я слышала. Кто знает, что он ему нашептывал, когда меня не было рядом. А потом у нас случился глобальный скандал, как землетрясение, и Эйдан ушел. Перебрался жить к отцу. Надо сказать, что его отец мне позвонил, сказал: «Анджела, что происходит? Эйдан мне рассказывает очень странные вещи. Вы там в порядке?» Но я просто сказала ему не лезть. Типа у меня что, нет права на счастье? Так мы остались втроем: я, Мари и Энди. Он говорил, что больше нам никто не нужен. У нас будет маленькая семья, только мы трое.
– Хм-м.
– Я-то думала, что он захочет попробовать завести ребенка. Я была еще достаточно молода. Но он не собирался, он сразу закрыл этот вопрос. Теперь я понимаю почему. Но тогда не поняла. Ох… Мне надо рассказывать, что было дальше? Ну, вы же прекрасно понимаете, к чему все идет.
– Догадываюсь, милая. Но все равно расскажи.
– …
– Давай, освободись от этого. Высморкайся и продолжай. Ты сможешь.
– Так. Ну, потом настал тринадцатый день рождения Мари, и Энди отвез ее проколоть уши – она нас просто с ума сводила, и купил ей маленькие сережки, дорогие, из настоящего золота. Не посоветовавшись со мной. Я была в шоке. Он сказал, что это была шутка типа: «Не ревнуй, любимая, я просто хотел показать ей, что она особенная юная леди». И потом он начал говорить так постоянно. Намекать, что если меня беспокоит то, как он с ней обращается, то это потому, что я ревную. Или придираюсь. Или подозреваю невесть что. Или что-то в таком духе. А она начала странно себя вести. Она всегда была такой, знаете, хорошей школьницей. Домашка всегда вовремя, волосы причесаны, ручки разложены по цветам. Господи, как я по ней скучаю… Боже, я так ее подвела. Ох…
– Дорогая, продолжай, если можешь. Не застревай в этом. Выговорись. Расскажи быстро, если поможет.
– Естественно, он приставал к ней. Это же очевидно. Кто угодно бы догадался, кроме одной тупицы. Но это не самое ужасное. Ну, то есть нет ничего хуже того, что он сделал с ней, и я надеюсь, что он за это сгорит в аду, и я не знаю, сможет ли она когда-нибудь оправиться от этого, но…
– Но есть то, за что вы не можете простить себя.
– Да.
– За что вы не можете себя простить, Анджела?
– За то, что я ничего не сделала. Ни когда она начала прогуливать школу, ни когда начала резать себя. Энди делал все, чтобы меня это раздражало. Ну, знаете, вроде как меня должно было это огорчать. Типа «о, мадам сегодня изволит беситься» и все такое. Постоянно подталкивал меня к злости, а не к сочувствию.
– Она пыталась с вами поговорить?
– Пару раз. Но я просто отмахивалась. Она говорила, что ей хочется, чтобы мы снова были только одни, а я отвечала, что у меня вообще-то тоже есть жизнь. А потом она впала в апатию. Была такая вялая, подавленная, да и неудивительно, бедная моя девочка. Она отказывалась мыться, мне постоянно звонили из школы, потому что она вечно пропадала, это дико мешало моей работе, и тогда я сказала, нет, я накричала на нее: «Да соберись ты уже!» А Энди крутился рядом и постоянно лыбился. Теперь я понимаю, он делал это, чтобы у нас не было возможности поговорить. Но возможности были. А я ими не воспользовалась. Я ничего не сделала. Я ничего не замечала, потому что не хотела. Я не уберегла ее и не помогла ей. Просто наорала на нее. За то, что с ней было сложно!
– Значит, вы это не остановили?
– Нет.
– Тогда как все закончилось? Это ведь закончилось, Анджела? Это не продолжается до сих пор?
– Нет-нет, все кончено.
– Что произошло?
– Ни с того ни с сего явились полицейские и арестовали его за то, что он совершил раньше. Ну, то же самое, но в другой семье, куда он влез, как кукушонок. Констебль спросил меня, делал ли он что-то подобное с Мари, и я ответила: «Ну что вы, конечно, нет», а Мари таким странным тихим голосом сказала: «Да, мам». А потом громче: «Да, мам, он, блядь, это сделал», а потом она закричала так, словно кто-то выдрал эти слова у нее из глотки. «ДА, МАМ, ОН, БЛЯДЬ, ЭТО СДЕЛАЛ». Полицейские посмотрели на меня так, словно не могли поверить. Посмотрели на меня, как на грязь.
– И все всплыло?
– Да. Они забрали Мари, составили заявление об изнасиловании. Я тогда сказала, что накину пальто и поеду с ней, а она сказала, что не надо, и попросила констебля позвонить ее отцу.
– Ох, милая.
– И она так и не вернулась. Переехала жить к отцу. Я позвонила туда узнать, как она и могу ли я с ней поговорить и извиниться, а ее отец ответил: «Ты издеваешься? Ты издеваешься?! Ты думаешь, что после всего этого я тебя к ней подпущу?» Я писала ей письма, но она ни разу не ответила. Когда стало совсем невмоготу, я позвонила, но они сменили номер.
– Ох, милая.
– Я не могу ничего изменить и не могу перестать думать об этом. Просто кручу, и кручу, и кручу в голове. И это просто… а-а-а-а-а-а-а!
– Милая, ты что, бьешься головой? Брось, не надо. Перестань, Анджела. Не надо так.
– А почему нет?
– Потому что тебе надо позаботиться о себе.
– А зачем? Какой смысл? Их нет. Никого нет.
– Да, моя хорошая.
– И я знаю эту ужасную правду о себе.
– Какую?
– Что я та женщина, которая позволила такому произойти с ее дочерью прямо у себя под носом. Я такая. Они все имеют право меня ненавидеть. Я сама себя ненавижу. А теперь и вы меня ненавидите.
– Это не так.
– Так, так. Вас надрессировали быть со всеми милыми, но в глубине души вы тоже меня ненавидите.
– Это не так, милая.
– Тогда должны бы. Я совершила отвратительный поступок.
– Это так, но отвратительный поступок можно совершить и не будучи отвратительным человеком.
– Я понятия не имею, что это вообще значит.
– Ну…
– Слушайте, спасибо вам, конечно, вы были очень добры, но не думаю, что вы можете мне помочь, потому что я не уверена, что вы представляете, что это такое. Никто не представляет. До сви…
– Анджела!
– Что?
– Я представляю. Так уж вышло, что я была на вашем месте. В некотором роде.
– И что же вы сделали?
– Хорошая моя, речь не обо мне, а о тебе. Я просто хочу, чтобы ты знала: ты не одна, ты не единственная, кому приходится жить с чем-то подобным.
– Я вам не верю. Вы это выдумали, чтобы я почувствовала себя лучше.
– Я не выдумываю.
– Если бы не выдумывали, рассказали бы.
– Анджела, этот звонок не для того.
– Я перед вами наизнанку вывернулась. Я рассказала вам о самом ужасном, что делала в жизни.
Пауза.
– Ну, это связано с мужчиной…
– Не может быть…
– Эй, я тебя рассмешила. Не так уж и плохо, скажи?
– Нет, но продолжайте. Пожалуйста. Это и правда помогает.
– Нам не положено.
– Пожалуйста.
Перед Вэл мелькает что-то белое. Отец Тим, второй Самаритянин ночной смены в крипте церкви Святого Спасения, высунулся из-за фанерной перегородки и машет ей листом бумаги. «ВСЕ НОРМАЛЬНО?» – написано на листе фломастером. Немного пораздумав, она кивает. «Точно?» – спрашивает он пантомимой. Она кивает еще раз. Точно.
– Ну ладно, Анджела. Я была замужем за жестоким человеком. Он любил делать людям больно. Не мне. Мужчинам. Другим мужчинам. Он наводил на меня ужас и держал на коротком поводке, но я в каком-то роде его обожала. Он был красив. Глуп, о да, очень глуп и очень страшен, но великолепен. Я знала, что он опасный человек, и пыталась как-то его обуздать, направить его туда, где он не причинит много вреда. Но по большей части я просто пускала все на самотек. А потом в один прекрасный день он убил человека у меня на глазах.
– О господи.
– Ага. А я это не остановила. Обычный безобидный пакистанский студент. У него сломалась машина, и он просто оказался не в то время, не в том месте.
– О господи, это чудовищно.
– Да.
– И что случилось?
– Майк сел за убийство, а я получила шесть месяцев как соучастник.
– Вы были в тюрьме?
– Да.
– Боже мой. Боже. Мой. Вы развелись с ним, когда вышли?
– Нет. Не развелась. Я подумывала об этом, но он внезапно умер в тюрьме. Оказалось, что у него в мозгу была как-то перекручена вена, а потом раз, и его нет. Так что я так ни разу и не сказала ему «нет». Никогда не проводила черту. Поэтому я очень хорошо понимаю твое состояние.
– Вы как… как убийца!
– Ага, почти.
– Не знаю, что сказать.
– Не обязательно говорить что-то, милая.
– …
– Анджела? Ты тут?
– Да.
– Я тебя шокировала?
– Да, немного.
– Хорошая моя, в мире полно людей, которые совершали дурные поступки. Мы ходим друг мимо друга по улице и говорим: «Я самый ужасный человек на свете, меня никто не поймет, я совершенно один», мы все так говорим, и это неправда.
– Как вы справляетесь? Что делаете? Я хочу сказать, что вы производите впечатление человека, у которого все в порядке, который со всем разобрался. Я бы никогда даже не подумала.
– Милая, со мной это случилось много лет назад. Нужно время. Я полагаю, нужно просто продолжать вставать по утрам. Не стоит пытаться почувствовать себя лучше с помощью самообмана. Это не поможет. Будь терпеливой. И не переставай надеяться, хоть сейчас ты и не знаешь, на что именно. И хотя ты уже ничем не поможешь тем, кому причинила боль, нужно хвататься за маленькие возможности проявить доброту. Потому что, будучи доброй ко всем, ты понемножку зажигаешь свет, если понимаешь, о чем я. Жди, надейся и смотри, что будет.
– Энди писал мне и просил навестить его в тюрьме.
– Не надо.
– Не буду. Лучше уж ничего, чем что-то такое, да?
– Именно.
– Вы были очень добры. Спасибо.
– Не за что. Анджела, что ты сейчас собираешься делать?
– Пойду спать. А вы?
– Надо полагать, высморкаюсь и приму следующий звонок.
– Доброй ночи.
– Доброй ночи, Анджела.
Разумеется, есть еще звонки. Китайский студент из Гонконга, не спавший три ночи к ряду от волнения перед экзаменами. Решение: иди спать. И предрассветный пример классического дятла, решившего обратиться в службу доверия. («Убирай свои носовые платки, дорогой, мы же тут не для этого. Я сейчас повешу трубку, но помни, что ты всегда можешь снова к нам обратиться, если тебя на самом деле что-то будет сильно беспокоить. Счастливо!»)