— Не помню уже.
— А зря. Могу напомнить. Кончай это, старик! Давай увидимся, выпьем!
— Я не пью.
— А на двенадцатой?
— Когда это было. В студенческие годы. Теперь уже здоровье не то!
— А на сто восемнадцатой? На двести пятьдесят шестой?
— Там… Настроение было соответствующее, хорошие люди.
— А я, выходит, плохой, старик? И вообще! Что ты думаешь вообще?
— Когда?
— Ну, на будущих страницах.
— Утро вечера мудренее, — отшучиваюсь я. — Там видно будет.
— Будет, — сипит знакомый. — Но ты смотри, очень там не мудри.
— Постараюсь, — иронически соглашаюсь я и спрашиваю: — А что у тебя на сотой странице?
— У меня?! — вздрагивает знакомый. — У меня нету…
— Чего нету?
— Ни сотой, ни этого…
— Как же ты живешь без этого?
— Так и живу, старик. И зачем он мне, когда у других имеется, когда у других полистать можно.
— У других нельзя. Мой блокнот — он мой! Понимаешь?
— Понимаю, старик, но ты меня тоже пойми.
— Не хочу! — резко говорю я. — Пора тебе заводить собственный блокнот. Ведь мы ровесники!
— Дудки! Меня не проведешь! — сипло смеется знакомый. — Видали дурака — заводить собственный блокнот! Уж лучше породистую собаку завести. Она щенков дает. А что тебе дал твой блокнот? Посмотри — уже на четвертой странице тебе худо, потом на восемнадцатой, тридцать первой, шестьдесят второй, восемьдесят четвертой, сто первой, сто сорок четвертой… Этого тебе мало?
— А на девятнадцатой, на сто тридцать шестой, на двести четырнадцатой?! Там что?! — возражаю я.
— Ну, вроде ты был там счастлив, старик. Вроде. И всего три раза. Стоит ли из-за этого заводить такую обузу?
— Стоит! — решительно говорю я и кладу трубку.
Во мне оживают страницы счастья, душу наполняет радость, хочется работать, сотворить что-нибудь интересное. Я знаю, что потом во мне оживут другие, менее веселые страницы, могут проглянуть даже горестные — и я буду не в силах вырвать их из своего блокнота. А может, и не стоит вырывать. Ведь это мой блокнот. Он растет в размерах, увеличивается, даже порой затрудняет дыхание, давит на сердце, но он растет, значит, я живу — и, видимо, не зря, если мой блокнот вызывает интерес у других. Снова звонит телефон.
— Слушай, старик, — сипит в трубку знакомый. — Я хочу уточнить — что там у тебя на триста двенадцатой?
ФОКУС И ИСКУССТВО
Даже фокусники не вечны. Тяжело заболел старый фокусник и начал вспоминать свою жизнь, сколько трюков он придумал, какую радость людям принес. Об ошибках стал вспоминать. Как после войны на базаре купил у бабки яйцо и тут же на ее глазах разбил и вынул из него золотую монету. Бабка раскраснелась, отошла в сторону и перебила все яйца. Хохотал над ней фокусник, люди смеялись, восхищались его умением, а ему потом стыдно стало — не столько над жадностью и невежеством подшутил, сколько над бедностью. И продукт жалко. Ведь время было ох какое голодное. Много лет с тех пор прошло, а и сейчас стыдно. В остальном вроде жил нормально. По три-четыре концерта в день делал, но старался, кажется, выходило без халтуры. Благодарностей много. Сына хорошего вырастил. Здоровый парень. Мозговитый. Женился и отца не забывает. Заходит часто.
Только подумал об этом фокусник, как раздался в дверь звонок. Сын пожаловал. Принес отцу яблоки и приятную весть:
— Скоро станешь дедом, отец!
— Спасибо, — обрадовался фокусник. — Я уж думал — не дождусь.
— Дождешься, — сказал сын. — Дело нехитрое. Все будет чудесно! Одна закавыка — с жилплощадью. Тесновато нам у тещи. Ты нас к себе пропиши.
— Так и у меня одна комната! — удивился предложению сына фокусник.
— Но ты человек заслуженный, тебе с нами большую квартиру дадут!
— Попробую, — согласился фокусник, хотя не любил за себя просить и одалживаться у других.
Позвонил фокусник своему старому другу жонглеру Бричкину: мол, как быть в таком положении? Жонглер сказал, что есть очередь на улучшение жилищных условий, но в ней простоишь не менее четырех-пяти лет.
— А у меня вот-вот внук появится! — сказал Бричкину фокусник.
— Тогда нужно — сам знаешь что!
— Что? — переспросил фокусник.
— Сам знаешь! Не слышишь меня, что ли? — громко сказал жонглер.
— Слышу. Догадываюсь. А кому?
— Есть человек. Сам знаешь.
— Знаю. Но сколько нужно?
— Это не телефонный разговор.
— Что ни говори, а я не могу — вот так прийти и… не могу, — признался фокусник.
— Тогда сделай это завуалированно, при помощи фокуса. Тебе и карты в руки! — заключил Бричкин и положил трубку.
Хотел фокусник отказаться от этой затеи, но сын наседал на него, жонглер подбадривал, и, когда немного отпустила болезнь, пошел фокусник на прием к человеку, который мог ему помочь в улучшении жилищных условий. Изложил просьбу.
— Поставят вас на очередь, подойдет — получите, — сказал человек.
— Но мне желательно побыстрее, у меня заслуги, я всю жизнь работал, имею благодарности.
— Все равно дело непростое, — вздохнул человек.
— Тогда я вам покажу фокус! — решился фокусник.
Фокусник достал трехрублевую бумажку, положил ее в кулак, дунул на него и спросил:
— Где бумажка?
Человек недоуменно пожал плечами.
— У вас в верхнем кармане, — сказал фокусник, подошел к человеку и спросил: — Можно взять?
— Пожалуйста, берите, — сказал человек, — только я вам не верю. Еще раз покажите фокус.
Покраснев, фокусник достал несколько больших бумажек, сложил их в кулак, дунул и сказал:
— Где бумажки? У вас в верхнем кармане! Можно взять?
— Не надо, я вам верю, — сказал человек.
Через год сын фокусника справлял новоселье, говорил тосты, хвалил отца, а тот сидел грустный и о чем-то думал
— «Не надо печалиться», — пропела фокуснику невестка.
И Бричкин сказал:
— Молодец, такого фокуса даже я от тебя не ожидал!
Тут фокусник схватился за сердце и прилег на кровать. Сын бросился к телефону вызывать «скорую», а жонглер стал подбадривать товарища:
— Не волнуйся, старик, ты всю жизнь работал, кое-чего накопил, а имея деньги, любой фокус показать можешь!
— Нет, — покачал головой фокусник. — Это не искусство. Настоящее искусство — это всю жизнь прожить честно!
Тут приехала «скорая», фокуснику сделали укол, ему стало лучше, и новоселье продолжалось. Бричкин поднял тост за товарища, который дал в своей жизни тысячи концертов и всегда нес людям настоящее искусство. Все за это выпили, кроме фокусника.
— Не могу, — сказал он, — сердце не позволяет…
ФОТОГРАФ
Долгие годы проработал Афанасий Иванович фотографом в южном санатории «Прибой», и скопилась у него масса нереализованных групповых фотографий, хотя снимал он отдыхающих в самых экзотических местах — у громадного каменного орла, взмахнувшего крылами не столько для полета, сколько для того, чтобы произвести впечатление на курортников; у аляповатого желто-красного бюста великого поэта, который воевал здесь с горцами и, воскресни сейчас, наверно, вызвал бы на дуэль скульптора; у грохочущей горной речки на перекинутом через нее изящном мосточке, оставленном нам в наследство от прошлых времен и построенном не только для передвижения, но и для украшения жизни.
Большинству отдыхающих нравились и орел, и бюст поэта, и даже мосточек, но фото покупали далеко не все. Афанасий Иванович однажды просмотрел нереализованные снимки, и его шатнуло от прорезавшей мозг мысли: «Неужели снятые на фото люди не нравятся сами себе?! — Афанасий Иванович смотрел на серьезные, в лучшем случае торжественно-напряженные, а иногда и вовсе угрюмые лица и все более убеждался в правоте своей мысли. — Я бы и сам не купил эти фото, — подумал он. — Им чего-то не хватает. Что-то не то в людях… Не на собрании все-таки находятся, а на отдыхе… Ну, конечно, им не хватает улыбки! Ведь человек хочет сохранить себя в памяти веселым! Тем более на курорте! Как я раньше не догадался?»
На следующий день Афанасий Иванович расположил отдыхающих веером у каменного орла, навел на группу объектив и загадочно произнес:
— Сейчас отсюда вылетит птичка!
Никто из курортников не улыбнулся.
— Честное слово, — растерянно продолжал Афанасий Иванович, — вылетит птичка! Не верите?
— Нет, — сказал пожилой нервный отдыхающий. — Щелкайте быстрей. У нас времени нету!
— Вы же на отдыхе! — покраснел фотограф. — Здесь всякое бывает! Сейчас вылетит птичка!
— Не вылетит! — уверенно сказал пожилой отдыхающий. — Или щелкайте, или мы дальше пойдем!
— Правильно! — поддержали его другие курортники. — Пусть птичка на обед вылетит, а здесь мы без нее обойдемся! Щелкайте!
Люди нахмурились еще больше, и фото вышло совсем никудышным.
У бюста поэта Афанасий Иванович рассказал отдыхающим курортную историю о том, как жена позвонила мужу из дома отдыха и спросила: «Как поживает наша кошечка?» — «Она сдохла», — ответил супруг. «О какой ужас! — воскликнула жена. — И зачем ты сказал об этом сразу? Нужно было подготовить меня, сказать, что наша кошечка сидела на крыше и, о чем-то задумавшись, упала и разбилась. Кстати, как поживает моя тетя?» — «Сидит на крыше!» — ответил супруг.
На мосточке фотограф рассказывал отдыхающим шутки из репертуара выдающихся эстрадников, улыбки вспыхивали на лицах людей, но гасли так быстро, что он не успевал запечатлеть их на пленке.
«Что же им мешает улыбаться в нашем образцовом санатории? — подумал Афанасий Иванович. — В образцовом… Может, им не нравится отдых у нас?»
Утром после завтрака фотограф повел отдыхающих к орлу и, взмахнув руками, не менее решительно, чем эта гордая птица, громко сказал:
— Дорогие товарищи! Вы отдыхаете в нашем чудесном санатории. Отдыхаете хорошо, но у нас еще имеются недостатки. Сейчас разгар сезона, санаторий переполнен, и врачи не в состоянии тщательно исследовать здоровье каждого из вас, уделить достаточное время лечению. Далее. У повара большая семья и громадный аппетит. Каждый вечер он тащит домой корзину продуктов. Официантки тоже не уходят с пустыми сумками. У них нет другого интереса, кроме воровства. Или закрывай на это глаза, или открывай, но оставайся без кадров. Далее. Культурник скуку наводит, человек примитивный, но трезвый. Предыдущий завклубом закончил институт культуры, но пропил стационарный магнитофон и вел танцы под баян, пока не пропил и его. Далее. Директор… Я ему как-то на собрании сказал обо всем этом, но он помрачнел и обиделся: «Зачем вы говорите о том, что у нас есть недостатки. Это грустно». — «Ладно, — сказал я, — я буду говорить о том, что у нас нет недостатков. Это действительно будет смешно!»