черными и красными треугольниками. Как дом с террасой в Бексфорде; но порядочно выше дома с террасой в Бексфорде, откуда они с Вэл начинали: в шести улицах и семи десятках лет отсюда. Свет горит. Она поворачивает ключ.
Сверху доносится музыка, что-то из многочисленного семейства драм-н-бейс. Она в курсе, что там много важных различий, но это не ее музыка, и она не очень-то ее жалует. А раз это не ее музыка и точно не Вэл, значит, приехал Маркус. В другой ситуации она бы обрадовалась, но сейчас она слишком устала и не хочет в этот день больше никаких событий. Ее зовут – должно быть, услышали, как хлопнула дверь, – но она специально кладет сумку и пальто со скоростью пожилой женщины, идет на кухню, глядит на лазанью в духовке, незначительно подкручивает температуру, растягивая время.
– Джо!
Ну ладно-ладно.
– Иду!
Поскольку дом 34 стоит на склоне, выйти в карманного размера садик можно только через стеклянные двери в гостиной на втором этаже. Большая его часть укрыта навесом и служит внутренней помойкой, писсуаром для соседских котов и курилкой Вэл – куда больше напоминая нью-йоркские пожарные лестницы, чем веранды в Калифорнии. Маркус там не один, с ним его парень Люциус Гунератне – звукорежиссер с коровьими глазами, чьи родители приехали из Шри-Ланки. «Отставшие римляне», как называют их они с Вэл. Все трое курят, раскаленные кончики сигарет вспыхивают и гаснут; Вэл воцарилась в садовом кресле, с обеих сторон окруженная праздной мужской красотой. В ее сторону устремляются три ухмылки.
– Ни за что не поверишь, – говорит Вэл. – Ни за что! Ты только послушай это…
Но Джо в ту же секунду, без малейшей паузы приходит в ярость. Ворчливые призраки несбывшегося у нее в голове решили сыграть в сломанный телефон и пробудили призраков еще более древних. Пока я присматривала за больным, кричит разгневанный дух, Вэл развлекалась с мальчишками. Ты глянь на нее, прилепилась к ним, хохочет над их шутками, а все шишки достаются мне! Это несправедливо! И неважно, что Вэл – уже пенсионерка, похожая на пожарный гидрант, с лицом, напоминающим чернослив, и легкими, полными мокроты, которая хлюпает и потрескивает, когда та смеется. И неважно, что мальчишки – ее племянник и его большая любовь – голубые, как небо. Неважно, что по всем показателям Вэл имеет гораздо меньше нее и вообще жизнь потрепала ее значительно сильнее. Доводы тут ни при чем. Ее самодовольная ухмылочка – вот что по-настоящему бесит Джо. Та же самая, абсолютно та же самая улыбочка, которую Вэл нацепляла в двенадцать лет, сидя на «паутинке» во дворе в окружении толпы своих дружков, уже в том возрасте стараясь задрать платье так, чтобы всем были видны ее ноги. Та же самая улыбочка, с которой в девятнадцать она за полночь проскальзывала домой, где Джо весь вечер играла в медсестру. Помада смазана, одежда топорщится – продуманная и нарочитая демонстрация того, что она зажималась с кем-то в углу.
– Люц, давай еще раз сначала, – командует Вэл и похлопывает по месту рядом с собой.
– Посмотри на себя, – говорит Джо с горечью. – Ты вообще ничему не учишься, да?
– Что? – спрашивает Вэл.
– Вечно в окружении мужчин. Мужчины всегда на первом месте, чего бы тебе это ни стоило. Но тебе плевать, расплачивается ведь всегда кто-то другой.
– Дорогая…
– Люциус, ты вообще в курсе, кто сидит с тобой рядом?
Парни переглядываются.
– Не надо, – вскидывается Вэл. – Пожалуйста, дорогая.
В голосе сестры звучит такая мольба, что гневный призрак внутри Джо отступает и растворяется, лишив ее ярость силы, но оставив целую кучу обид и жалоб, которые некуда выплеснуть. Она поднимает руки и, словно царапая воздух, проводит ими над головой; жест беспомощности или чего-то еще, который заканчивается тем, что она сводит кончики пальцев и прижимает их к губам.
– Ма, ты в порядке? – спрашивает Маркус.
Но именно Вэл делает шаг ей навстречу и обхватывает дряблыми руками.
– Дайте-ка нам минутку, парни, – говорит она. – Зайдите внутрь ненадолго. Пожалуйста.
Озадаченно хмуря брови, парни выходят и через минуту выключают то, что у них играло, – что бы это ни было.
– Прости меня, – шепчет Джо. – Я не знаю, что на меня нашло.
– Брось, – отвечает Вэл. – Что такое? Что-то случилось?
– Нет, – горестно произносит Джо.
– Нет?
– Нет, все как всегда.
– Ясно, – отвечает Вэл, словно Джо что-то объяснила ей. Но если так, она сделала это не словами, а, скорее, тем, как произнесла их.
– Я просто… больше… не могу…
– Ага, – говорит Вэл.
– Это все так… так…
– Ага, – говорит Вэл.
– Все просто…
– Я понимаю, что ты имеешь в виду, хорошая моя, – говорит Вэл. – Я понимаю, что ты имеешь в виду.
– Хорошо, что понимаешь, потому что я ни черта не понимаю.
– Помолчи, – инструктирует Вэл. – Помолчи и поплачь.
– И чем это поможет? Лучше от этого не станет.
– Ситуация лучше не станет, но себя чувствовать ты будешь лучше. Вот и все.
Шмыг.
Шмыг.
– Ну как? Получше?
– Слегка.
– Ну конечно, слегка. Есть платок?
– Где-то был. Да. Слушай, прости меня. Ты этого не заслужила.
– В последнее время, пожалуй, нет.
– Такое чувство, будто кто-то другой начал говорить моим ртом.
– Нет, милая, это была ты. Если я чему и научилась в жизни, так это тому, что даже неприглядную правду надо признавать. Просто надо. Ну же. Мы бы не были сестрами, если бы не ненавидели друг друга иногда, пусть и самую малость.
– Хочешь сказать, что ты тоже?
– Господи, ну конечно! Миссис Вся Из Себя Музыкантша. Ты унылая корова. Жить с тобой под одной крышей просто пытка. И ты тощая, как глиста.
– Что ж, тогда ладно.
– Я могу продолжить.
– Да нет, не стоит.
– Точно?
– Да!
– Хорошо. Высморкайся.
– Ага.
Гудок.
– Если ты успокоилась, надо пустить мальчиков обратно, а то они забеспокоятся. Знаешь, что? Тебе правда надо послушать, что они написали.
– Зачем?
– Не скажу. Сама увидишь. Все в порядке, – кричит она, – мама просто расстроилась из-за состояния твоего отца.
Маркус и Люциус врываются обратно так быстро, словно все это время прятались за занавесками. Джо надеется, что нет.
– Бедная ма, – говорит Маркус.
– Бедная теща, – говорит Люциус. – Так бывает, – мудро добавляет он, – одно накладывается на другое, потом еще что-то, правда ведь? И ты даже не представляешь, насколько ты измотан, пока тебя не накроет.
– Да, – соглашается она и внезапно оказывается в объятиях изящной мужской красоты. – Спасибо, спасибо. Спасибо вам обоим. Это так мило.
– Умиление так и прет, – говорит Вэл.
– Ты просто мерзкая старушенция.
– Я гейская подружка со стажем, – отвечает Вэл. – И не стыжусь этого.
– Так что там за музыка, которую я обязательно должна послушать?
– Точно! – восклицает Маркус, отстраняясь от матери с видом человека, который готовится произнести речь. – Я как-то зашел пошариться в виниле, ну, знаешь, искал какие-нибудь примеры и нашел целую коробку…
– Не помню такого, – говорит Джо.
– Тебя не было дома, – вставляет Вэл.
– …с записями. Очень старыми, на катушечной пленке. Я подумал, круто, со старой пленки можно вытащить классный лоу-фай звук, такой, потрескивающий, шипящий. Ну я и забрал их, а Люц придумал, как их можно проиграть и, мам…
– О нет, нет, нет…
– Там законченные песни. Твои. Ты никогда не рассказывала, что записывала что-то свое.
– Ну, они в итоге никуда не попали. Слушай, не бери все это в голову. Они все такие старые.
Она чувствует тревожную неловкость – не за себя настоящую, а за себя прошлую; ту, что мечтала о том, чего не получила, и могла оказаться ужасно откровенной и ужасно беззащитной на той пленке, что они нашли. А еще ей немного страшно. Она слабо помнит, что на тех пленках: все те работы, как подсказывает ее слабая память, были связаны с долгим упадком их отношений с Рики и, следовательно, подпитывались ее ложными надеждами и разочарованиями. Учитывая, какая ядовитая волна всколыхнулась в ней только что, идея вытаскивать что-то подобное на свет отдавала мазохизмом. Больше никаких кровавых жертвоприношений призракам сегодня.
– А это так и задумывалось? – спрашивает Люциус. – Типа, капсула времени?
– Но ни одна из этих песен не закончена! Они никуда не попали.
– Но это же не значит, что они плохие, – парирует Маркус. – Ты вообще хоть раз переслушивала их?
– Нет. Не хотела. Все это слишком убого. Слушайте…
– И все же ты их сохранила.
– Да.
Выкинуть их было бы так же невыносимо, как и переслушать. А потом технологии скакнули вперед, и ей уже не на чем было проиграть их, даже если бы она и захотела.
– Штука в том, мам, что мы их послушали, и нам очень понравилось, и мы подумали, что, если использовать их правильно, они могут оказаться в тему.
– Что странно, правда? – добавляет Люциус. – В хорошем смысле.
– Не знаю, – отвечает Джо.
– Я думал, ты обрадуешься, – говорит Маркус. – Надеялся, что обрадуешься. Конечно, мы не будем ничего делать, если ты против.
Она смотрит на него и видит первые признаки покорного принятия – обычной реакции Маркуса на мир, который не принимает его идеи. Достойной, без всяких обид. Вот черт, думает она, попавшись в ловушку материнской совести.
– Думаю, тебе надо послушать, дорогая, – говорит Вэл, читая ее, как книгу.
– Ладно, ладно. Ну давай. Убей меня, маэстро. Маэстры.
Улыбки возвращаются на лица. Она усаживается в освободившееся садовое кресло, но от беспокойства тут же вскакивает и стоя слушает, как из колонок в гостиной доносятся на улицу первые ноты.
Но сам звук и так уже уличный. Сначала шаги, потом поток машин в отдалении. Двигатели, скрип тормозов. Потом треск, череда потрескиваний, словно кто-то перемешивает в воздухе заряженные частицы, взрывающиеся густыми искрами; и из всего этого, словно потрескивания каким-то образом обрели строй, возникает раскатистый барабанный ритм – сухой, как галета, но отдающийся эхом. БУМ-тада-да-ДА-ДА-да, БУМ-тада-да-ДА-ДА-да. В мелодию вплетаются басы, но их уровень выставлен так, что они похожи на сейсмическую дрожь земли. Она по пятам следует за барабанами. Затем осторожно, но уверенно, постепенно набирая силу, появляются синтезаторные фрагменты. Наэлектризованный воздух над руинами. Никакого популярного сейчас вылизанного подражания настоящим инструментам, лишь вопиюще электронный звук – неестественность, не скрывающая своей неестественности. Спору нет, для парней заря электронной музыки, пожалуй, звучит именно так, но она слышит электро-поп восьмидесятых, пришедший после нее. Пожалуй, даже после второй геологической эпохи синтезаторов, а не после настоящей, первой Эры Мугов