Никишин вдруг ощутил, что у него опускается подбородок и снова становится впалою грудь. Собрав силы, он поднял голову, но вместо плывущих облаков и парящего в небе орла увидел серый потолок и пыльную люстру. Стало трудно дышать. Как задыхающаяся без воды рыба, Никишин судорожно глотнул воздух, но он был далек от горного и не принес бодрости.
— Вот так-то лучше! — сказал начальник, глядя на поникшую фигуру подчиненного. — Теперь вы похожи на самого себя. Идите и работайте!
Растерянный Никишин поплелся в свою комнату, думая о том, как он будет теперь смотреть в глаза других черкесов, полюбит ли его такого Лена, и еще о долгах, повисших на нем, как тяжелые вериги. Оставалось покориться судьбе, но вдруг Никишин услышал, что забилось его сердце — сильно, настойчиво, бьется и говорит: «Не спеши, рассчитайся с долгами, накопи силы, наберись духа и посражайся за правду! Хотя бы раз в жизни! Пусть не равны силы, пусть ты проиграешь, но ты должен дать бой! Черкес ты или нет?! А мама, сестренка и Лена поймут тебя. Даже станут гордиться тобой. Вот увидишь!» Сердце стучало так громко, что Никишину показалось, будто его слышат окружающие, по крайней мере самая опытная сотрудница в отделе посмотрела на него и, вскинув брови, испуганно проговорила:
— Никишин, сходите в нашу столовую. Там сегодня на второе есть люля-кебаб!
— Спасибо, дорогая! — с акцентом поблагодарил Никишин. — Да спасет тебя бог от снежной лавины и злого навета!
Вечером он написал Лене, что в связи с резко изменившимися обстоятельствами они вряд ли смогут скоро увидеться, но их встречи он не забудет никогда, потому что это были лучшие дни в его жизни. «Не забывай меня, жди! — закончил он письмо. — Твой черкес Никишин».
ВАРЬКА И БОРОДУЛЯ
Председатель колхоза Бородуля был известен далеко за пределами области не только размерами своего хозяйства, завидной молокосдачей и тремя миллионами свободных денег на балансе колхоза, но и тем, что не боялся говорить правду, даже горькую, и любил общаться с интересными людьми. То затащит к себе в колхоз известного ученого, то популярного поэта, то редактора центральной газеты или журнала. Не все приезжавшие сразу признавали в нем председателя. Обычно зимой и осенью на Бородуле была потертая кепка или недорогая шапка-ушанка, старое демисезонное пальто и не менее новые туфли, в которых не жалко шагать по грязи или размокшему полю. Бородуля больше походил на счетовода или сельского учителя, чем на председателя. Не было в его облике ничего начальственного — ни нахмуренных бровей, ни сердитых глаз, ни солидности, выработанной долгим сидением в кресле и президиумах собраний. Но хозяин в нем чувствовался. И по обстоятельному разговору, где для него была важна каждая мелочь, и по зоркому, проницательному взгляду, которым он пытался разглядеть человека, и по тому, как он крепко и уверенно стоял на земле. Неожиданно, лишь на мгновение в его глазах проглядывали осторожность и даже испуг, которые бывают у независимого человека, обрастающего завистниками и даже врагами и не ведающего, откуда может прийти опасность. Впрочем, все это не мешало ему говорить откровенно с самыми важными гостями. Они приезжали к нему и без особого приглашения. Кто посоветоваться, а кое-кто познать истину — как обстоит дело с мясо-молочной проблемой и сколько времени уйдет на ее решение.
— Столько-то лет! — задумчиво, но твердо говорил Бородуля.
— А может, меньше? — с надеждой в голосе спрашивали приезжие.
— Нет! — вздыхал председатель. — И это при условии, что Варька после школы останется в колхозе!
— Варька?! — изумлялись знатные приезжие. — Что за персона?
— Персона! — уверенно говорил Бородуля.
— Чья-то дочь? — с намеком, загадочно улыбались приезжие.
— А как же! Дочка! Доярки нашей Катерины!
Приезжие от неожиданного ответа вздрагивали и недоуменно смотрели на председателя:
— Красавица, что ли?!
— Это смотря на чей вкус, — улыбался председатель, — мне нравятся крепкие, ядреные женщины. А Варька… Вроде мальчика. Худенькая. Шустрая. С характером. Если что не по ней, прямо скажет. Ребятам нравится. На танцах нарасхват!
— Значит, современная! — понимающе говорили приезжие.
— Современная! — соглашался Бородуля. — А вот мать ее Катерина — женщина старого покроя. Нелегкую жизнь прожила. У нее одна точка отсчета в жизни, а у Варьки другая. Варька по телевизору многое видит: и светлые цеха, и работниц в белых халатах, и красивые проспекты, и высотки, и моды всякие, и ревю, и другие удовольствия. И кажется Варьке, что ко всему этому она будет близка в городе. Попробуй ее теперь удержать в колхозе. За это бороться надо!
— Бороться нужно за урожаи, за продуктивность животноводства! — оживлялись приезжие.
— Совершенно с вами согласен! — улыбался Бородуля. — А от кого зависят урожаи и продуктивность? От Варьки! У меня есть доярка. Сравнительно молодая. Тридцать семь лет. Ширковец Надежда. Любит поэзию. Читает самых сложных поэтов. И понимает. Я не все понимаю, а она разбирается до тонкостей. Шпарит стихи наизусть. Может час читать, может два. И от каждой коровы получает по пять тысяч литров в год! Не смейтесь! Подождите! Какая между этим взаимосвязь? Прямая. Умение и человеческая культура — они в одной упряжке. Сходите на ферму и полюбуйтесь, как Надежда управляется с коровами. К каждой свой подход имеет. Каждой — особое внимание, одну доит в одно время, другую позже или раньше, но именно тогда, когда требуется. Есть такой термин — «добыча золота». В нем прослушивается романтика. «Добыча молока» звучит казенно, по-канцелярски, но лучше, чем «надой молока». Вы посмотрите, как Надежда добывает молоко. У нее свои секреты добычи, движения плавные, лицо одухотворенное. Тоже романтика… для тех, кто понимает! Ну, а теперь, дорогие гости, прошу вас отобедать!
Гости поднимались на второй этаж ресторана, в банкетный зал, где через несколько минут вспыхивал диковинный камин с оригинальным верхом в виде шлема русского воина. От шлема по стене до потолка тянулось мраморное покрытие, призванное изображать струящийся дым.
— Это тоже соорудили для Варьки? — однажды не без иронии заметил один из приезжих.
— И для Варьки тоже, — посерьезнел Бородуля. — В городских ресторанах нет ничего похожего!
Председатель не кривил душой. Камин обошелся колхозу в немалую копеечку. Десятки проектов пересмотрели, пока выбрали. Отдельно художнику, отдельно мастерам заплатили. А расчет был простой — будет чем гостей удивить и Варька пусть знает, что у нее в колхозе ресторан красивее и лучше любого городского. Варьке только что исполнилось семнадцать, ей и потанцевать хочется в приятной обстановке, и себя показать. Поэтому строительство ресторана Бородуля считал одним из важных козырей в борьбе за Варьку, ведущейся с городом, а точнее, с радиотехническим заводом, где платили неплохо и работа была почище. Зато в городе Варька должна была жить в общежитии, по четыре человека в комнате, вдалеке от родных, а в колхозе строились новые дома, поразившие Варьку своим названием — коттеджи.
— Это что такое? — спросила Варька у председателя, и глаза у нее заблестели. — Что-то заграничное?!
— Только название, — объяснил председатель. — А проект наш. Очень удобные двухэтажные домики на две семьи с приусадебными участками, с крытой стоянкой для машины.
— Небось дома панельные? — покосилась на председателя Варька.
— Почему? Кирпичные! Строим надолго, чтобы здесь люди жили! — сказал Бородуля. — Для себя строим!
Сдержал слово председатель, возвел в колхозе красивые коттеджи, торговый центр, а клуб на пятьсот мест уже давно манил по вечерам Варьку и танцами, и кинофильмами, и концертами.
Не любил Бородуля вокально-инструментальные ансамбли за небрежные одежды музыкантов, за чересчур громкую игру, но ради Варьки приглашал самые популярные группы, которые на село не заманишь калачом. А председатель и не рассчитывал на калач. Собирал правление, и решало оно выделить сумму, которая потом и вручалась именитым эстрадникам. Кое-кому в районе казалось, что Бородуля выбрасывает деньги на ветер, на пустячную эстраду, а он не спорил с этими людьми, даже соглашался, зная, что зато Варька не будет считать себя в чем-то обделенной, живя в колхозе. А это важнее, чем даже урон, который нанесут ее культурному развитию приглашенные ансамбли. Кстати, с ними и побороться можно. Хотя бы с помощью той же поэзии. Конечно, рассчитывать на то, что Варька сама пойдет в магазин и купит хорошую поэтическую книжку, было трудно. И где они в продаже, эти хорошие книги? Поэтому Бородуля приглашал к себе в колхоз самых популярных поэтов — и непременно тех, кого часто показывают по телевизору и на выступление которых непременно придет Варька, хотя бы только для того, чтобы увидеть их «живьем». А там, гляди, прислушается к стихам, понимать начнет. Пока молодая, пока нет детей — самое время приучать к стихам. Потом поздно будет. Надежда Ширковец — исключение. У нее мать в библиотеке работала, носила домой книги и с детских лет приучала читать стихи.
Но как заманить в колхоз известных и популярных поэтов? Правление поможет, но этого мало. Бородуля звонил поэтам домой. Они отказывались приехать, ссылаясь на занятость, на заграничные поездки. «Куда собрались? — спрашивал у них Бородуля. — В Чехословакию? Очень хорошо! Так вы же мимо нас поедете! Загляните на два-три денька! Не пожалеете! Я вас свожу в заповедник! Там такие сосны! До самого неба! Больше нигде не увидите! И ходят по лесу муфлоны, лоси, зубры! Днем — чудо, а вечером — сказка! Животные орут! Между собой разговаривают! Не надо никаких джунглей! Приезжайте! И заодно посмотрите на нашу сельскую жизнь. У нас в колхозе она не очень сельская. А в соседнем — увидите. Ведь вы — поэты. Вам без этого нельзя». Поэты в трубке замолкали, затем отнекивались уже не так решительно и в конце концов приезжали. И не жалели. Потом у них стихи рождались, на прежние не похожие, может, и не самые звучные, но необычные и по тональности, и по смыслу. И для Бородули такие встречи