Входит небольшая группка официантов и официанток с металлическими подносами и сервировочными приборами. Ростбиф, йоркширский пудинг, жареный картофель, цветная капуста, горошек и подливка. Просто слегка приукрашенный школьный обед или какой-нибудь воскресный ланч в пабе. В дни своей славы Верн бы потыкал клубни вилкой и сразу определил, что их явно обжаривали не на гусином жиру и что они получились и вполовину не такими хрустящими, какими должны быть. Но после года в смузи-чистилище Верн отчаянно рад и тому, что есть.
– И что, ты позволишь мне все это есть? – спрашивает он.
– Конечно! – говорит Бекки. – Это награда. Моя награда тебе, за то что ты и вправду проделал большой путь в этом году. И, знаешь, как говорят, во всем нужна умеренность. В самой умеренности в том числе. Так что вперед, налетай.
Официанты начинают обходить всех по кругу. Бекки берет лишь одну маленькую картофелину и, нахмурив брови, наблюдает, как Верн заглядывается на третью. Все же стакан еще наполовину полон, в жизни еще остались удовольствия, хоть и в густой коричневатой лужице.
– Расскажи мне, каково было расти здесь? – воодушевленно спрашивает она, когда он берется за вилку с ножом.
Он настолько рад говяжьему жирку и крахмалистости золотистой картошки, что решает попытаться. Он понятия не имеет, что именно может ее заинтересовать, но, покопавшись в памяти, вспоминает старый фургон, на котором братья его матери разъезжали по Смитфилду и Ковент-Гардену, приторговывая из-под полы. Даже припаркованный под железнодорожными арками фургон пах, как кладовка с едой. Бекон на колесиках.
– А разве это все продавали не по карточкам? – спрашивает Бекки.
– В том-то и дело. Если ты знал, кого надо, мог выручить неплохие деньги. В смысле знал, у кого купить и кому продать. Дэн и Хьюберт куда только не мотались – и в Эссекс, и в Кент, даже до Скарборо доехали как-то раз. В тот раз их чуть не прижучили по пути домой. Какой-то коп выскочил прямо из тумана и остановил их, а у них весь фургон сыром и дичью забит. «Куда направляетесь, джентльмены?» – говорит, а Хьюберт отвечает: «Доставка в “Ритц”, сэр». И он их пропустил. Хьюберт-то знал, что в таком тумане коп точно не разглядит, что написано на фургоне.
– А что там было?
– «Тейлор и сын. Сантехнические работы».
Бекки почти готова расхохотаться, и он решает покопаться еще. Она кивает, улыбается и попивает воду – возможно, чтобы не съесть больше пары ложек обеда. К чизкейку она, разумеется, даже не притрагивается. И, что странно, Верн сам не может доесть основное блюдо и осиливает всего пару ложек десерта. Он чувствует… насыщение.
– Твой желудок уменьшился, – довольно говорит Бекки. – Так и должно быть, когда переходишь на здоровый образ жизни.
– М-м-м, – отвечает Верн.
По окончании обеда обладателей вип-билетов провожают к дверям и выводят на самую вершину трибуны, где их уже ждет ряд откидывающихся голубых сидений. «Миллуолл» играет дома против «Йовиля». Между ними какая-то старая вражда, но Верн даже не утруждается послушать предысторию, которая заключается в том, что в прошлом сезоне «Йовиль» неожиданно обыграл «Львов», лишив их заслуженного шанса на переход в другую лигу или что-то вроде того. А заметив, как после розыгрыша мяча внизу на зеленом прямоугольнике начинают двигаться голубые и черно-зеленые фигурки, он даже не пытается следить за игрой. Он переплетает пальцы на дискомфортно полном животе и не сопротивляется, когда его взгляд принимается скользить по противоположной трибуне с весьма жиденькой толпой болельщиков; по небу, по лицу дочери, усевшейся рядом с ним. Она тоже не смотрит игру. Вместо этого она с прежней складкой на лбу что-то яростно набирает на своем «блэкбери». Кто она? Кто эта худая, неугомонная женщина в велюровом костюме «Джуси кутюр»? Какое отношение она имеет к нему? Чего она хочет? Он прожил у нее дома целый год, жалкий, больной и понурый, сокрушающийся над тем, чего он хочет, но никогда не сможет вернуть назад. В нем вспыхивает легкое любопытство. Но там, внизу, нападающие «Миллуолла» и «Йовиля» один за другим упускают свои шансы, и сменяющие друг друга вопли восторга и разочарования, восторга и разочарования, снова восторга и снова разочарования убаюкивают его, входят в размеренный резонанс с полным подливки желудком Верна, и тот в конце концов роняет подбородок на грудь.
– Пап, просыпайся. Первый тайм закончился.
– Да? Какой счет? – говорит Верн, чувствуя, что должен спросить.
– Ноль – ноль.
– Понятно.
– Нам надо зайти обратно внутрь.
– Точно, точно.
– Что ж! – произносит бурундучиха, когда все заходят в зал. Остатки обеда исчезли, вместо них на столе появились бело-голубые фарфоровые чашки, чай и кофе. – Главное сражение сегодня еще впереди. А сейчас пришло время отправиться в путешествие во времени с нашей Звездой прошлых дней! Наш сегодняшний гость из далекого прошлого «Миллуолла», потому что мы стараемся охватить все десятилетия. Он играл за «Львов» с 1963 по 1966 год, был полузащитником и иногда нападающим. Я правильно говорю, Джо? Давайте тепло поприветствуем, снова на стадионе «Ден» одиннадцатый номер – Джо Маклиш!
Пару минут Верн совершенно искренне не узнает это имя. Или, точнее, оно кажется ему отдаленно знакомым, но он не может вспомнить откуда. Он все еще находится в полусне, окутанный ритуалами корпоративного гостеприимства, а внешность лысого, краснолицего мужчины с огромными слуховыми аппаратами в ушах не дает ему ни малейшей подсказки. Но это он, точно – невольный поручитель его первого бизнеса, румяный лопух из «Тоноцци».
– Блядь, – бормочет Верн. Негромко, но достаточно отчетливо, чтобы поймать недовольный взгляд стоящего рядом Богатенького Папочки и шикающее предостережение от Бекки с другой стороны.
– Очень рад быть здесь сегодня, Кристи, – говорит Маклиш.
– А мы очень рады, что ты сегодня с нами, Джо. Итак, прежде всего, Джо, что скажешь о сегодняшней игре? Есть какие-нибудь советы для ребят?
Маклиш пускается в беглую футбольную болтовню, он, очевидно, нисколько не потерял этот навык за прошедшие годы. Ребята играют со всей душой; ребятам надо выложиться на сто один процент и тому подобное. Наверняка я тоже сильно изменился, – думает Верн. – Пожалуй, со всеми этими диетами даже сильнее, чем он. С чего бы ему меня узнать? Скорее всего, он меня не узнает. Верн всеми силами старается уменьшиться. Он вжимает голову в плечи, складывает руки на груди и таращится в свою чашку с чаем. Ему надо лишь пережить следующие десять минут, не привлекая к себе внимания. Когда закончится перерыв, исчезнет и Маклиш.
К несчастью, Бекки замечает его странную позу и решает, что об этом надо побеспокоиться.
– Все в порядке, пап? – шепчет она. – Дать тебе таблетку?
– Все нормально, – шипит он.
– Нет, если тебе нехорошо, надо обязательно выпить таблетку. Не геройствуй. Ты же знаешь, что сказал врач. Извините? – говорит Бекки, повысив голос. – Простите, что перебиваю, но можно нам, пожалуйста, стакан воды? Моему отцу нужно выпить лекарство.
– Что-что? – спрашивает Маклиш.
Он, должно быть, и вправду ни черта не слышит.
– Секундочку, Джо, – говорит бурундучиха, тоже повышая голос. – Вот этому. Джентльмену. Просто. Нужен. Стакан. Воды. Да?
– Ах, да, конечно, – благодушно отвечает Маклиш. – Без проблем. Все в порядке, дружище?
Теперь все глазеют на Верна, и, вместо того чтобы просто проглотить таблетку от стенокардии, которую ему сунула Бекки, ему приходится встретиться взглядом с Маклишем и пробормотать что-то в ответ, выдавливая из себя улыбку.
Маклиш тоже улыбается, но затем улыбку сменяет озадаченное выражение. Он встряхивает головой, словно туда попало что-то, что нужно вытрясти, и продолжает трепаться дальше. А потом Верн с ужасающей ясностью видит, как до Маклиша вдруг доходит. Это как наблюдать внезапно сработавшую сигнализацию. Глаза Маклиша округляются, а взгляд стремительно возвращается к Верну.
– Боже мой, – говорит он, срываясь на полуслове. – Это ведь ты, да? Ты… Ты, ублюдок!
Он устремляется вдоль стола по направлению к Верну, немного пошатываясь на ногах, которые когда-то были несравненно быстрее и поджарее, чем у Верна, а сейчас точно таких же, как у него, – ногах семидесятилетнего человека.
– Эм-м, Джо? – подает голос бурундучиха.
– В чем дело? – спрашивает Бекки.
– Этот, – говорит Маклиш, выставив вперед красный палец и неуверенной рукой тыча в Верна, который поспешил встать, чтобы не встали на него, – этот мудила, этот жулик украл у меня все, что я заработал, играя в футбол!
– Так, погодите-ка минуточку… – говорит Бекки.
– Давайте, пожалуйста, все успокоимся, – говорит бурундучиха.
– Я никогда ничего у тебя не крал, – отвечает Верн.
– Что? – громыхает Маклиш, настолько же разгневанный, насколько глухой; настолько же глухой, насколько разгневанный. – Что ты сказал?!
– Я сказал, что НИКОГДА НИЧЕГО У ТЕБЯ НЕ КРАЛ.
– А тебе и не пришлось, да? Да, ублюдок? Ты просто повесил на меня все свои долги. Когда твоя контора всплыла брюхом кверху, я потерял все, что у меня было! Мне пришлось вернуться на железную дорогу, потому что у меня ничего не осталось! И я ведь даже не понял, что происходит, пока не стало слишком поздно! Просто ни с хера получил коричневый конверт!
Все присутствующие глазеют.
– А следовало бы, – говорит Верн.
– Что ты сказал?
– Следовало бы понять. Какой идиот вообще станет подписывать что-то, не прочитав? Да ты был настолько легкой мишенью, что тобой воспользовался бы первый попавшийся, у кого нашлось бы хоть чуть-чуть мозгов. Так уж вышло, что им оказался я.
– Джо! Сэр! – пытается вклиниться бурундучиха.
– Ты был кретином! Настолько тупорылым, что у тебя разве что на лбу не было написано!
– Папа!
– Ах ты, ублюдок, – говорит Маклиш, теперь в его голосе с яростью соперничает изумление, почти любопытство.
– А ты что думал? Что я начну извиняться? Ой, прости, пожалуйста, – кривляется Верн.