Сказав это, он отвесил низкий поклон:
— Единственное, чего мне теперь не хватает для счастья, — это знания того, что предпочтет повелитель, ибо как русло реки блуждает туда-сюда, следуя, однако, одному общему курсу, в сторону моря, так обстоит дело и со вкусом: одаривая певца то кивком, то улыбкой, он, однако, ждет от него вещей более глубоких. Я знаю песни веселые и серьезные — об истории, о традициях, о героях и героических народах, о биении их сердец — и в стихах, и в прозе, и все это я готов представить повелителю Константинополя и его родственнице, удостоившей меня своего гостеприимства, — да продлится жизнь ее столько же, сколько будет слышна на земле песнь голубки!
— Что скажете, друзья мои? — любезно осведомился Константин, обведя глазами царедворцев.
Они же посмотрели сперва на него, потом на княжну и, все еще имея в мыслях помолвку, отвечали:
— О любви — что-нибудь о любви!
— Нет, — решительно возразил император. — Мы уже не юноши. Есть польза в знании традиций других народов. Наши соседи — турки, можешь ли ты что-то рассказать о них, шейх?
— Слышал? — обратился Нотарас к своему соседу. — Он передумал: не гречанка станет императрицей.
Ответа не последовало, ибо шейх обнажил голову, повесил головной платок и шнур от него на локоть — после этих приготовлений лицо его оказалось на виду: смуглое, обрамленное копной черных волос, коротко постриженных на висках; черты были тонкими, но мужественными; впрочем, их зрители в подробностях не разглядели, ибо их больше привлек огонь, рвавшийся из его глаз, и общий вид — величественный, сдержанно-благородный.
Взглянув шейху в лицо, княжна почувствовала смущение. Она уже видела его раньше, но где и когда? Начав свой рассказ, он взглянул на нее, и этот обмен взглядами напомнил ей коменданта в тот миг, когда они прощались на берегу Сладких Вод. Впрочем, комендант был молод, а этот человек — ведь, скорее всего, он уже стар? Она испытала то же самое чувство, что и в замке, когда увидела сказителя в первый раз.
— Я поведаю вам о том, как турки стали единым народом.
После чего на греческом языке, пусть и не до конца безупречном, шейх начал свой рассказ.
АЛАДДИН И ЭРТОГРУЛ
Рассказ про Эртогрула! Как-то днем
Пас вождь табун похищенных коней,
Тут загремел с востока барабан,
Вождь встал и встрепенулся, и тогда
Ответил тем же запад, пусть слабее,
Как будто эхом; два явились войска
Из всадников, закованных в броню,
И, быстро перестроив свой порядок,
Колонну — в ряд и обнажив клинки,
Взметнув знамена, ринулись вперед,
Исчезли в клубах пыли, их пронзая
Клинков блистаньем, кличем боевым
И воплями победными, что были
Подобны грома рокоту в горах.
Сраженье длилось долго, наконец
Те, что слабее, стали отступать,
Гонимы с фронта и теснимы с флангов;
Конец настал — и жалостен был вид,
Особо жалостен для храбрецов, что знают
Из жизненных уроков: не спасет
Отчаянье там, где бессильна доблесть.
Но Эртогрул воззвал к сердцам их пылко:
«В седло, сыны, и наголо клинки!
Не знаю, кто ваш враг, откуда взялся;
Не важно это. Их привел Аллах,
Его мы славим, как и подобает.
Пусть слабый не всегда бывает прав,
Но наше право — помогать слабейшим.
Так — ноги в стремя и вперед, за мной,
Велик Аллах!» Так Эртогрул воскликнул.
Его услышав, бросились на бой
Все соплеменники его — четыре сотни.
На войско победителей он прянул.
Стоял спасенный воин посреди
Захваченных знамен и груд добычи,
Он царствен был лицом, и вот к нему
Подходит друг нежданный. «Кто ты есть?» —
Спросил спасенный. «Я — шейх Эртогрул». —
«А табуны кому принадлежат?»
Со смехом Эртогрул достал клинок:
«Покорен длани меч и воле — длань,
Так разве будет бедным человек,
Имеющий и меч, и длань, и волю?»
«А чья равнина?» — «Если вдруг сюда
Придет мой друг, разуется у входа —
Его и будет». — «А вон те холмы,
Что на нее взирают?» — «Там, на них,
Пасется скот мой — дал мне это право
Аллах». — «Нет, — незнакомец отвечал. —
Аллах их отдал мне». Нахмурил брови,
Смутился Эртогрул, но незнакомец
Любезным жестом отстегнул свой меч,
Чья рукоять — один смарагд с резьбою,
Чей письменами весь клинок покрыт
И из Корана, и из Соломона,
Восточный ловкий мастер их вписал
В синь стали; незнакомец взял свой меч
И подал вместе с ножнами в подарок.
«Табун, холмы, равнина раньше мне
Принадлежали, но теперь тебе
Их отдаю, а с ними — знак величия».
От изумления поднявши брови,
«А кто есть ты?» — воскликнул Эртогрул.
«Я — Аладдин, я — Аладдин Великий».
«Твой дар — стада, холмы, равнина — принят, —
Ответил Эртогрул, — и принят меч;
Но будет в нем тебе нужда — верну.
Для всех иных ты — Аладдин Великий,
А для меня — Великий и Благой».
И с тем поцеловал царю он руку.
Возвеселившись, к шейховым шатрам
Поехали. Ничто створилось малым;
И ныне одинокая долина,
Что приникала ко стопам горы,
Зарю лелеет на ее вершине.
Машалла!
Тишина, объявшая слушателей, пока звучала песня, не прерывалась еще некоторое время и — если позволительно такое выражение — сама по себе стала оценкой сказителю.
— Где наш почтенный профессор риторики? — осведомился Константин.
— Я здесь, ваше величество, — откликнулся, вставая, сей ученый муж.
— Можешь ли ты предоставить нам толкование истории, которой почтил нас твой арабский собрат?
— Нет, повелитель, ибо, чтобы оказаться справедливой, критика должна дождаться того момента, когда остынет кровь. Если шейх окажет мне любезность и снабдит меня копией этих строк, я просмотрю их и расчислю согласно законам, унаследованным нами от Гомера и его аттических последователей.
После этого взгляд императора остановился на угрюмом и недовольном лице дуки Нотараса.
— Господин адмирал, а что вы думаете об этом сказании?
— О сказании — ничего, а вот что касается сказителя, мне он представляется отменным нахалом, и, будь у меня, ваше величество, развязаны руки, я бросил бы его в Босфор.
Дука исходил из того, что шейх не владеет латынью, а потому употребил именно такие выражения; однако сказитель поднял голову и взглянул на говорившего, причем в глазах его лучилось понимание — настанет день, и довольно скоро, когда за эти слова воспоследует безжалостное наказание.
— Я с вами не согласен, адмирал, — грустным тоном произнес Константин. — Наши отцы, хоть с римской, хоть с греческой стороны, возможно, тоже сыграли роль Эртогрула. Он был по духу завоевателем. Ах, если бы и в нас дух этот был достаточно силен для того, чтобы вернуть утраченное!.. Шейх, — продолжал он, — знаешь ли ты иные песни подобного рода? У меня есть еще немного времени, хотя, разумеется, все будет по слову нашей хозяйки.
— О нет, — возразила она почтительно, — решения здесь принимает лишь один.
С ее согласия шейх начал новый рассказ.
ЭЛЬ-ДЖАН И ЕГО ПРИТЧА
Бисмилла! За волком гнался Эртогрул,
Его убил на остром горном пике,
На высоте такой, где нет ни трав,
Ни мхов. Потом присел он отдохнуть,
И вот тогда откуда-то с небес,
Из их холодной чистой синевы,
А может, из глубоких недр земли,
Где держит издревле царь Соломон
Чудовищ-джиннов, верных слуг своих,
Эль-Джан, подобный необъятной туче,
Восстал, с вопросом: «Ты — шейх Эртогрул?»
Тот, не смутившись, отвечал: «Допустим». —
«Хочу прийти и посидеть с тобой». —
«Ты видишь, нам двоим тут места нет». —
«Так встань и на три четверти спустись
Со склона». — «Было б проще, — отвечал
Со смехом Эртогрул, — когда б ты стал,
Как я, и мал, и худ». Негромкий шелест
Прошел по склону, будто трепет крыльев
Средь спутанных ветвей в густом лесу.
Всего лишь миг — опавший лист бы мог
За этот срок на землю опуститься, —
И вот напротив Эртогрула сел
Какой-то муж. «Здесь царствие снегов, —
Он рек с улыбкой, — а не мир людей,
Одни орлы летят сюда гнездиться
И выводят птенцов». Ответил шейх:
«Я гнал сюда прожорливого волка,
Что уж давно губил моих овец.
Его убил я». — «На твоем копье
Не вижу крови — да и трупа зверя
Не вижу тоже». Глянул Эртогрул —
Да, трупа нет, на острие копья —
Ни капли крови. Гнев взыграл в груди
Волною. «Подвело меня копье —
Возьму кинжал». Огнем блеснул клинок,
Бегучей искрою во мраке ночи —
И опустился Аладдинов дар
Неведомому путнику на череп.
Вонзился меж глазами, а потом
Напополам рассек улыбку; дале,
Скользнув сквозь подбородок и хребет,
Прошел до камня, что служил сиденьем,
И там лишь замер с колокольным звоном
О стали сталь. «Вот так! Вот так! Вот так!»
Но стихнул клич, поскольку на клинке —
Ни капли крови; муж сидит недвижно,
С улыбкой на лице. «Я волком был,
Которого сюда ты гнал по склону,
Меня копье пронзило, как и меч.
Теперь узнай же, шейх: не волк, не муж
Перед тобою и никто из смертных.
Я — мысль Аллаха. Можно ли убить
Святую мысль? То мог лишь Соломон,
И только мыслью более святою.
Смири свой гнев, отныне про меня
Коль будешь думать — думай как про друга,
Что притчу подарил тебе, открыв
В ней смысл исконный: „Так велит Аллах“».
С тем обронил он малое зерно
На холмик глины и песка, который