для надежд или разочарований. За столом он, судя по всему, был всецело занят утолением необыкновенного голода, который можно было приписать свежему утреннему воздуху на Босфоре.
Нотарас, от внимания которого не укрылись ни одно происшествие, движение или реплика, довольно быстро заподозрил неладное. Обратив внимание на завидный аппетит своего повелителя, столь нехарактерный для влюбленных, он угрюмо заметил:
— Да уж, то ли ему не хватило смелости и он так и не сделал предложения, то ли она его отвергла.
— Господин дука, — отвечал брат императора, несколько задетый, — вы полагаете, что хоть одна женщина в силах отказаться от подобной чести?
— Ваше высочество, — возразил дука, — о женщинах, которые ходят с непокрытой головой, ничего нельзя сказать заранее.
Княжна, занявшая свое место за столом, начала рассказ о своих приключениях в Белом замке, однако, когда стало ясно, к чему клонится ее повествование, император прервал его.
— Погоди, дочь моя, — произнес он мягко. — Может оказаться, что происшествие это имеет определенное значение для международной политики. Если ты не возражаешь, я хотел бы, чтобы твой рассказ услышали и некоторые мои друзья. — Возвысив голос, он позвал: — Нотарас и ты, брат мой, подойдите поближе. С нашей дивной хозяйкой приключилась вчера удивительная история, в которой замешаны турки с другого берега, и я уговорил ее поведать нам подробности.
Оба ответили на приглашение, встав по правую руку от повелителя.
— Продолжай, дочь моя, — произнес император.
«Вот как, дочь! Дочь!» — повторил про себя дука, причем с такой горечью, что вряд ли даже все дипломатические ухищрения повелителя смогли бы его утешить. Отеческая нотка в этом обращении однозначно свидетельствовала о том, что Франза одержал победу.
Поборов смущение, княжна начала в простых, но внятных словах рассказывать о том, как попала в замок и что с ней там произошло. Когда она закончила, вокруг стола стояли, слушая, все вельможи из свиты.
Император прервал ее дважды.
— Один момент! — произнес он, когда она начала рассказывать про турецкий отряд, прибывший в древнюю крепость почти одновременно с нею. Император обратился к воеводе и адмиралу: — Господа, вы помните, что, когда по пути сюда мы проходили мимо замка, я попросил лоцмана подвести судно поближе к берегу. Мне показалось, что гарнизон там больше обычного, да и флаги на донжоне развевались странные, а шатры и кони у стен свидетельствовали о присутствии воинского отряда. Помните вы это?
— Мы только что получили подтверждение твоей несказанной мудрости, о повелитель, — произнес воевода, выпрямляясь после низкого поклона.
— Я обратил ваше внимание на это обстоятельство, господа, чтобы вы не забыли о нем по ходу следующего совета, — прошу прощения, дочь моя, что прервал нить твоего крайне занимательного и значимого повествования. Я готов слушать дальше.
Когда она описала внешность коменданта и то, какой прием он оказал им на причале, его величество, снова рассыпавшись в извинениях, попросил дозволения уточнить еще одну подробность:
— Должен сказать, дочь моя, что внешность человека, которого ты описала нам под именем коменданта, не имеет ничего общего с тем, кто доселе представлялся нам под этим званием. Я неоднократно отправлял гонцов к коменданту, и они по возвращении докладывали о нем как о грубом, неотесанном, неприглядном человеке средних лет и низкого рода; меня удивляет та свобода, с которой этот персонаж делал заявления от лица моего августейшего друга и союзника султана Мурада. Господа, эта подробность также требует дополнительного осмысления. Замок, разумеется, имеет военное значение, а потому для того, чтобы он отвечал своему назначению — поддерживать мир и взаимопонимание между двумя силами на двух берегах Босфора, нужен опытный, умудренный годами воин. Огонь в молодой крови неизменно вызывает у нас опасения.
— Прошу прощения, ваше величество, — вставил воевода, — но я хотел бы, с должным смирением, спросить у княжны, красоту которой едва ли не затмевают ее отвага и благоразумие, чем она может подтвердить свое мнение о том, что упомянутый ею юноша действительно является комендантом.
Княжна собиралась ответить, но тут ее старый слуга Лизандр протолкался через разряженную толпу и с грохотом опустил свое копье на землю рядом с ее стулом.
— Явился какой-то незнакомец, называет себя арабом, — сообщил он, изобразив подобие поклона.
Простодушие старика, ревностность, с которой он служил своей госпоже, полное невнимание к августейшему присутствию немного позабавили царедворцев.
— Араб! — в мимолетном недоумении воскликнула княжна. — Каков этот человек с виду?
Лизандр в свою очередь впал в недоумение, но после короткой паузы все-таки ответил:
— Лицо у него темное, почти черное; голова покрыта большим шелковым платком с золотом; от плеч до пяток его скрывает халат, а на поясе висит кинжал. Вид у него величественный, он, похоже, ничего не боится. Говоря коротко, госпожа, можно подумать, что он — царь всех погонщиков верблюдов на свете!
Портрет получился неожиданно выразительным; даже император улыбнулся, а многие царедворцы, сочтя его улыбку за приглашение, рассмеялись вслух. Посреди этого веселья княжна спокойно, почти не изменившимся тоном пояснила:
— Ваше величество, мне напомнили о приглашении, переданном через того самого человека, речь о котором шла как раз перед этим объявлением. Днем, во время моего пребывания в Белом замке, мне был представлен арабский сказитель — его порекомендовал наш любезный хозяин. Судя по всему, на Востоке его считают очень искушенным в своем ремесле, это шейх, который направляется в Адрианополь, чтобы развлечь там султан-ханум. В пустыне его любовно называют Поющим шейхом. Я рада была возможности как-то скоротать время, и он меня не разочаровал. Более того, мне так понравились и его истории, и манера, в которой он их рассказывал, что, покидая замок, пребывание в котором оказалось столь приятным, я, дабы воздать должное гостеприимству хозяина, упомянула про этого певца и попросила коменданта уговорить его свернуть с пути и заехать сюда, чтобы дать мне еще одну возможность его послушать. Знай я в тот момент, что у повелителя возникнет намерение посетить меня в обществе столь высокородных господ, — получи я хотя бы намек, что меня ждет подобная честь, я бы не назначила на сегодняшний день этой встречи. Однако сказитель явился, и теперь, когда вашему величеству известны все обстоятельства, я прошу вас принять решение, можно ли его впускать или нет. Возможно… — она осеклась, заметив по взглядам, которыми император обменялся со своими вельможами, что мнения их разделились примерно поровну, — возможно, гостям моим это утро показалось скучным; если так, я буду крайне признательна Поющему шейху, который поможет мне их развлечь.
Если кто из свиты и считал, что араб не достоин подобной чести, он тут же отказался от этого мнения, одновременно подивившись простоте и грации обращения княжны. Император, безусловно, разделял с придворными их восхищение, но счел нужным его скрыть и произнес с некоторой неуверенностью:
— Ты, похоже, рекомендуешь его от всей души, дочь моя, и если я останусь здесь, то, боюсь, ожидания мои окажутся до опасного высоки; однако мне неоднократно доводилось слышать о талантах бродячих поэтов — а этот, судя по всему, является великолепным их образцом, — сознаюсь: мне доставит удовольствие, если ты его впустишь.
Что до адмирала, он произнес:
— Мы ведь собирались отправиться в обратный путь около полудня, не так ли?
— Ну, до полудня еще далеко. Пусть этого человека впустят, дочь моя, однако во имя любви к нам попроси его исполнить вещи не слишком длинные: тем самым он не задержит нас помимо своей воли, однако позволит составить представление о его таланте и стиле. Готовься к тому, что в определенный момент мы объявим о своем отбытии, и, когда это произойдет, не сочти это за недовольство тобой. Впустите араба.
Глава XIXТУРЕЦКИЕ ЛЕГЕНДЫ
Ситуация, представившаяся глазам читателя, стоит того, чтобы немного помедлить, — хотя бы даже ради того, чтобы запечатлеть ее в памяти.
Константин и Магомет, которым вскоре предстояло сойтись на поле битвы, оказались лицом к лицу, оба влюблены в одну и ту же женщину. Положение безусловно романтическое, но есть в нем и дополнительное обстоятельство. Одному из них грозит опасность.
Нам, разумеется, известно, что Абу-Обейда, Поющий шейх, — это принц Магомет под чужой личиной; мы также знаем, что принц — наследник султана Мурада, человека весьма пожилого, который в любой момент может покинуть как свой трон, так и этот мир. Вообразите, что будет, если этого безрассудного любителя приключений — а такое определение подходит нашему юноше, вне зависимости от его ранга, — выведут на чистую воду и раскроют его тайну императору. О последствиях разоблачения можно только догадываться.
Во-первых, принцу придется приложить немало усилий, чтобы объяснить свое присутствие в Терапии. Да, он может сослаться на приглашение княжны Ирины. Однако судьей его будет его соперник, а такой судья, вполне возможно, лишь посмеется над истиной и, принимая решение, свяжет лицедейство пленника со своим собственным присутствием — двух этих фактов достаточно, чтобы вынести самый суровый приговор.
Добавим, что Константин был благородным государем, который прожил свою жизнь достойно, а смерть принял так же, как и жил; однако, если подумать о том, что он мог бы сотворить с Магометом, попавшим в его руки при столь необычных обстоятельствах, нельзя не вспомнить, что всякий кесарь — раб политики. Мы видели во время его беседы с мореплавателем Мануилом, какую боль доставляло ему сокращение территории его империи. Да, с того дня ему удавалось сохранять свои владения в том же виде, в каком они перешли к нему в руки, однако он, разумеется, считал турка, которому достались похищенные у него провинции, своим врагом, а также понимал, что мирный договор или перемирие, с ним заключенное, не способно ослабить постепенно нарастающее давление на столицу. Днем и ночью злосчастный император снова и снова возвращался мыслями к истории дочери Тантала и часто, вздрогнув, пробуждался от сна, в котором османская сила представала в виде змия, медленно подползавшего к своей жертве, и тогда он в ужасе восклицал: