Князь не успел выразить своей признательности, а перед ним уже предстал во всем своем необъятном величии дворец Влахернский, Высочайшая резиденция, шедевр имперской роскоши и византийского гения.
Глава IIАУДИЕНЦИЯ
Носилки опустили перед мраморными воротами на третьей террасе.
— Долг мой исполнен не до конца. Позволь проводить тебя дальше, — с вежеством произнес офицер, когда князь ступил на землю.
— А мои слуги?
— Они тебя подождут.
Говорившие находились у левого угла здания, которое выступало далеко вперед из линии фасадов дворца. Стена, ворота и здание были из белого, гладко отполированного мрамора.
Коротко переговорив с Сиамой, князь последовал за провожатым в узкий проход, справа от которого оказалась лестница, а слева — караульное помещение. Поднявшись по ступеням, они прошли по коридору и наконец оказались у некой двери.
— Зала для ожидания. Прошу, — сказал вожатый.
Свет в помещение проникал через четыре окна с тяжелыми занавесями. В центре стоял массивный стол, а неподалеку от него — начищенная до блеска медная жаровня. Пол устилали многоцветные ковры, тут и там у расписанных стен стояли украшенные резьбой мягкие стулья. Убедившись, что князь устроился с удобством, офицер попросил извинения и удалился.
Едва он ушел, как явились двое слуг в роскошном платье, они принесли угощение — свежие и засахаренные фрукты, сдобный хлеб, шербет, вино и воду. Вслед за ними вошел дворецкий, с величайшей почтительностью провел князя к столу и предложил угощаться. После этого гость остался в одиночестве; вкушая яства и напитки, он дивился, почему вокруг стоит такая тишина, — казалось, все здание замерло от почтительности.
Через некоторое время вошел еще один царедворец и, извинившись за дерзость, представился:
— Я — придворный церемониймейстер. В отсутствие повелителя я стану, в меру своих скромных сил, исполнять обязанности старшего камерария.
Князь, поймав на себе пристальный взгляд церемониймейстера, назвал свое имя, выразил восторг оказанной ему честью, а также радость по поводу знакомства. Церемониймейстеру есть чем гордиться: и в городе, и в других местах его знают как достойного, умного и преданного слугу; безусловно, он сполна заслужил доверие, оказанное ему императором в этом деле.
— Я пришел, о князь, справиться, освежился ли ты и готов ли к аудиенции, — промолвил пожилой царедворец, выразив сперва благодарность за приветливые слова.
— Я готов.
— Тогда проследуем к государю. Прошу прощения, что пойду первым.
Откинув портьеру, церемониймейстер придержал ее, давая спутнику пройти.
Они ступили в просторный внутренний двор, по трем сторонам его шли ряды колонн, увенчанные галереей. С четвертой стороны находилась великолепная лестница, она вела на основную площадку, после которой расходилась на две стороны и заканчивалась на галерее. Пол, ступени, балюстрада, колонны — все было из красноватого мрамора, все заливал свет из круглого отверстия в кровле, выходившего в небо.
На лестнице через равные промежутки стояли вооруженные воины, закованные в латы; повернувшись лицом к стене, они застыли, как статуи. На галерее также виднелись вооруженные люди. Стояло впечатляющее молчание. Дойдя до арочного проема, князь заглянул во внутреннее помещение и в дальнем его конце увидел императора — тот восседал на троне, который стоял на возвышении, убранном алым бархатом и увенчанном таким же балдахином.
— Внемли, о князь, — тихим голосом проговорил церемониймейстер. — Пред тобой государь. Следуй во всем моему примеру. Идем.
После этого дружественного предупреждения церемониймейстер провел своего спутника в зал для аудиенций. Едва переступив порог, он остановился, сложил руки на груди и опустился на колени, устремив глаза в пол; поднявшись, он прошел половину расстояния до царского места и вновь преклонил колени, а потом распростерся на полу. Князь тщательно повторял за ним каждое движение, лишь при последней остановке он на восточный манер вскинул вверх руки. Бархатный ковер цвета императорского пурпура простирался от дверей до царского места, облегчая исполнение ритуала.
Слева от царского места стоял подобный статуе воин с копьем и щитом — он охранял императора от измены; у трона — с обнаженными голенями и головой, в желтой тунике и легкой нагрудной броне находился копьеносец, сандалии его держались на золотых обручах, левой рукой он прижимал к телу клинок, острие которого возвышалось у него над плечом; хотя помещение и было просторным, вдоль всех стен плотным рядом стояли царедворцы из гражданских, военных и духовенства, все в соответствующих облачениях. Тишина, о которой говорилось выше, здесь ощущалась особенно остро, свидетельствуя о строгости приличий и бесконечном благоговении.
— Встань, о индийский князь, — промолвил император, не шелохнувшись.
Посетитель повиновался.
На последнем из Палеологов было облачение базилевса: на голове — золотая диадема в ярких самоцветах, которая удерживала на месте бархатную шапочку; кафтан, из того же материала, что и шапочка, но более темного оттенка, был в талии перехвачен поясом, мантия, расшитая жемчугом и потому жесткая, свисала узкими складками, ниспадая с плеч на спину и грудь, оставляя шею обнаженной; просторная полость темно-пурпурного цвета, блистающая драгоценными камнями, скрывала ноги императора. Трон был квадратной формы, без спинки и без подлокотников; два витых столбика, причудливо изукрашенные серебром и слоновой костью, венчались золотыми шишаками — опорами для рук. Обнаженную шею императора украшали четыре нити жемчугов, свисавшие с обруча по две с каждой стороны и выведенные из-за ушей вперед, они слегка касались верхнего края мантии. Правая рука сейчас лежала на правом шишаке, левая была свободна. Поза императора говорила о легкости и непринужденности, выражение лица — о благородстве и высоте помыслов, и гость тут же отметил про себя, что редко ему доводилось видеть столь величественного правителя.
На эти наблюдения у него оказалось не более мгновения. Чтобы развеять смущение гостя, Константин продолжил:
— Путь к нашим дверям труден и требует подъема. Надеюсь, он не стал слишком тяжким испытанием.
— Ваше величество, будь эта дорога стократ тяжелее, я бы преодолел ее с той же охотой, только бы приобщиться к почестям и вниманию, которыми император Константинополя прославился во многих землях, в том числе и в моей.
Император отметил особое вежество этого ответа. Странно, что личность гостя не вызвала у него никаких вопросов; по этому поводу, разумеется, было по его приказу проведено дознание, результатом чего и стала эта аудиенция; теперь же самообладание незнакомца вкупе с его ответом отмели последние сомнения императора. Повинуясь его знаку, вперед выступил слуга.
— Принеси вина. — Слуга поспешил выполнить распоряжение, а Константин меж тем вновь обратился к своему посетителю. — Кем бы ты ни был, брамином или мусульманином, — произнес он, любезным взглядом затушевывая возможную ошибку, — в любом случае, князь, я полагаю само собой разумеющимся, что от хиосского вина отказа не будет.
— Я не магометанин и не служитель нежных сынов майи. По вере своей я даже не индуист. Моя вера заставляет меня испытывать благодарность за все, что Господь даровал своим творениям. Я буду рад испить из предложенной вашим величеством чаши.
Слова эти князь произнес почти с детским простодушием, однако на этих страницах мы еще не видели столь же яркого примера тонкого расчета, который произнесший их, однако, ловко выдал за наитие. Ему было прекрасно известно религиозное рвение императора Византии, и потому он решил, воспользовавшись случаем, пресечь расспросы касательно его собственной веры; ему уже виделась возможность другой аудиенции, где будет удобнее представить и обсудить Всеобщее Братство Верующих.
Взгляд, который князь устремил на императора в ожидании чаши с вином, был воспринят как подчеркнутый знак благодарности, на деле же он был изучающим. Заметил ли император, что гость его предстал под ложной личиной? Сообщили ли ему, насколько мало на свете жителей Индии, не придерживающихся ни магометанской, ни браминской, ни буддистской веры? Князь отметил поднятие бровей, обычно предшествующее вопросу, — он даже заготовил ответ, однако император, похоже, ограничился тем, что задержал на нем испытующий взгляд: это могло означать все или ничего. Князь решил выждать.
Константин, как мы скоро увидим, обратил внимание на эти отрицательные ответы и как раз собирался сделать соответствующее замечание; однако, с особым трепетом относясь к собственным религиозным убеждениям, он воображал, что и все остальные испытывают те же чувства, и именно эта душевная чуткость, которую, полагаю, читатель оценит по достоинству, не позволила ему поставить вопрос прежде, чем он несколько лучше узнает своего посетителя.
Тут появился слуга с вином; то был девического вида юноша с длинными белокурыми локонами. Склонившись перед царским местом, он поставил серебряное блюдо, на котором искрился в хрустальном графине благородный напиток, на правое колено, дожидаясь распоряжения императора.
Повинуясь знаку, церемониймейстер сделал шаг вперед и наполнил две чаши чеканного золота, тоже стоявшие на блюде, после чего подал их собеседникам. Император поднял чашу и произнес, усилив голос так, чтобы слышали все:
— Индийский князь, я призвал тебя нынче прежде всего ради того, чтобы должным образом отблагодарить за службу, которую ты сослужил моей сроднице, княжне Ирине из Терапии, когда она невольно оказалась в Белом замке; это недавнее событие, безусловно, все еще свежо у тебя в памяти. Судя по ее словам, комендант проявил отменное вежество и гостеприимство и попытался по возможности смягчить тяготы ее пребывания в крепости. Это вызывает изумление, если принять в расчет мрачный внешний вид этого здания, равно как и скудость доступных там удобств, — однако княжна утверждает, что положение, которое грозило ей всевозможными тяготами, вылилось в приключение со множеством приятных неожиданностей. Ныне в замке находится мой посланник, отправленный заверить коменданта в том, сколь высоко я оценил его дружеский жест. Из ее рассказа также следует, что тебе, князь, я обязан едва ли не большим, чем ему.