Индийский князь слушал эту речь, поражаясь не столько весьма незамысловатой латыни, на которой она прозвучала, сколько вежеству манер и изысканности тона, — вопреки собственному желанию он вынужден был признать, что оба этих свойства присутствовали в высшей мере. Кроме того, ему внятен стал смысл того взгляда, который обратил на него незнакомец после его предупреждения в адрес княжны, и, дабы скрыть замешательство, он повернулся к ней.
В этот момент рядом опустили двое крытых носилок, доставленных из замка, дождь же припустил пуще прежнего.
— Это, — продолжал комендант, — доказательство того, как я пекусь об удобстве родственницы благороднейшего императора Константина. Я опасался, что дождь хлынет еще до того, как я ей представлюсь; да и не только в этом дело, о прекрасная княжна, — с помощью этих носилок я обороняю себя от страшного обвинения, которое мне могут предъявить в Константинополе: ибо нельзя очернить человека хуже, чем сказав, что он, будучи правоверным мусульманином, которому вера его повелевает соблюдать законы гостеприимства, отказался открыть попавшим в беду женщинам ворота лишь потому, что они — христианки. О благородная и прекрасная госпожа, ты видишь, сколь для меня важно, чтобы вы приняли мое приглашение!
Ирина посмотрела на индийского князя и, прочитав согласие на его лице, ответила:
— Я прошу позволения доложить впоследствии об этой любезности как о государственном деле, дабы мой венценосный родственник по достоинству оценил вашу доброту.
Комендант склонился до земли и ответил:
— Я бы и сам мог высказать то же предложение.
— Кроме того, пусть и моих друзей, — она указала на индийского князя и послушника, — равно как и гребцов, включат в условия нашего договора.
И на это воспоследовало согласие; засим княжна поднялась и протянула Сергию руку, чтобы он помог ей сойти на берег. Вслед за нею сошла и Лаэль. А затем, усевшись на носилки, обе последовали в замок — за ними пешком шли послушник и князь.
Глава XАРАБСКИЙ СКАЗИТЕЛЬ
Читатель, скорее всего, отнесет это обстоятельство на счет традиции правоверных, которая запрещает мужчинам лишний раз смотреть на женщин, однако, когда процессия приблизилась к замку, сразу стало понятно, с какой предусмотрительностью комендант отнесся к приему своих гостий. Им не встретилось ни единого мужчины, за исключением часового на стене у ворот — да и тот стоял, отвернувшись, дабы не видеть их на подходе.
— А где всадники, о которых вы говорили? Где гарнизон? — обратился Сергий к князю.
Тот пожал плечами и ответил:
— Скоро вернутся.
Новое доказательство предусмотрительности предстало им, когда носилки опустили на пол в широком, вымощенном камнем коридоре, непосредственно за входной дверью. Там их ждал один-единственный мужчина — столь же высокий ростом, как и послушник, но неестественно тонкий станом; ноги его своей худобой напоминали ноги тряпичной куклы, а тело, хоть и облаченное в бурнус с великолепной вышивкой, в наши дни навело бы на мысль о тех скелетах, которые хирурги держат у себя в кабинетах в качестве мебели. Был он черен, точно неосвещенный угол подвала, и безбород. Индийский князь тут же признал в нем человека, непременного в любом восточном гареме, и приготовился повиноваться ему беспрекословно: изобилие узоров на его бурнусе подтверждало, что вновь прибывший вельможа званием превосходит коменданта.
«Это кисляр-ага важной особы», — подумал он про себя.
Евнух, явно привычный к исполнению таких обязанностей, проследил, чтобы носилки поставили, как должно, а потом, опустив острие ярко блестевшего кривого меча на пол, произнес голосом даже более тонким, чем обычный женский тембр:
— Я провожу женщин и обеспечу им охрану. Никто не посмеет следовать за ними.
На это князь ответил:
— Благодарствую; им утешительно будет, если их не будут разлучать.
Голос его звучал почтительно. Негр откликнулся:
— Это крепость, не дворец. Для них обеих имеется лишь одна комната.
— А если я пожелаю переговорить с ними или они — со мной?
— Бисмилла! — отвечал евнух. — Они не пленницы. Я передам им любые твои слова, а тебе — их.
После этого княжна и Лаэль сошли с носилок и последовали за провожатым. Сразу после этого в замке явно прозвучал приказ, с лязгом и грохотом начали отворяться двери, оттуда большими группами выскакивали воины. Князь вновь отметил про себя: «Такая дисциплина говорит о присутствии человека очень высокого ранга».
Надо сказать, что должность евнуха существовала отнюдь не у одних только язычников; с незапамятных времен имелись евнухи и при византийском дворе; Константин Драгаш, последний и, возможно, самый богобоязненный из всех греческих императоров, не только дозволял это, но и почитал. Имея это в виду, читатель не станет удивляться тому, что княжна Ирина согласилась на подобное сопровождение без трепета и даже без колебания. У нее наверняка не впервые был такой провожатый.
Миновав множество лестничных пролетов, евнух привел дам в ту часть замка, где имелись некоторые признаки обустройства: полы были подметены, двери завешены коврами, в воздухе витал легкий аромат благовоний, а для спасения обитателей, кем бы они ни были, от темноты с потолка и со стен свисали зажженные светильники. Остановившись перед портьерой, евнух отвел ее в сторону и произнес:
— Входите и чувствуйте себя как дома. На столе стоит колокольчик; на его звон я отзовусь.
Увидев, что Лаэль испуганно жмется к княжне, он добавил:
— Бояться не надо. Да будет вам ведомо, что мой повелитель еще в детстве услышал историю Хатима, арабского поэта и воина, и с тех пор твердо убежден, что гостеприимство — это добродетель, без которой благодати не достичь. Не забудьте про колокольчик.
Они шагнули внутрь и остались одни.
К их изумлению, выяснилось, что комната обставлена с немалым удобством. Нечто вроде люстры свешивалось с потолка, с многочисленными светильниками, которые можно было зажечь; под ней стоял круглый диван, вдоль стен тянулся другой, на каждом его углу горкой лежали подушки. Пол был устлан циновками, тут и там лежали цветистые ковры, обеспечивая тепло и радуя глаз. В глубоких оконных проемах стояли большие плоские сосуды, и хотя запах мускуса заглушал сладостный аромат цветущих в них роз, их лепестки придавали розовый оттенок довольно скудному дневному свету. Холодные шершавые стены были предусмотрительно завешаны шерстяными коврами, похожими на шпалеры.
Прежде всего они подошли к одному из окон и выглянули наружу. Мир внизу растворялся в струях отчаянно хлещущего дождя. По Босфору гуляли волны, увенчанные гребнями белой пены. Европейский берег полностью скрылся из виду. Порывы ветра со свистом и стоном обрушивались на замок; поняв, какой опасности избежала, княжна вспомнила слова индийского князя и, проникнувшись до глубины души благодарностью, повторила: «Вы здесь по воле Господа».
Эта мысль примирила ее с ситуацией, и вскорости лицо и воинственная фигура коменданта вновь явились ее воображению. Как он был хорош собой, как галантен, как молод! Вряд ли намного старше ее самой! С какой готовностью приняла она его приглашение! Эта мысль заставила ее зардеться.
От грезы, не лишенной очарования, — а значит, ей суждено вернуться вновь — княжну оторвала Лаэль: она принесла детский башмачок, который отыскала рядом с центральным диваном; разглядывая украшавший эту вещицу узор из цветного бисера, княжна догадалась, куда они попали.
Пусть замок этот и находился на самом дальнем рубеже исламского мира, пусть он был до отказа набит мужчинами и оружием, но коменданту дозволялось иметь собственный гарем, и сейчас они находились в своего рода общей женской комнате. Здесь в обычное время встречались жены коменданта — неведомо, насколько многочисленные, — которых пока изгнали в какое-то другое помещение, здесь они предавались тем немногим радостям, какие позволяла их участь.
Княжну вновь прервали. Шпалеру на одной из стен откинули в сторону, и две женщины внесли яства. Следом шла третья с небольшим столиком, украшенным турецкими узорами; его она поставила на пол. На столике расставили блюда, очень легкие и простые; затем вошла третья женщина с охапкой шарфов и шалей. Последняя оказалась гречанкой, и она пояснила, что ее повелитель, владелец замка, рад предоставить гостьям все возможные удобства. Позднее, вечером, их ждет более обстоятельная трапеза. Пока же ей поручено им прислуживать.
Гостьи, приободренные присутствием в замке других женщин, немного перекусили; после этого столик унесли, а прислужниц временно отослали. Завернувшись в шали, ибо они успели промокнуть под дождем, а в комнату сквозь незастекленные окна заползала сырость, дамы уселись на диван, огородившись для пущей надежности подушками.
И вот теперь, когда им стало тепло, уютно, а в душах воцарился покой, хотя их и будоражила мысль, что они втянуты в вихрь незаурядного приключения, княжна сумела убедить Лаэль рассказать ей о себе; бесхитростность девушки показалась ей очаровательной, тем более что дополнялась исключительной остротой ума. Так оно часто бывает, когда основательное образование совсем не подкреплено жизненным опытом. Для спрашивающей любопытнее всего оказалось то, что она за один день открыла для себя двух таких замечательных людей и с обоими оказалась в очень необычных отношениях. А поскольку женщинам свойственно отыскивать сходство между заинтересовавшими их людьми, княжна была поражена тем, сколько общего оказалось у Сергия и Лаэль. Оба были молоды, хороши собой, обладали обширными познаниями — и при этом выказывали редкостную неискушенность. Выражаясь на языческий манер, что имела в виду, сведя их вместе, судьба? Княжна решила для себя, что станет наблюдать за развитием событий.
Когда по ходу повествования Лаэль заговорила об индийском князе, Ирину глубоко поразила окружавшая его тайна. Повествовательница и сама знала далеко не все, а потому рассказ ее мог разве что раздразнить любопытство. Кто он такой? Где находится Чипанго? Он богат, образован, сведущ во всех науках, говорит на всех языках — он посещал самые разные земли, даже необитаемые острова. Да, внешность его казалась весьма заурядной: увидев его впервые, Ирина почти не обратила на него внимания; запомнились ей разве что глаза да бархатная накидка. Она мысленно дала себе слово изучить князя повнимательнее, но тут из-за портьеры появился евнух, шагнул вперед и, отвесив княжне полупоклон, произнес: