Только теперь я взглянул на стоявшего за верстаком человека. Невысокий, плотный, широкоплечий. Лицо спокойное, невозмутимое, ленивый взгляд темных глаз. Коричневое, замшевое, потемневшее от дождя пальто. Коричневая шляпа набекрень. Присев на верстак, он оглядел меня неторопливо, без всякого интереса, словно я был не человеком, а куском вяленого мяса. Возможно, впрочем, все люди были для него кусками вяленого мяса.
Коричневый медленно ощупал меня ленивыми темными глазами, а затем, подняв руку к свету и сложив пальцы, небрежно, по-голливудски, осмотрел свои ухоженные ногти, после чего, не вынимая сигареты изо рта, процедил:
— Говоришь, сразу два колеса проколол? Сурово. А я-то думал, асфальт подметают.
— Да я на обочину съехал — меня на повороте занесло.
— В Реалито, значит, впервые?
— Да, ехал мимо. В Лос-Анджелес. Отсюда далеко?
— Сорок миль. А по такой погоде, считай, все сто. Сам-то откуда будешь?
— Из Санта-Розы.
— Весь день, значит, в пути. Как ты ехал? Через Тахо и Лоун-Пайн?
— Нет, через Рино и Карсон-Сити.
— Все равно далеко. — Его губы скривились в едва заметной улыбке.
— Имеешь что-нибудь против?
— Я? Да нет. Ты небось думаешь, что мы лезем не в свое дело. Если б не ограбление банка, мы бы тебя так не выспрашивали. Бери домкрат, Арт, и перебортуй ему колеса.
— Занят я, не видишь, что ли? — буркнул тощий. — У меня сегодня дел по горло. Кто машину красить будет? И потом — ты не заметил? Там дождь.
— Верно, дождь. Сейчас сыро, — вкрадчивым голосом сказал коричневый. — В такую погоду все равно как следует не покрасишь. Давай, Арт, помоги человеку.
— Спустило два колеса справа, — сказал я. — Если тебе некогда оба менять, можешь назад поставить запаску.
— Возьми два домкрата, Арт, — сказал коричневый.
— Слушай… — не выдержал Арт.
Тогда коричневый молча поднял на механика свои невозмутимые темные глаза, окинул его ленивым взглядом и как-то очень уж скромно потупился, после чего Арта из гаража как ветром сдуло. Он метнулся в угол, надел поверх комбинезона прорезиненный плащ, нахлобучил на голову клеенчатую шапку, схватил гаечный ключ, ручной домкрат и молча вышел, волоча за собой второй домкрат, на колесах, и даже не прикрыв дверь.
В гараж ворвался шум дождя. Коричневый ленивой походкой подошел к двери, закрыл ее, вернулся к верстаку и неторопливо сел на то же самое место. Мы остались одни, он не знал, кто я, — уже легче. Усевшись поудобнее, он спокойно посмотрел на меня, бросил сигарету на цементный пол и, не глядя, придавил ее ногой.
— Могу поручиться, что ты не откажешься пропустить стаканчик, — сказал он. — Промочить горло на дорожку. — С этими словами коричневый достал из-за верстака бутылку, разлил по стаканам какой-то густой жидкости и один стакан протянул мне.
На негнущихся ногах я подошел к верстаку и взял стакан. От вонючей горячей краски меня мутило, ужасно хотелось на воздух, под дождь.
— Все механики одинаковы, — заговорил коричневый. — Вот и Арт тоже: сначала целую неделю баклуши бьет, а потом работы, говорит, по горло. В Лос-Анджелес по делу едешь?
Я незаметно понюхал выпивку, которую он мне калил. Пахнет вроде бы нормально. Подождав, пока он первым пригубит свой стакан, я отпил глоток, задержал жидкость во рту и, окончательно убедившись, что это не цианистый калий, опорожнил стакан, поставил его на верстак и отошел к двери.
— И по делу тоже, — ответил я и направился к наполовину выкрашенной машине. На капоте лежал большой металлический распылитель. Дождь изо всех сил стучал по плоской крыше. Представляю, как, должно быть, ругается сейчас Арт.
— Тут покрасить-то надо было только одно крыло, — как бы между прочим сказал коричневый. От спиртного его сладкий, мурлыкающий голос стал еще слаще. — Но у владельца деньжата водятся, да и шофер его был не прочь заработать несколько долларов — вот и все дела.
— Старо как мир, — бросил я. Губы у меня пересохли. Говорить не хотелось. Я закурил. Поскорей бы вернулся механик. Время тянулось мучительно медленно. Мы с коричневым равнодушно смотрели друг на друга, как смотрят два совершенно незнакомых, случайно встретившихся человека, а между нами, откинувшись на спинку стула, неподвижно сидел маленький Гарри Джонс. Коричневый, правда, еще не знал об этом.
Снаружи послышались шаги, дверь распахнулась. Дождь при электрическом свете казался серебряным. Ввалившись в гараж, Арт с угрюмым видом вкатил два испачканных колеса, захлопнул ногой дверь, одно колесо уронил и, свирепо посмотрев на меня, процедил:
— Хорошенькое же ты место выбрал. Песок — домкрат ни черта не держит!
Коричневый рассмеялся, достал из кармана завернутый в бумагу столбик медных монет и стал подбрасывать их на ладони.
— Не ворчи, — сухо заметил он. — Замени-ка лучше камеру.
— А я что, по-твоему, делаю?
— И поменьше на жизнь жалуйся.
— Как же, — пробурчал Арт, стянул с себя прорезиненный плащ, скинул клеенчатую шапку, побросал все это на пол, поставил колесо на круг и с остервенением стал сдирать монтировкой покрышку. Потом вынул сдувшуюся камеру и, по-прежнему ругаясь, подошел к стене, где стоял я, вставил в камеру шланг компрессора, накачал ее, а шланг отпустил, и тот с шипением ткнулся в побеленную стену гаража.
Я стоял и смотрел, как подпрыгивает у Канино на ладони завернутый в бумагу столбик медных монет. Напряжение спало, я немного расслабился и, повернув голову, увидел, что тощий механик, стоя рядом со мной, подбрасывает в воздух туго накачанную камеру и ловит ее широко расставленными руками. Поймал, с мрачным видом осмотрел и, покосившись на стоявшую в углу здоровенную бочку с грязной водой, что-то пробормотал себе под нос.
Сработались они, как видно, неплохо, — я, во всяком случае, не заметил, чтобы один дал другому какой-то сигнал или они обменялись многозначительными взглядами, жестами. Тощий поднял камеру высоко над головой, с минуту пристально смотрел на нее, а затем, повернувшись ко мне вполоборота, быстро шагнул в мою сторону и надел камеру мне на шею.
После чего, зайдя сзади и всем своим весом навалившись на меня, спустил камеру мне на плечи. Руками я кое-как шевелить мог, но вот дотянуться до лежавшего во внутреннем кармане пистолета был уже не в состоянии.
Коричневый вразвалочку пересек гараж, медленно сжал в кулак ладонь, в которой лежали медяки, и бесшумно, с отсутствующим видом подошел ко мне. Я подался вперед и попытался сбить Арта с ног.
В этот момент между моими разведенными в сторону руками со скоростью камня, летящего с огромной высоты, мелькнул тяжелый кулак, из глаз посыпались искры, комната перевернулась. За первым ударом последовал второй. Боли в голове я не почувствовал, только огни, замелькавшие перед глазами, сделались как-то ярче. Теперь в глаза бил режущий, ослепительный свет, и ничего, кроме этого света, не было. Потом свет померк, и наступила темнота, в которой маячило, словно микроб под микроскопом, какое-то красное пятнышко. А потом пропало и пятнышко. Наступил глухой, непроницаемый мрак, со свистом завыл ветер, и что-то тяжело рухнуло — словно упало огромное, поваленное ураганом дерево.
XXVIII
Под лампой кто-то сидел — кажется, женщина. Другой свет, очень сильный, по-прежнему бил в глаза, и я зажмурился. Ее платиновые, почти белые волосы отливали серебром. На ней было зеленое вязаное платье с широким белым отложным воротником, в ногах лежала блестящая черная сумка с металлическими уголками. Женщина курила, а у ее локтя стоял высокий стакан матового стекла с янтарной жидкостью.
Я осторожно повел головой. Болит, но не сильнее, чем я ожидал. Связали меня по рукам и ногам — точно индейку, перед тем как засунуть ее в духовку. На заведенных назад руках были надеты наручники, а сам я был крест-накрест привязан веревкой к коричневому дивану, на котором лежал. Конец веревки был переброшен за спинку дивана, и, безуспешно попробовав пошевелиться, я убедился, что привязан накрепко.
Перестав вертеться, я снова открыл глаза и произнес:
— Привет.
Услыхав мой голос, женщина отвела взгляд от далекой горной вершины и медленно повернулась в мою сторону. Маленький точеный подбородок. Ярко-синие, цвета горного озера, глаза. По крыше по-прежнему барабанил дождь, но как-то глухо, словно шел очень далеко отсюда.
— Как вы себя чувствуете?
«Голос звенит, точно маленькие серебряные — в тон волосам — колокольчики в кукольном доме», — подумал я и, устыдившись собственной глупости, ответил:
— Превосходно. Кто-то поставил мне под глазом не фонарь, а целую люстру.
— А вы чего ожидали, мистер Марло? Что вас на руках носить будут?
— Да, на руках, в скромном сосновом гробу. О бронзовых украшениях и позолоченных ручках можете не беспокоиться. И пожалуйста, не рассеивайте мой прах над безбрежными просторами Тихого океана. Морской пучине я предпочитаю компанию червей. Кстати, вы слыхали, что черви разнополы и влюбляются, как люди?
— По-моему, вы еще немного не в себе, — сказала блондинка, пристально глядя на меня.
— Вы не могли бы убрать этот свет?
Она встала, зашла за диван, и бивший в глаза свет погас. Блаженство.
— Не такой уж вы опасный, — сказала блондинка, возвращаясь к своему стулу. Она была не высокая и не маленькая, не худая и не толстая, словом, то, что надо.
— Я вижу, вы знаете мое имя.
— Вы долго не подавали никаких признаков жизни и дали им возможность вволю порыться в ваших карманах. При желании вас можно было бы забальзамировать. Итак, вы сыщик.
— Это все, чем я провинился?
Она не ответила. Дым от сигареты подымался к потолку, и она, разгоняя его, помахала рукой. Рука маленькая, породистая — не то что клешни современных женщин.
— Который час? — спросил я.
Слегка повернув голову, она поглядела на запястье, освещенное тусклым желтым светом лампы.
— Семнадцать минут одиннадцатого. У вас что, свидание?
— Как видите. Скажите, я нахожусь в доме возле гаража Арта Хака?