не проходили бесследно. Говорил он с поэтами на общие темы, на городские, на сельские, и от этих бесед, как от огня, вспыхивали в его голове искры идей, порою не имеющие ничего общего с тем, о чем говорилось. Таково свойство умного, доброго разговора — будить человеческую мысль. «И, видимо, не случайно, — думал Бородуля, — еще до революции люди собирались для общения. Ученые, композиторы, художники, писатели, врачи, адвокаты, любители литературы и искусства съезжались, к примеру, под Смоленск в усадьбу графини Тенишевой и там проводили одну-две недели в дружеском и небесполезном общении. Друг у друга набирались ума. Ну а сейчас едут люди к председателю колхоза-миллионера! И пусть меняются времена, а тяга к общению остается и не исчезнет до тех пор, пока жив на земле человек!»
Бородуля показывал гостям клуб, коттеджи, фермы. Вечером гости выступали перед колхозниками. По дороге к клубу Бородуля рассказывал приезжим о том, что начал строительство клуба с основания колхоза, еще тридцать лет назад, когда укрупнялись мелкие хозяйства. Клуб построил раньше, чем новые фермы, и не прогадал, не потерял людей, ту же Надежду Ширковец. Она сейчас услышит поэта, о встрече с которым не могла бы даже мечтать в ином городе.
«Можно начинать, — говорил Бородуля, глядя через дырочку кулис в зал. — Варька уже пришла. И Катерина тоже. Вы и для нее что-нибудь почитайте. Не попроще, а попонятнее. Ведь проработать четверть века дояркой, и многие годы без машинного доения, — это подвиг! Без красных слов. Действительно подвиг! Вы это учтите!»
Поэт выходил на сцену, и в зале прекращались разговоры. Лица Варьки, Катерины, Надежды смотрели на поэта с интересом и с таким неподдельным вниманием, ради которого стоило сюда приезжать, даже без того чтобы услышать в заповеднике ночные вопли экзотических животных и погреться у дорогостоящего уникального камина.
После вечера Бородуля провожал гостей до машины, интересовался, не знакомы ли они с популярной эстрадной дивой и не могут ли они поговорить с ней о приезде в колхоз. Денег заплатят столько, сколько она захочет, скупиться не будут.
— Вам так нравится эта певица? — спрашивали гости.
— Что вы, не так! — испуганно говорил Бородуля, прикинув в уме сумму, которую может запросить певица. — Но Варька на ней помешалась. Говорит, что услышать ее — мечта жизни. А для Варькиной мечты ничего не пожалеешь…
— Дайте хоть посмотреть на вашу Варьку! — попросил однажды известный поэт. — Где она?
— А вон, — сказал председатель, показав на группу выходящих из клуба девушек. — Вон в сером платке!
— Так они все в серых платках! — сказал поэт.
— То-то и оно, — покачал головой председатель. — В сельпо забросили только серые. И второй год других не завозят. А может, и не производят? А у Варьки знаете какие запросы? Растущие!
Гости уезжали из колхоза, наполненные впечатлениями, чистым воздухом, душистыми щами из щавеля, картофельными оладьями со сметаной. Уезжали довольные приемом, некоторые с улыбкой на лице, некоторые задумавшись, и если попадали сюда снова, то первым делом спрашивали:
— Как Варька? Осталась?!
— Осталась, — вздыхал Бородуля.
— Чего же вы вздыхаете? Значит, все в порядке?! — улыбались гости.
— Не все. У меня Варька осталась, а из соседнего колхоза уехала… Зойка, — мрачнел Бородуля, морщил лоб и уходил в свои думы, нелегкие думы хозяина земли.
БЕСОВСКИЕ ШТУЧКИ
За ночь ветер нагнал облака, хмурое небо выглядело неприветливо, раздраженно, как будто его чем-то расстроили. Снег стал от влажности липким, неприятным.
Иван Васильевич ночью ворочался, спал плохо, проснулся раньше обычного, до полшестого утра. Будучи уже немало лет председателем колхоза, он выработал у себя привычку вставать рано, чтобы успеть до темноты сделать намеченное на день. В шесть утра начинало работать радио и, как считал Иван Васильевич, должна была приступить к труду вся страна. Поэтому, находясь в командировках, в гостинице он не выключал на ночь приемник, и тот ровно в шесть уже звучал на полную громкость, будя соседей по комнате и другим номерам. Люди жаловались дежурной, а та разводила руками: «Такая у него привычка!»
— У кого это у него? — интересовались люди.
— Разве не знаете? У председателя колхоза «Вперед»!
Восемь лет назад Иван Васильевич возглавил незавидное хозяйство, с трудом, постепенно, но выправил его. И когда теперь иные председатели жаловались на плохую землю, нехватку людей и техники, им в пример приводили колхоз «Вперед» и его председателя.
Иван Васильевич тяжело поднялся с кровати, даже вовремя загремевший приемник не улучшил настроение. За окном было пасмурно. И на душе не лучше. «Не хочется ехать в район! — подумал Иван Васильевич. — Зачем вызывают? Вроде прорабатывать не за что. По всем статьям отчитались. По обществу «Урожай» не всех охватили? А кого осталось охватывать? Бабку Зою? Ей девятый десяток пошел! Сторожихой работает. И за это спасибо!»
Иван Васильевич вышел из дома, не дождавшись шума колхозного газика. Шофер Николай, как всегда, запаздывал. «Избалованный городской жизнью человек!» — подумал о нем председатель, считая водителя городским по той причине, что он два года прожил в городе с официанткой местного ресторана, пока не убедился в ее амурах с бойким усатым лейтенантом. После этого Николай вернулся в колхоз, женился на доярке Насте, всем хвастался своей красивой и верной женой, заверяя, что больше в жизни ему ничего не надо, но когда в городе проезжал мимо ресторана, руль в его руках становился непослушным.
Наконец прибыл Николай. Попытался отшутиться, объяснить опоздание тем, что не отпускала молодая жена, но, почувствовав, что у председателя неважное настроение, осекся на полуслове и всю дорогу ехал молча.
В город прибыли полдесятого.
«В самый раз, небось городские уже очухались!» — вздохнул Иван Васильевич, посмотрев на часы. Он поднялся по широкой лестнице на второй этаж и нехотя открыл дверь приемной.
— Здравствуйте, Иван Васильевич, — поздоровалась с ним сидящая за пишущей машинкой кокетливая девушка с нежной кожей и прилежно расчесанными длинными волосами.
«Ишь ты, какая городская! — видя ее, каждый раз мысленно восклицал Иван Васильевич и сейчас подумал, что у колхозных девчат вряд ли когда-нибудь будет такая гладкая кожа и ласкающий взгляд вид. — Ее бы к нам на ферму — да к транспортеру с навозом!»
— Проходите, Иван Васильевич, — проворковала девушка. — Егор Платонович свободен.
Председатель кивнул головой и решительно открыл одну, а затем и вторую дверь, отделявшую кабинет от приемной. Иван Васильевич не раз задумывался, зачем нужны две двери. Чтобы из приемной не доносился шум? Но откуда ему быть? Все тихо ждут. Привыкли. А может, это сделано для солидности? Чтобы произвести впечатление на входящих? Или по фантазии архитектора? А может, был конец года, оставались лишние фонды и их нужно было во что бы то ни стало израсходовать?! Пустяковая штука, а все-таки интересно знать, с каким расчетом сотворена. А может, вообще без всякого расчета?
Иван Васильевич вошел в кабинет и сразу уперся в окруженный эскортом стульев длинный стол, покрытый зеленым сукном с заметным слоем канцелярской пыли, которая, видимо, настолько въелась в материал, что ее невозможно уже снять с него никаким пылесосом. Стол находился в перпендикулярном положении к другому столу, они вместе составляли знак «Т», в свое время обозначавший на аэродромах место посадки самолетов.
— Присаживайтесь, председатель, — услышал Иван Васильевич ровный, без особых интонаций голос, по которому было трудно судить о настроении и намерениях его владельца.
— Добрый день, Егор Платонович! Что нового у вас в городе? — улыбнулся председатель, стараясь оттянуть неприятный разговор.
Доброжелательных бесед с начальством он не припоминал, но прежде каждый раз знал, за что будет разнос или что с него будут требовать, а сейчас даже не приходило в голову, о чем думать, что последует и с какой стороны.
— Есть новости! — оторвавшись от бумаг, сказал Егор Платонович, подняв седеющую голову с еще крепкой и тщательно подстриженной шевелюрой.
— Есть?! — дернулся Иван Васильевич, успев в очередной раз отметить, насколько городским выглядит теперь Егорка.
Они учились в одной деревенской школе и добирались до нее каждый день по шесть километров туда и обратно пешком, через лес, в любую погоду, даже в пургу и большие морозы. Егорка учился плохо, но по дисциплине получал только пятерки и всегда покорно-заискивающе глядел на учителей, вымаливая у них положительные оценки.
— Есть новости! — повторил Егор Платонович. — А как не быть новостям, когда мы движемся куда?..
— Куда? — от неожиданности вопросом на вопрос ответил председатель.
— Да! — усмехнулся Егор Платонович, обозначив этим свое доброе расположение духа, что в некоторой степени успокоило Ивана Васильевича. Забыл, как называется вверенный тебе колхоз? «Вперед»! Туда мы и движемся. Вперед! На месте не стоим и не можем! Иначе нас, сам понимаешь! А что должно соответствовать нашему движению вперед?
— Что? — снова растерялся председатель.
— Да-а-а! — небрежно процедил Егор Платонович. — Не выспался ты сегодня, что ли?
— Не выспался, — признался председатель.
— Зимняя спячка у тебя, как у медведя? — засмеялся Егор Платонович, оскалив неровный ряд крепких, налезавших друг на друга зубов.
«Зубы-то у него наши, не городские, — подумал про себя Иван Васильевич. — И смеется сегодня по-нашенски. Значит, к добру. Даже не верится!»
— Так вот, — посерьезнел Егор Платонович. — Движемся мы вперед, и согласно нашему поступательному продвижению растут наши люди, и ты, Иван Васильевич, вырос! Достаточно!
«Я?» — хотел переспросить председатель, но, опасаясь новых шуток, сдержался.
— Ты! — сказал Егор Платонович, отвечая на его мысленный вопрос. — И решили мы поручить тебе «Сельхозтехнику». Дело важное, не надо объяснять. Но ты справишься. Мы в тебя верим. Приступай. Не тяни. Квартиру мы тебе уже подыскали. Две комнаты на двоих. Ведь вас двое?