почти наверняка обреченную на одиночество некрасивую женщину с двумя детьми. Тем не менее женитьбу на Илге многие горожане осуждали, считая, что брак без любви несчастлив для обоих супругов, а некоторые и потому, что хотели видеть в Антоне идеального мученика, пострадавшего в борьбе за идеалы, для осуществления которых они сами вряд ли пошевельнули бы даже пальцем. Антон стал гордостью городка, директор музея рассказывал о нем туристам, показывая им трех оставшихся чертей, и говорил, что старается восполнить коллекцию. Одного из этих чертей подарил музею старый Михлис, уже тяжело больной, страдающий от астмы, он решил учудить еще раз, обратив внимание людей на то, что после исчезновения мастера пьяница Ивар стал напиваться еще больше и деньги на выпивку, по-видимому, ему дает Андрис, к которому он стал частенько наведываться, а Андрис не такой человек, чтобы выбрасывать деньги на ветер. Тут что-то нечисто и, возможно, связано с гибелью Антона. Люди посмеивались над стариком, но не злобно, учитывая его годы, но в то же время считали, что не Андрис мог убить Антона, а наоборот — Антон Андриса, отбившего у него невесту, и вообще такой человек, как Андрис, не способен на злодейство, и пусть он не отличается добротой, но много лет занимает немалую должность. Конечно, его встречи с пьяницей объяснить нелегко, похоже, что Андрис даже побаивается Ивара, иначе не давал бы ему денег, но Андрис сам любит выпить, может, он просто жалеет Ивара. Даже самый бессердечный человек может с годами подобреть и научиться понимать состояние других. «Старость — не младость!» — вздыхали горожане, слушая внимательно Михлиса и думая, что стоит ли жить до таких лет, чтобы нести околесицу и смешить людей.
Только буфетчица Марта не смеялась над стариком. Она помнила, как на следующий день после исчезновения Антона утром прибежал в шашлычную Ивар, чем-то взбудораженный, выпил два стакана портвейна и ушел, даже не закусив, а потом до вечера наведывался еще дважды, последний раз с Андрисом. «Может, Ивар действительно что-то знает, — подумала Марта. — А этот Андрис не такой безгрешный человек, как кажется многим». Он никогда не расплачивается с нею, зная, что она имеет лишнюю копейку, нажитую на обвесе и недоливе. Но честный человек не стал бы пользоваться этим. Так поступает только жулик с жуликом. Но ей лучше помалкивать. Сама не ангел. Марта слушала людские пересуды и только качала головой. Кто-то вдруг предположил, что Антона мог убить Ивар. Жажда выпить может довести человека до любого преступления, но директор музея тут же отверг эту версию, сказав, что у Антона в тот момент не было денег и вообще Ивар хотя и пьяница, но человек богобоязненный. Это подтвердила Марта, защитив своего постоянного клиента, который хоть и пьет, но не обидит муху и вообще человек добрый, может, потому и напивается. Подозрение у Марты вызывал один Андрис, но и она усомнилась в его вине, когда он стал активно помогать музею в отборе материала о творчестве Антона.
Илга знала о том, что готовится такая экспозиция, в Резекне приезжал директор музея и выпросил последнего черта Антона. Несколько чертей отдала музею жена недавно умершего Михлиса, и неожиданно старая Анита принесла целую дюжину фигурок мастера, которыми Антон в трудное для него время рассчитывался с нею за молоко. На открытие экспозиции Илгу не пригласили, она узнала о выставке из телехроники. Диктор рассказывал об Антоне, а на экране телевизора что-то говорил Андрис с умильным выражением лица и пафосом, видимо что-то очень хорошее о своем земляке. Затем показали посетителей музея, и среди них мелькнуло полное недоумения лицо Ивара. Он смотрел на Андриса изумленными глазами, которые, как казалось, от напряжения вот-вот вылезут из орбит. Лицо Ивара поразило Илгу, рождая многочисленные подозрения и сомнения, разобраться в которых она не могла. В конце телесюжета крупным планом показали фотографию Антона, он улыбался и, как почудилось Илге, улыбался всем людям, и в первую очередь ей, детям. Илге всегда нравилась его улыбка, доверчивая и ласковая, но сейчас она подействовала на нее по-иному. Илга почувствовала раздражение, подумав, что не погубила ли мужа чрезмерная доверчивость к людям, ведь он искал человеческое даже в самых страшных чертях, видел, что они черти, но искал — и во всех ли нашел?
Кончился телесюжет, а Илга еще долго думала об Антоне, и раздражение постепенно покидало ее, так как она поняла, что он просто не мог относиться к людям иначе, и как показала жизнь, не он такой первый, не он последний и, как ни странно, таких людей не учат даже самые жестокие уроки предшественников, они продолжают неистово верить, мучаются, гибнут, но продолжают верить.
МЫШКИН И КОМПАНИЯ
Жили в небольшом городке Николы Яма три друга — мастер местной фабрики, учитель и подполковник в отставке.
Вечерами и в воскресные дни они не спеша ходили по улицам, о чем-то беседовали, спорили, а вот о чем — никто не ведал, хотя некоторых местных жителей и разбирало любопытство. С их точки зрения эти трое вели себя странно: никогда не шутили, фильмы смотрели с выбором, чаще те, на которых бывало немного зрителей, в библиотеке брали не зачитанные детективы, а другие издания, в том числе книжки, состоящие из одних стихов. Но тем не менее многие горожане симпатизировали этим людям и без них даже не представляли себе родного города.
Шли друзья по холмистой улочке, а вслед им с завистью смотрел рабочий молокозавода Степан Мышкин. Ему нравились эти люди, он бы с радостью поговорил с каждым из них, а поговорить ему было о чем. Он выписывал много периодики, прочитывал ее почти полностью, даже первые страницы «Литературки», где речь шла о писательской жизни, долго размышлял над прочитанным, что-то соображал, в чем-то сомневался, но поделиться своими мыслями ему было не с кем. Жена не понимала, о чем он говорит, она даже не знала большинство писателей по фамилии.
Степан интуитивно чувствовал, что с любым из этой троицы он нашел бы общий язык, но подойти и заговорить стеснялся, а в пивную, где легко завязывается беседа даже между незнакомыми людьми, они не ходили. Подойти к ним на улице он не решался и даже побаивался. Но было у него в жизни знакомство, о котором знали многие в городке и которым он гордился. По рассказам Степана, в Москве в самом центре в высотном доме жил его закадычный приятель, дипломат, разъезжающий по всем странам мира, человек много повидавший, добрый, отзывчивый и искренне любящий Степана Мышкина. Познакомились они с ним в поезде, в купейном вагоне и так понравились друг другу, что весь путь провели в вагоне-ресторане в задушевном разговоре. Дипломат рассказывал Мышкину о трудностях дипломатической службы. Степан говорил, что у них на заводе молоко ничем не разводят, иногда даже план перевыполняют, но свою корову иметь бы неплохо, но жена против, а сын мечтает о «Жигулях». Дипломат в ответ вздыхал, что держать корову не мешало бы и ему, — все-таки свое парное молоко и еще на продажу останется, а «Жигули» хотя и хорошая машина, но стоит дороговато и вообще ходить пешком намного здоровее, чем ездить в машине, даже в «кадиллаке», лучше в обыкновенном автобусе — тоже необходимая человеку физическая нагрузка.
Степан уже многим рассказывал о своей дружбе с дипломатом из Москвы, каждый раз вспоминая новые подробности их беседы. И чтобы никто в этом не сомневался, он заходил на почту и просил соединить его с другом.
— Вам какой город? — спрашивала телефонистка.
— Мне Москву! — гордо и громко произносил Степан. — Номер 200-27-84!
— Еще раз повторите, не так быстро, — попросила телефонистка.
— Пожалуйста, — повышал голос Степан. — Москва! Номер 200-27-84! Успели записать?
— Успела.
— Спасибо, девушка. Я буду ждать.
Степан победным взглядом окидывал других абонентов, ожидающих разговоров с Гальяновкой, Сосновкой и Беклешами, садился на стул плотно, прижимая спину к стенке стула, как бы сливаясь с ним и олицетворяя этим торжественность момента. Через некоторое время телефонистка сообщала, что московский номер не отвечает.
— Москва не отвечает? — вслух задумывался Степан. — Значит, снова его нет дома. Замотался, бедняга! Но ничего не поделаешь. Такая у него дипломатическая служба. Где он сейчас? В Замбии или Кампучии? Наверно, в Никарагуа. Горячая точка планеты! Спасибо, девушка! Я через недельку снова зайду!
Степан появлялся на почте регулярно, но никак не мог застать дома своего закадычного друга, тужил об этом, но не унывал, не сомневаясь, что слух о нем дойдет до заветной троицы и она сама решит принять в свою компанию Степана Мышкина как человека интересного, с которым поддерживает дружбу даже дипломат из Москвы. Степан не только гордился этим знакомством, оно согревало его душу, вселяя какую-то надежду на иную, более интересную обстановкой и событиями жизнь. Он настолько верил в эту дружбу, что порою забывал, что ее не существует и нет у него никакого знакомого дипломата. Московский телефон он называл правильно, но принадлежал этот номер моряку из Мурманского пароходства. Степан познакомился с ним действительно в поезде, в купе, они с ним действительно сидели в вагоне-ресторане, угощал моряк, и говорил в основном он:
— Понимаешь, вот какая картина. Треска, понимаешь? В больших жестяных банках. Вздутая банка — нам остается, хорошая идет… Понимаешь? Жена, дочка у меня, понимаешь? Я девять месяцев в году в море. Понимаешь? А то и все тринадцать! Однажды прилетаю из Лас-Пальмаса, подменили нас там, прилетаю, а дома никого. Ни моей жены, ни моей дочери! Понимаешь?! Вот такая картина! Будем здоровы! А зачем здоровье, зачем деньги, когда нету ни жены, ни моей… этой. Ну, ты понимаешь. А с другой стороны, как же без денег! Жена говорила: «Хватит кататься, устраивайся на работу в Москве». Устраивайся? А на сколько?! К чертовой матери! «Я моряк, говорю. Понимаешь?» Никто ничего не понимает и понимать не хочет! Ну хоть ты понимаешь?!
— Понимаю, понимаю, дело житейское, — успокаивал его Степан. — Нелегко тебе.