Выражение лица султана переменилось.
— Других посланий не было?
Он думал о княжне Ирине.
— Было, о повелитель.
— Повтори.
— Он готов биться со мной снова, сегодня или завтра, как решит повелитель, а я хочу вернуть коня. Без него Хиджаз — как вдова.
Лоб у Магомета покраснел.
— Вон отсюда! — вскричал он в ярости. — Или ты не понимаешь, болван, что, когда мы возьмем город, ты вернешь себе своего коня? А поединка не будет, ибо ты мне нужен в бою.
После этого он приказал освободить себе проход и, не теряя величия, поехал обратно; после того, как он скрылся из виду, Корти тщетно трубил в свой рог.
Обоих коней провели по шатким мосткам, а потом в ворота.
— Небеса послали мне доброго воина, — обратился к Корти император, спустившись с башни.
А Джустиниани спросил:
— Почему ты пощадил второго соперника?
Корти сказал правду.
— Добрый поступок, — отвечал генуэзец, протягивая графу руку.
— Воистину, — от души подтвердил Константин. — Добрый поступок. А теперь садись в седло и скачи за нами.
— Ваше величество, сперва прошу об одной милости… Какой-то человек лежит мертвым на дороге. Сделайте так, чтобы его положили на носилки и отнесли к друзьям.
— Воистину христианская просьба! Церемониймейстер, распорядись.
Кавалькада двинулась прочь — они хотели осмотреть с других точек позиции турок; со стороны суши везде все было одинаково — скопление войск, рытье окопов. Закончив объезд на закате, император посмотрел на море и на Босфор перед Золотым Рогом, покрытый сотнями парусов.
— Расположение безупречное, — высказался кондотьер.
— И все в руках Божьих, — откликнулся Константин. — Что же, теперь — в Святую Софию.
Глава VIIБОЛЬШАЯ ПУШКА ЗАГОВОРИЛА
На следующее утро первый же робкий проблеск света явил дозорным на башнях устрашающее зрелище. Всю ночь до них доносились всевозможные звуки, свидетельствовавшие о том, что внизу кипит многорукая работа; теперь же, прямо за линией досягаемости их пушек, они увидели непрерывный вал из свежей земли, бесстыдно украшенный мраморными надгробиями с кладбища.
Ни в одной хронике предыдущих осад византийской столицы не было упоминания таких приуготовлений. Новоиспеченным воинам, которые впервые видели перед собой вражеское войско, казалось, что мир сократился до мельчайших размеров; что до их товарищей-ветеранов, к которым они в естественном порыве обратились за словами утешения, те высказались о султане с большим уважением. Либо у него есть мудрый советчик, сказали они, либо сам он гениален.
Настал полдень — рабочие продолжали трудиться неустанно, вал делался все выше, войско, заполнившее равнину, все прирастало, а линия горизонта к западу от ворот Святого Романа терялась в густом дыму огромного бивуака.
Пала ночь — работы продолжались.
После полуночи дозорные, ориентируясь по звукам, решили, что враг продвинулся ближе к стенам. Они не ошиблись. С наступлением следующего утра то тут, то там, на некотором расстоянии друг от друга, появились небольшие холмики свежей земли, гораздо ближе основного окопа; был отдан приказ, и на них обрушилась туча камней и стрел; оттуда тут же выскочили лучники и пращеметатели, отстреливаясь, прикрывая строителей. Так произошло первое столкновение.
В полдень — второе столкновение.
Вечером — третье.
Перевес, разумеется, оставался на стороне осажденных.
Работы на валу продолжались, тогда как в долине за укрепленной линией скрипели колеса телег, груженных боевыми машинами, и звучали крики погонщиков; стоявшие на стенах ветераны заявили, что враг подвозит мангонели и баллисты.
На третье утро строительство вала было завершено, его прикрыли мантелетами, за которыми, в боевой готовности и со всей обслугой, выстроились все типы осадных машин, какие использовались со времен Александра и до Крестовых походов. С этого момента боевые действия уже велись с обеих сторон.
Поначалу не видно было ни пыла, ни фурора; скорее, новички опробовали свои механизмы, или, говоря языком современной артиллерии, пристреливались. Между выстрелами подчас проходило по несколько минут, и поскольку первой задачей осаждавших было разрушить зубцы, служившие прикрытием для стражей, каждый раз, когда пущенный ими камень ударялся о верхнюю часть стены, звучали торжествующие крики.
Защитники-иностранцы были опытными воинами, прекрасно владевшими искусством взятия городов и крепостей. Успехи врага они встречали с презрением.
— Недоучки! — говорили они. — Настоящие недоучки!
— Видите тех, у большой катапульты, они лебедку не в ту сторону разворачивают.
— Вот дети дьявола в чалмах! Глаз у них, что ли, нету? Эх, я их сейчас проучу! Глядите!
И когда арбалетный болт попадал в цель, на стенах раздавался громкий хохот.
Кроме того, командиры постоянно подбадривали своих новоиспеченных бойцов:
— Две стены и заполненный ров в сотню футов шириной! Если Магомет и дальше будет продвигаться с такой скоростью, мы еще отпразднуем веселенькое Рождество в следующем веке! Цельтесь поаккуратнее, молодцы, поаккуратнее. По нехристю на каждый болт!
По внешней стене — она была пониже и, естественно, первой приняла на себя огонь врага, — а также и по внутренней прохаживался император, безразличный к опасности и усталости, умевший подбодрить своих воинов.
— Камни под нашими ногами честные, — говорил он. — Приходили персы и думали их раскатать, простояли долго, а потом бежали; сколько бы мы ни искали, мы не сможем положить палец ни на один из них и сказать: «Здесь хазары оставили рубец». Так и Мурад, родитель этого молодого человека, расточил здесь много месяцев, а заодно и жизней своих подданных, но он бежал, и ни камень в основании стены не дрогнул. Так оно было, так будет и сейчас. Бог на нашей стороне.
По истечении трех дней греки на стенах привыкли к обстрелу, и теперь все насмехались над ним, как и ветераны.
На четвертый день около полудня император, возвращавшийся с обхода стен, поднялся на Багдадскую башню — как уже говорилось, она стояла у ворот Святого Романа с правой стороны — и, обнаружив на крыше Джустиниани, обратился к нему:
— Такие, с позволения сказать, боевые действия, капитан, совершенно бессмысленны. У нас всего лишь двое погибших, ни один камень не шелохнулся. Мне кажется, султан просто забавляется, приуготавливая что-то более серьезное.
— Ваше величество, — отвечал трезвомыслящий генуэзец, — Небеса даровали вам и дух, и глаз воина. Не прошло и часа с тех пор, как старый Иоганн Грант сказал мне, что желтым флагом на возвышенности обозначена полевая ставка султана, этот флаг не следует путать с его боевым знаменем. Из вышесказанного, как я полагаю, надлежит сделать вывод, что, если бы мы смогли проникнуть за ряды янычар, дислоцированных на дальнем склоне холма — которые наверняка попытались бы пресечь подобную вылазку, — мы обнаружили бы с умом поставленный царский шатер — в том случае, если, как я и полагаю, именно по этим воротам будет нанесен основной удар. Кроме того, здесь не видно старомодных боевых машин, которые размещены вдоль всего фронта: ни катапульт, ни бриколей, ни библий — как некоторые, со зловредным остроумием, называют приспособление для метания крупных камней; а еще нам пока не докладывали ни про пушки, ни про аркебузы или бомбардиры, хотя нам и известно, что у противника они имеются в большом количестве. Из этого, учитывая тот факт, что сам султан находится здесь, я могу заключить, что он сделал ставку на свои крупные орудия и, пока его бойцы, по словам вашего величества, забавляются, орудия приводят в готовность. Завтра или, возможно, через день из них откроют огонь, и тогда…
— Что тогда? — осведомился Константин.
— Мир получит новый урок в военной науке.
Лицо императора, видное под поднятым забралом, помрачнело.
— Пресвятой Боже! — пробормотал он, почти что про себя. — Если эта древняя христианская империя падет из-за моего просчета, кто, кроме Тебя, дарует мне прощение?
После чего, перехватив удивленный взгляд генуэзца, он продолжал:
— История простая, капитан… Некий человек из Дакии, назвавшийся Урбаном, однажды попросил у меня аудиенции и, будучи допущен, сообщил, что он — мастер по литью пушек; искусство это он постиг в Германии и, изучив свойства пороха, пришел к выводу, что его можно с большим успехом применять в пушках калибром крупнее тех, что используются ныне. Он, по его словам, изобрел сплав — состав его он держит в тайне, — который при условии правильной отливки способен выдержать колоссальное давление. Если бы я обеспечил его материалами, местом для работы и необходимыми инструментами, я мог бы набить свой арсенал такими орудиями и сжечь противника или сбросить в море. Я мог бы тогда даже снести свои стены, и поставить на их место обычные земляные валы, и, поместив на них пушки, оградить свою столицу хотя бы и от объединенных сил всего мира. Урбан отказался открыть мне подробности. Я спросил, какой награды он просит, и он запросил столько, что я лишь рассмеялся. В надежде, что он образумится, я несколько дней продержал его у себя на службе, но потом мне надоела его заносчивость, и я отправил его восвояси. Потом, я слышал, он подался в Адрианополь. Султан Магомет принял его предложение, построил ему литейную мастерскую и испытал одно из его орудий — слава о нем потом прогремела по всему Востоку. Это и было то самое бронзовое бревно, которое граф Корти видел на дороге: теперь оно здесь, а первым этого мастера Небеса послали ко мне.
— Ваше величество, — отвечал генуэзец, сильно впечатленный этим рассказом и явным смущением императора, — Небеса не судят нас строго за ошибочные суждения. Никто из монархов Европы не принял бы условий этого человека, и мы пока не знаем, не ввел ли он этого заносчивого юнца Магомета в заблуждение. Глядите, однако!
В этот момент стоявшие перед воротами янычары вскочили в седла и продвинулись вперед ярдов на сто; за их спинами раздавались беспорядочные крики и щелканье бичей. После этого на возвышенности появилась цепочка буйволов, впряженных попа