— Мой отец Уэль хорошо известен среди городского купечества. Я слышала, как он с благодарностью говорит: после прибытия сюда индийского князя дела его пошли в гору. Он торговал самыми разными товарами, теперь же занимается только продажей драгоценных камней. Среди покупателей — не одни лишь византийские вельможи; торговцы из Галаты приобретают его товар для западных рынков, особенно для Франции и Италии. Мой второй отец, князь, знает все эти вещи до тонкостей и никогда не отказывает Уэлю в совете.
Лаэль могла бы добавить, что по ходу своих долгих странствий князь уяснил для себя удобство драгоценных камней как менового товара, который в ходу почти что у всех народов, и всегда держал их при себе, регулярно пополняя запасы своего протеже и обеспечивая тому немалую выгоду. Этими сведениями она, скорее всего, не поделилась по простому неведению; иными словами, ее полная безыскусность делала ее откровения опасными, о чем прекрасно знали оба ее отца.
— Все торговцы с базара дружески расположены к моему отцу Уэлю, навещает его в лавке и князь, являясь в полном величии; он и его свита всегда привлекают внимание, — продолжала Лаэль. — После его ухода несть числа вопросам, и Уэль ничего не скрывает. Мне представляется, что он уже поделился историей моего удочерения князем со всем рынком и городом.
Перед дворцом она резко оборвала свой рассказ:
— Поглядите! На причале целая толпа. Поспешим.
Они вышли из сада и получили дозволение присоединиться к княжне.
И голос его, и взгляд были необычайно угрюмы…
Глава XIIIГАМАРИ СТАНОВИТСЯ МОРЕХОДОМ
На мраморных плитах причала лодочники поставили стоймя длинные весла, закрепили на них сверху другие — получилась устойчивая опора, которую накрыли чистой парусиной. С судов принесли доски для строительства помоста под этим импровизированным укрытием; еще один парус послужил ковром, а стул, поставленный на помост, обозначил то место, с которого княжне предстояло смотреть и судить гонку.
Толпа расступилась, давая ей проход, и она вместе с приближенными прошествовала к навесу; пока она шла, все стоявшие рядом женщины протягивали руки и почтительно дотрагивались до ее юбки — любовь к ней граничила с обожанием.
Весь берег, от навеса до городка и, в другую сторону, от навеса до мыса на юге, запрудила толпа зрителей, заполнив все места, с которых открывался хоть какой-то вид; в ход пошли даже суда, и казалось, что сам воздух над заливом колеблется и дрожит от азарта и нетерпения.
Между Фанаром, крайним северным мысом у Черного моря, и Галатой у Золотого Рога разбросано около тридцати деревень, деревушек и городов — они рассыпаны по всему европейскому берегу Босфора. В каждом из поселений есть рыбацкая слобода. Помимо вместительной сети, для успешного занятия этим древним и благородным ремеслом требуется судно. Как и большинство вещей, которыми пользуется человек, внешний облик этих судов сформировался в результате постепенных изменений. Даже современный турист может увидеть их стоящими у каждого причала.
Управление таким судном, в том числе забрасывание и вытягивание невода, требовало умелой команды не менее чем из пяти человек; а поскольку гребле они посвящали всю свою жизнь, можно представить, каких совершенств им удавалось достичь. Соответственно, нет ничего удивительного в том, что каждая из тридцати общин претендовала на то, что именно ее экипаж превосходит все остальные — и экипаж этот способен обогнать любую другую пятерку с Босфора; а поскольку все византийские греки были крайне азартны, пари заключались бесконечно. Безудержное бахвальство летало над знаменитым водным путем, будто непоседливые черноморские птицы.
Время от времени у этих гордецов возникала возможность подтвердить свое превосходство; после этого на какое-то время один из экипажей признавался чемпионом, и, соответственно, хвастовство и ссоры утихали.
Надумав завершить празднество лодочной гонкой, к участию в которой допускались все греки, от столицы до Цианских скал, княжна Ирина не просто предусмотрела впечатляющую кульминацию празднества, но и — возможно, сама того не сознавая — придумала надежный способ примирить все тридцать общин между собой.
К участникам состязания предъявлялось всего два требования: они должны были быть рыбаками и греками.
Промежуток между объявлением о гонке и днем ее проведения был преисполнен бахвальства, из чего можно было сделать предположение, что к моменту начала залив Терапия не сможет вместить всех претендентов. К назначенному часу на месте оказалось шесть команд, готовых состязаться за главный приз — большое эбонитовое распятие с золотой фигурой, которому предстояло в праздники украшать нос победившего судна. Сокращение числа участников было обычным примером того, как иссякает мужество, — чему, впрочем, всегда найдутся веские обоснования.
Около трех часов шесть лодок — представители того же числа деревень, каждая с экипажем в пять человек, — выстроились перед навесом, где находилась княжна. Носы лодок были украшены девизами, достаточно крупными, чтобы их можно было различить издалека: желтый был символом Енимахалле, синий — Буюкдере, белый — Терапии, красный — Стении, зеленый — Балты-Лимана, а бело-алый — Бебека. Гребцы заняли свои места — дюжие парни с жилистыми руками, обнаженными до плеч; на них были белые рубахи под жилетами цвета их флагов и просторные, точно юбки, шаровары. Стопы оставались босыми, чтобы во время гребка крепче цепляться за упорную планку на дне лодки.
Свежая черная краска, которой все суда были покрыты снаружи от носа до кормы, была отполирована и сияла, будто лак. Внутри не было ничего лишнего, даже весом с перышко.
Участники гонки знали все свои сильные стороны, знали и другое: что бы их ни ждало, победа или поражение, они покажут себя с лучшей стороны. Они были спокойны, невозмутимы — куда в большей степени, чем их сородичи, как мужчины, так и женщины.
Оторвавшись от этого зрелища, княжна направила свой взор на бескрайний простор подернутой рябью воды, в сторону галеры, которая стояла на якоре у деревянного причала на азиатском берегу. Ныне на этом мысу красуется изящный, но давно заброшенный дворец вице-короля Египта. Галера являлась конечной точкой гонки, чтобы обогнуть ее и вернуться обратно к точке старта, победителям предстояло покрыть расстояние примерно в три мили.
Немного вправо от навеса княжны стоял высокий столб, который был прекрасно виден как толпе, так и гребцам-соперникам; веревка для поднятия белого флага соединяла его со стулом на помосте. При появлении флага лодки должны были взять старт, а спустить флаг предстояло в момент завершения гонки.
И вот участники выстроились у причала, справа налево. И на воде, и на суше крики перешли в бормотание. Еще миг… но за этот миг успело случиться многое.
Дружный вопль многих голосов привлек внимание к мысу, выдававшемуся в воду на северной стороне, — его довольно точно называли носком Терапии: этот мыс только что обогнуло судно и теперь на полной скорости летело к точке старта. На борту находилось четверо гребцов, а блестящие борта и общая опрятность свидетельствовали о том, что появился седьмой участник состязания — правда, с задержкой. Черный флаг на носу и черная форма гребцов подтверждали это предположение. Княжна уже положила руку на сигнальную веревку, однако повременила.
Когда брошенный с новоприбывшего судна крюк вонзился в доски причала, один из гребцов упал на колени, восклицая:
— Просим милости, о княжна! Милости и немного времени!
Все четверо отличались смуглостью, причем, в отличие от греков, которым собирались противостоять, смуглыми были от рождения, по признаку расы. Признав их, сидевшие рядом зрители загомонили: «Цыгане! Цыгане!» — и насмешка полетела из уст в уста до самого моста через ручей на краю залива; впрочем, насмешка была беззлобной. То, что эти неверующие неведомого происхождения, живущие, как и евреи, обособленно, смогут составить серьезную конкуренцию избранным рыбацким общинам, казалось невероятным. Они не вызывали никаких опасений, а потому приняли их доброжелательно.
— Почему вы просите милости? Кто вы такие? — серьезным тоном осведомилась княжна.
— Мы — из долины рядом с Буюкдере, — ответил один из них.
— Вы рыбаки?
— Если судить по нашим круглогодичным уловам и по тому, сколько нам платят на рынке, о княжна, не будет хвастовством сказать, что лучше нас не сыщешь, даже если обыскать оба берега от Фанара до Принцевых островов.
Этого зевакам было уже не снести. Несмотря на присутствие княжны, они не сдержали взрыва презрения.
— Но условия гонки не позволяют вам в ней участвовать. Вы не греки, — продолжала судья.
— Это, княжна, зависит от того, как судить. Если вы станете судить по признаку рождения и проживания, а не происхождения, то придется предпочесть нас многим из тех вельмож, которые беспрепятственно входят в ворота дворца его величества. Разве чистый ручей, который стекает с холмов и, пробегая по нашему лугу, стремится к морю, не утолял жажду наших отцов многие сотни лет? Он знавал их, знает и нас.
— Не могу не признать, достойный ответ. Распорядись столь же мудро и следующим моим вопросом, мой друг, — и вы получите место на старте. Поведайте, если вам достанется победа, что вы станете делать с призом? Вы же не христиане.
Незнакомец впервые поднял на нее глаза:
— Не христиане! Будь это обвинение истинным, я бы, дабы придерживаться истины, отметил, что вера не является условием участия. Однако я в данном случае — проситель, не законник, и, по грубому моему разумению, лучше уж мне продолжать в том же духе, в котором начал. Прояви доверие, о княжна! Перед нашими шатрами растет платан, изумительно старый, о семи стволах, а в нем есть дупло — убежище надежное, будто дом. Внемли мне, княжна. Если нам достанется победа, мы превратим это дерево в собор, выстроим в нем алтарь и поставим приз над этим алтарем так, чтобы все, кому творения природы более по душе, чем дела рук людских, могли приходить туда и склоняться пред ним в почтении, будто в святейшей из всех церквей, включая сюда и Святую Софию.