Волосы княжны, оттенком напоминающие золото, собраны в греческую прическу: благодаря их густоте узел кажется необычайно крупным, потребовалось две ленты розового шелка, чтобы удерживать его на месте.
Теперь мы добрались до самой сложной части описания. Читателю, наделенному острым воображением, достаточно будет сказать, что лицо княжны Ирины, каким оно предстало ему в то утро, отличалось правильностью черт, брови — две тонких дуги, нос мягко очерченный, глаза — фиалковые, почти черные, рот маленький, с глубоко посаженными уголками и алыми губами, щеки и лоб — именно таковы, какими должны быть по законам красоты. Из этого возникает образ несказанной миловидности, и, возможно, на этом нам следовало бы остановиться и предоставить фантазии дописывать картину. Однако здесь следует проявить терпение, ибо нам недостаточно изобразить лицо недюжинной красоты, нам нужно нарисовать портрет женщины, которая и поныне живет в истории как образец ума, одухотворенности и обаяния, таких, что мужчины — правители и завоеватели, — увидев ее, падали ниц. А значит, нам придется продолжить рассказ, но какими словами описать цвет ее лица — столь естественное ее свойство, что жилки на висках выглядят прозрачными тенями на снегу, а румянец на ланитах подобен розам в росе? Что можем мы сделать, кроме как отметить, что глаза ее полны свежести и здоровья, как у выросшего в холе и неге ребенка; зубы отличаются безупречной правильностью, белизной молока и блеском жемчуга; уши — маленькие, изящной формы, розово-белые, вроде раковин, которые лишь вчера вымыло волной на берег? Что добавить? Ах да! Руки ее обнажены от самого плеча, они длинны и округлы, как подобает женским рукам, запястья гибки, а ладони вылеплены столь изящно, что нас пугает сама мысль о том, что им придется выполнять какую-либо иную работу, кроме плетения цветочных венков и игры на арфе. Посадка головы свидетельствует о благородстве происхождения и утонченности мыслей и чувств, о гордости и смелости — такой посадки не достичь искусственными усилиями, она доступна только тем, кому, помимо головы, самой по себе безупречной, дарована еще и длинная стройная шея, при этом округлая, гибкая, грациозная, а также плечи, изобразить которые отчается любой, кроме мастера, который нашел совершенство формы и цвета в лилеях Богоматери. Помимо этого, мы видим, как в движении, так и в покое, полную гармонию корпуса, членов, головы и лица — она всегда присутствует в позе и манерах прекрасных женщин, наделенных богатством души.
Княжна все еще не отводила глаз от простиравшегося перед ней водного пространства и от стремительной игры света на его поверхности, когда к причалу подошла лодка с единственным гребцом и высадила пассажира. Сразу же стало ясно: это не тот, кого ждала княжна. Она бросила на новоприбывшего быстрый взгляд и, убедившись в том, что это незнакомец, решительно ей неинтересный, вновь обратила свой взор на гладь залива. Он же, опустив что-то в руку гребца, повернулся и зашагал к воротам, а оттуда и ко дворцу.
Через некоторое время слуга, чей почтенный вид плохо сочетался с копьем со стальным наконечником, которое он держал в руке, медленно проковылял по плитам портика, ведя за собой посетителя. Ирина прикоснулась к узлу золотистых волос на затылке, проверяя, не выбились ли из него пряди, встала, разгладила складки на платье и накидке и приготовилась к встрече.
Костюм незнакомца оказался для княжны в диковинку. Ряса из шерсти, спряденной переплетением белых и коричневых нитей на примитивном станке, никак не обработанной, кроме как вымытой, покрывала его от шеи и до пят. Мало того что она отличалась грубостью нитей и прядения, но еще и облегала тело так плотно, что, если бы не боковые разрезы в нижней части, ходить в ней было бы крайне затруднительно. Длинные рукава висели свободно и полностью скрывали ладони. С пояса из сыромятной кожи свисала до самых колен двойная низка черных роговых четок, каждая размером с грецкий орех. Пряжка на поясе, сделанная, по всей видимости, из сильно окислившегося серебра, была очень крупной и крайне грубо сработанной. Однако самой, пожалуй, диковинной частью этого облачения оказался куколь — если только так его можно назвать. Он так низко нависал над лицом, что скрывал черты в своей тени, а по бокам топорщился крупными складками, отчасти напоминавшими слоновьи уши. Головной убор этот выглядел чрезвычайно уродливо, однако находившемуся внутри человеку придавал гигантские размеры.
Княжна смотрела на посетителя с едва скрываемым изумлением. Из какой части света могло явиться столь варварское существо? Что ему от нее понадобилось? Молод он или стар? Она дважды оглядела пришедшего с головы до ног. То был монах — это следовало из его облачения, а когда он остановился перед ней, выставив из-под полы рясы одну ступню, свободно обмотанную ремнями очень старомодной сандалии, она увидела, что ступня бела, с голубыми прожилками и розовой пяткой, как у ребенка, и сказала себе: «Да он молод — юный послушник».
Незнакомец достал из-за пазухи аккуратно завернутый в льняную тряпицу сверток, почтительно поцеловал и произнес:
— Угодно ли будет княжне Ирине, чтобы я вручил ей это послание?
Голос звучал мужественно, но почтительно.
— Это письмо? — осведомилась она.
— Письмо от святого отца, настоятеля величайшей северной лавры.
— Как она называется?
— Белозерской.
— Белозерская лавра? Где она находится?
— В землях великого князя.
— Я и не знала, что у меня есть друзья в столь отдаленных местах, как север Руси. Да, вскрой письмо.
Не смутившись безразличным тоном княжны, послушник размотал тряпицу и повесил ее себе на руку. Поверх нее на ладони остался лежать лист пергамента.
— Святой отец просил меня при доставке сего послания передать, о княжна, и его благословение, каковое — это мои слова, не его — полезнее для нужд души, чем сундук золота для нужд тела.
Это благочестивое замечание произвело на нее сильное впечатление; не сказав, впрочем, ни слова, она взяла пергамент и, снова сев, начала читать. Первым делом взгляд ее упал на подпись. На лице отразилось изумление, потом — сомнение, а потом княжна воскликнула:
— Илларион! Неужели это от моего отца Иллариона? А для меня он — святое воспоминание! Он ушел от нас и скончался — и тем не менее это его рука. Я знаю ее не хуже собственной.
Послушник попытался развеять ее сомнения.
— Прошу прощения, — начал он, — ведь здесь неподалеку есть остров, название которого Принкипо?
Она тут же обратила на него свой взор.
— А в прибрежной части этого острова, с азиатской стороны, у подножия горы Камарес нет ли монастыря, построенного много веков назад одной из императриц?
— Ириной, — вставила она.
— Да, Ириной; и не был ли отец Илларион долгие годы настоятелем этой обители? А потом, поскольку он прославился своей ученостью и благочестием, не призвал ли его к себе патриарх в качестве знатока Евангелий? А впоследствии не был ли он призван служить императору в качестве хранителя пурпурных чернил?
— Кто сообщил тебе все эти сведения? — осведомилась Ирина.
— Достопочтенная княжна, кто мог мне их сообщить, кроме самого святого отца?
— Так ты — его посланник?
— С моей стороны учтивее будет дождаться, когда ты прочитаешь послание.
С этими словами послушник сделал шаг назад и замер в сторонке в почтительной позе. Ирина взяла в руку письмо и несколько раз поцеловала подпись, восклицая:
— Господь хранит своих избранников!
А потом обратилась к послушнику:
— Воистину добрые вести ты мне принес.
Он, вняв ее словам приветствия, обнажил голову, откинув уродливый куколь, — тот повис за плечами. Фиалковые глаза княжны раскрылись еще шире и засияли внезапно вспыхнувшим светом. Она не видела еще головы более прекрасной и лица более совершенного в своей мужественной красоте — и в то же время столь нежного и утонченного.
При этом послушник был молод — годами даже моложе ее, вряд ли ему сравнялось двадцать. Таково было ее первое общее впечатление. Несмотря на то каким приятным оказался сюрприз, она не подала виду и лишь произнесла:
— Полагаю, что в письме святой отец сообщит мне твое имя, но, поскольку я хотела бы повременить с его чтением, надеюсь, тебе не в обиду будет ответить мне на прямой вопрос.
— Мать моя нарекла меня Андреем, но, когда я стал диаконом в нашей Белозерской обители, отец Илларион, который возвел меня в этот сан, спросил, как я хотел бы именоваться во священстве, и я ответил: Сергием. Андрей — хорошее имя, оно неизменно напоминает мне о моей милой матушке, но имя Сергий лучше, поскольку, услышав его, я всякий раз вспоминаю, что в силу обета и обряда посвящения являюсь слугой Господа.
— Попытаюсь запомнить твои предпочтения, — отвечала княжна. — Теперь же, добрый мой Сергий, задам второй по важности вопрос: завтракал ли ты сегодня?
Улыбка сделала его лицо еще более миловидным.
— Нет, — ответил он, — но я привык поститься, а до большого города не более двух часов пути.
На лице ее отразилась озабоченность.
— Твой святой покровитель тебя не оставил. Смотри, стол уже накрыт. Тот, кого я ожидала, задерживается в пути, а потому я отдам тебе его место с неменьшим гостеприимством. — Потом она обратилась к старому слуге: — Перед нами гость, а не враг, Лизандр. Опусти копье и принеси ему стул, а потом встань у него за спиной, на случай если чашу его придется наполнить повторно.
И вот они сели за стол друг напротив друга.
Глава IVРУССКИЙ ПОСЛУШНИК
Сергий принял из руки старого служителя бокал красного вина и проговорил:
— С твоего позволения, княжна, сделаю одно признание.
Манеры его свидетельствовали о непривычке к обществу женщин. Он понимал, что княжна его рассматривает, и заговорил только ради того, чтобы ее отвлечь. Поскольку она медлила с ответом, он добавил:
— Дабы ты не подумала, что я намерен злоупотребить великой честью знакомства с тобой, тем более что ты пока еще не прочла письма доброго отца Иллариона, которое лишь и способно возвысить меня в твоем мнении, я прошу об этом дозволении только ради того, чтобы измерить глубину твоего ко мне расположения. Кроме того, тебе, возможно, интересно будет получить подтверждение собственной искушенности, которой ты, сама того не зная, делишься с человеком, малосведущим в делах света.