– Значит, вы с Кливом вместе учитесь? Что ты изучаешь?
Она отвечает, что изучает гостиничный и кейтеринговый сервис, но она не уверена, что ей это подходит. Это не то, что ей на самом деле интересно. Бен отвечает «м-м-м», и спрашивает, знает ли она в таком случае, что ей на самом деле интересно, ведь в этом не всегда просто разобраться. Она с ним соглашается и говорит, что еще не определилась. Возможно, путешествия. Когда она путешествует, то чувствует себя такой живой. «М-м-м», – отвечает Бен, который, не считая клиники, никогда не бывал за границей лондонского автобусного маршрута. Она говорит, что есть место, куда она просто мечтает попасть, таким волшебным оно ей кажется, и это Таиланд. Бен отвечает: «Правда?» – «О да, – говорит она, – очень одухотворенное место. И еда потрясная» – «М-м-м», – отвечает Бен.
– Как вы тут? – К ним присоединяется Клив. – Присела Бену на уши?
– С ним так легко общаться!
– Серьезно? – ухмыляется Клив. Пожалуй, в его интонации есть ирония, но сейчас она не звучит враждебно. Если он кого-то и подкалывает, так это свою подружку (чье имя Бен не запомнил).
– Хочешь еще цыпленка? – спрашивает Бен.
– Не, я все.
Клив похлопывает себя по животу и потягивается. Из двоих сыновей Марши он тот, который симпатичный.
– Похоже, воцарился мир, приятель, – говорит он, оценивая картину у стеклянных дверей.
Джулиус и Отто курят сигары Джулиуса, Рути катается на плечах у Грейс, Глория сказала что-то Марше, от чего та все хохочет и хохочет.
– Да уж, хвала небесам, – говорит Бен.
– Мама, похоже, счастлива.
– Ты думаешь? – мгновенно напрягаясь, спрашивает Бен.
– Уверен. Может быть, – добавляет он, злобно косясь на Бена, – это потому что она может помыкать тобой целый день, сколько захочет.
– Клив! – восклицает девушка. Она не уверена, что он имеет в виду, понимает лишь, что это не к добру.
– Нет, не поэтому, – говорит Кертис. Он очнулся от дремоты, ухватив лишь самый конец диалога, и теперь, зевая, приближается к ним. Он худее брата. Мягкий парень с большой головой. Глаза заспанные, на коже желтовато-серый оттенок усталости. В этом тридцатиоднолетнем парне уже виднеется бухгалтер среднего возраста. – Не только поэтому, во всяком случае. Это потому что ты не похож на нашего отца.
Клив бросает на Кертиса взгляд, отнюдь не шутливый.
– Я знаю, что она скучает по нему, – говорит Бен. На самом деле он не знает этого, но он много думал об отсутствующем Клайде. Бену кажется, что ему никогда не заполнить оставленную Клайдом пустоту, а если это очевидно для него, то для Марши и подавно.
– Да уж, все постоянно рассказывают, какой он был классный, – говорит Кертис.
– Ну, он и был, – говорит Клив.
– Когда он был в настроении, то да. Тогда он официально был Главным Весельчаком. Самым главным весельчаком. Душой компании. Но у него бывали такие перепады. Он днями мог ходить, надувшись, как индюк. «Уйди с глаз моих долой, парень». «Может в этом доме быть хоть минута покоя?» «Слышать больше не хочу про всю эту африканскую херню». Помнишь же, Клив?
– Это да, – говорит Клив.
– И хорошее настроение у него бывало в основном где-то, а плохое – дома, поэтому маме приходилось все это впитывать, понимаешь? И в итоге все получали веселого парня, клевого музыканта и замученную женщину, а все его друзья потом говорили: «Дорогая, ты чего? Расслабься».
– Как будто это помогает! – вставляет девушка.
– Ага, – говорит Клив, не глядя на нее. – И у нее всегда было такое выражение, прямо по губам было видно, как будто она пыталась удержать на лице маску.
– Давно его не видел, – говорит Кертис.
– Ага, – говорит Клив.
– Потому что она больше так не делает. Потому что Бен не дует губки типа: «Я несчастен, женщина, и кому-то придется за это платить».
– Ну, разумеется, нет, – отвечает Бен, сбитый с толку. – Она же удивительная. С чего мне быть несчастным?
– И правда, с чего бы, – тихо повторяет Кертис, словно что-то доказал. Он похлопывает Бена по руке.
– Так, – говорит Клив, и его голос звучит почти сконфуженно. – Так! Знаете, что я собираюсь сделать? Заныкаться за тем розовым кустом и дунуть.
– Супер! – восклицает девушка.
– Не хочешь дунуть, братишка?
– Только чтобы мама не унюхала, – отвечает Кертис. – Я не буду. Я тут проснуться пытаюсь.
– А ты, Бен? – спрашивает Клив, оглядывая розы.
Как объяснить, что он всегда курил травку не ради удовольствия, а ради забвения и что теперь ему не нужно опустошать свой разум. Но затем он понимает, что вовсе не должен; не должен ничего объяснять. Достаточно просто улыбнутся.
– Я пас, – говорит он.
Много позже, когда почти все ушли, лишь Кертис с Лизой и детьми еще собираются, он снова выходит в сад выгрести уголь перед тем, как убирать мангал. Сумерки цвета глубокой воды растянулись по всему небесному куполу, не считая полоски на западе, где остатки света заляпали красным несколько пушистых облаков. В пепле валяются горелые куриные кости, и на мгновение он чувствует внутри какое-то шевеление, но через секунду оно проходит. Он глазеет на небо. Высоко вдалеке розовая царапина разрезает синеву. Последний дневной самолет. Небесные часы завершают круг и приносят ночь. Даже счастье не в силах их остановить. Теперь время его друг, но оно летит так быстро.
К нему подбегает Рути.
– Дедушка Бен! – кричит она, словно застукав его за чем-то. – Бабуля говорит, чтобы ты сейчас же шел в дом!
Вэл
Дзынь, дзынь.
– Здравствуйте, вы позвонили Самаритянам.
– Я… Я… Я не знаю, стоило ли мне звонить.
– Все в порядке.
– …
– Я полагаю, вы очень расстроены.
– Да!
– Так. Сейчас я должна вас спросить: вы собираетесь что-то с собой сделать?
– Нет. Не знаю. Я просто в отчаянии. Мне все еще можно поговорить с вами?
– Разумеется. Разумеется, лапочка. Можешь говорить, о чем хочешь. Может быть, для начала скажешь, как тебя зовут?
– Я не хочу.
– Хорошо. Ничего страшного, если не хочешь. Можешь рассказать мне, что тебя огорчило?
– Это так ужасно.
– Угу.
– Я не могу. Я просто не могу. Мне так жаль, это была ошибка…
– Ужасно, потому что тебе неловко?
– Неловко – это не то слово.
– Стыдно?
– Да. О да.
– Ясно. Тебе стыдно за то, что ты сделала, или за то, что сделал кто-то другой?
– Все очень запутано.
– Ох, милая, а когда бывало по-другому? Может, тебе полегчает, если ты выговоришься?
– Не представляю, чем это поможет. Это не перестанет быть правдой.
– Не перестанет. Что бы это ни было, мы ничего не можем изменить. Но возможно, ты сможешь взглянуть на ситуацию по-другому.
– Я просто не уверена, что смогу.
– Можно поинтересоваться? Ты работаешь в ночную смену?
– Нет. А что?
– Значит, ты дома.
– Если можно так сказать. Я просто не могу уснуть.
– Ага. И ты дома одна?
– Да.
– Понятно. Я хочу тебе кое-что предложить. Вообще-то нам нельзя давать советы, так что я официально нарушаю правила. Ты готова?
– Что?
– Иди сделай себе чаю.
– Что вы сказали?
– Я серьезно. Сейчас три часа ночи, и ты собираешься рассказать, что тебя гложет, совершенно незнакомому человеку. Для такого под рукой надо иметь чай. Это как лекарство. Не клади трубку, просто положи телефон и сделай чай. Я подожду. Давай. Я серьезно.
– … Ладно.
– …
– …
– …
– Алло?
– Я тут. Сделала чай? Молоко и две ложки сахара?
– Одна вообще-то. Ох-ох…
– Что такое?
– Вы так ко мне добры, но если бы вы знали, в чем дело…
– Знаешь что, милая? Что бы ты мне ни рассказала, ну что угодно – поверь, я слышала истории похуже. И сама делала вещи похуже, если на то пошло.
– Правда?
– Да. Это ведь не служба «Позвони святому». Здесь просто люди помогают друг другу. Теперь глубоко вдохни, глотни чаю и расскажи мне, в чем дело.
– Ну, это связано с мужчиной.
– Не может быть…
– Не смейтесь надо мной. Я опять начну плакать, или у меня чай пойдет носом.
– Прости.
– Ну ладно. Я была замужем. И, знаете, я думала, что все в порядке. У нас было двое детей. Мы были… ну… как семья. Обычная семья. Но он кого-то встретил и ушел. Он давал нам деньги, но его не было, я осталась с детьми одна. Эйдану тогда было около пятнадцати. Мари – двенадцать. Мне было очень одиноко. По крайней мере, мне так казалось. Конечно, ничто по сравнению с тем, что сейчас. Настолько, что аж смешно. Смехотворно просто. Не видела своего счастья.
– Мне не кажется, что это смехотворно. Продолжай. Тебе было одиноко…
– Ну, друзья все говорили, типа давай начни выбираться куда-нибудь, расслабься, познакомься с кем-нибудь, ты же не старая. И я полезла на сайт знакомств. Там была куча всяких шизиков и убогих, и я уже хотела сдаться, но потом я встретила Энди.
– Энди?
– Да. Он был… Не такой, как остальные. Он был очень в себе уверен. Говорил о вещах так, будто они точно произойдут, и так обычно и было. Он все время был такой спокойный. И постоянно улыбался.
– Он был симпатичный?
– Пожалуй, да. По крайней мере, тогда. Я не знаю, понимаете? Может, все дело в его уверенности и улыбке. А еще он хорошо одевался. Сейчас я думаю, что, наверное, должна была заметить тревожные звоночки. Но я не заметила.
– Ну, на них никогда не обращаешь внимания, пока не случится беда, разве не так?
– Да. И мне казалось, что все идет как надо. Я была так рада, что меня кто-то хочет. Я была не очень-то уверена в себе, а тут этот лучик солнца. Поэтому я не придала значения тому, как быстро все закрутилось. Как быстро он все это закрутил.
– Но теперь ты об этом задумываешься?
– Снова и снова. Потому что я знаю, что должна была заметить что-то. Задавать больше вопросов. Ну, хоть что-нибудь! Но я этого не сделала. Я привела его, и он был очарователен. Да, именно очарователен. Он очаровал меня, очаровал Мари – очень хитро все провернул, – попытался очаровать Эйдана, но с ним это не сработало. Эйдан был единственным, кто не принял его с самого начала. Думаю, я должна была что-то заподозрить. Но, знаете, я просто решила, что это дележка территории, что он расстроен, потому что это не его отец, что ему не нравится видеть дома какого-то мужчину, что его просто коробит от того, что у матери появился парень. Я думала, все уляжется, когда Эйдан к нему привыкнет. Когда мы съедемся. Но стало только хуже. И этот мрачный настрой Эйдана – знаете, вот эти мальчишеские склоки из-за хлопьев – не вызывал во мне никакого сочувствия. Я не думала, что ему может быть трудно, или о том, что именно ему не нравится. Ничего такого. Меня это только злило. Сначала слегка, потом сильнее. А Энди это видел. И он вроде бы пытался разобраться с этим, вроде как сочувствовал, но я злилась все сильнее. Все всегда происходило между мной и Эйданом. Энди всегда был где-то на задах. Ну знаете, мне говорил: «Ох, бедняжка», а ему так тихонько: «Может быть, попробуешь быть добрее к матери? Ох, боже, она так расстраивается из-за тебя». Ну, это то, что