«Куда мы идем? Как нам быть дальше? Что случилось с моей сестрой, с моим братом? Почему вы не стали сражаться? Почему аэниры напали? Где Камбил? Кто выбирал Касваллона?»
К вечеру он, потеряв терпение, отошел в сторону и поднялся на холм. Закатное солнце омыло кровью долины Фарлена.
— Все ложь, — сказал он, качая головой. — И ты всю жизнь в эту ложь верил.
Бедный Камбил. Бедный одинокий Камбил.
— Напрасно ты меня опасался, родич, — сказал Касваллон вечернему сумраку. — Твой отец был умней тебя и понимал меня лучше.
В ту ночь, когда юный Касваллон собрался покинуть дом Падриса, приемный отец вышел с ним на луг и вручил ему плащ, кинжал, две золотые монеты.
«Скажу тебе правду, — грустно сказал старый лорд-ловчий. — Ты меня разочаровал, Касваллон. Я растил тебя как родного, и ты многое обещал. Ум у тебя острый, тело крепкое. Я не сомневаюсь, что ты преуспеешь в жизни, но в тебе сидит непонятный мне страх. Внешне ты достаточно смел и держишь удар, как мужчина, а вот до клана тебе дела нет. Можно подумать, ты нам чужой. Скажи, чего ты боишься?»
«Я ничего не боюсь», — ответил ему Касваллон.
«Неправда. Теперь к твоему страху прибавился новый. Ты не только скрываешь что-то, но и боишься, как бы другие этого не заметили. Ступай с миром, Касваллон из Фарлена».
— Ты был прав, Падрис, — сказал повзрослевший Касваллон. — Этого я и боялся. Цепей. Вопросов. Ответственности.
Улаживать споры насчет земли и скота, разбирать кражи, мирить с супругами гулящих жен и неверных мужей. Наказывать браконьеров, присуждать награды, решать, подходят ли друг другу женихи и невесты. Каждая мелкая задачка словно обоюдоострый кинжал.
Вот из-за чего он так избегал поста лорда-ловчего.
Он уворачивался от выборов, как только мог, но чего он этим добился? Фарлен захвачен, в Друине убиты тысячи горцев, и неизвестно еще, что сулит будущее.
Он выругался, услышав чьи-то шаги. Леофас, отдуваясь, взобрался к нему и сообщил:
— Погони пока не замечено.
— Это хорошо.
— Не молчи, парень. Сними бремя с души.
— Я его скину, если лордом у нас станешь ты.
— Мы уже говорили об этом. Я не тот человек.
— Я тоже не тот.
— Ну довольно. Нечего прибедняться. Мы уже спасли большую часть наших родичей. Надеюсь, что хуторяне, а это еще две тысячи человек, тоже услышали тревожные рога и вовремя поднялись в горы.
— Будь ты проклят, старик! Я никогда особенно не спорил с тобой, а зря. Ты состоял в совете еще до того, как я на свет появился. Тебя уважают, за тобой готовы идти. По какому праву ты уклоняешься?
— Напрасно ты меня обвиняешь. Человек должен знать свои сильные стороны, чтобы преуспеть, и слабые, чтобы выжить. Я знаю, каково тебе, но поверь: ты лучшее, что у нас есть. Согласен, что в мирное время лорд-ловчий из тебя бы вышел плохой, но у нас война. Хотелось бы думать, что продлится она недолго. Представь, что это просто большой набег, а уж в набегах ты мастер, боги свидетели.
— Никакой это не набег. Одна ошибка — и мы лишимся всего.
— Я и не говорил, что это легко.
— Еще бы ты говорил.
— Ты ведь веришь Талиесену, правда?
— Правда.
— Так вот он сказал, что ты единственный способен победить там, где все началось с разгрома.
— Хотел бы и я так думать, да не получается.
— А ты взгляни на себя моими глазами. Я скажу тебе это только раз, парень, потому что расхваливать тебя не намерен. В тебе есть благородство, есть сила, о которой ты пока сам не ведаешь. В первый раз это открылось мне, когда ты спас Гаэлена. Потом мы шли по следу чудовища, и ты ночью сумел приободрить Камбила, которого страх за сына грозил лишить мужества. Люди, которые раньше тебя презирали, тогда признали тебя вождем. Ты нашел слова утешения для умирающей королевы. Ты придумал, как нам победить на Играх, и в довершение всего вывел нас из долины. Так не сиди же и не оплакивай свою участь. Ты тот, кем тебе надлежит быть: воевода Фарлена. Я достаточно ясно выразился?
— Жаль, что мы не поговорили лет десять назад. Может, я тогда стал бы другим человеком.
— Десять лет назад ты бегал за бабами, воровал скот и не стал бы слушать меня.
— Да, хорошие были деньки, — ухмыльнулся Касваллон.
— Тоже мне тайну открыл. Я бегал за бабами и воровал, когда тебя еще и в помине не было. И делал это получше, чем ты.
Гаэлен проснулся, лег на спину, протер глаза. Ночь была тихая, лишь в листве шебуршили летучие мыши, а в траве барсуки. Эти звуки не разбудили бы его, но ведь что-то же разбудило? Не рога ли трубили где-то вдали? Голова со сна работала плохо.
Рендер ушел промышлять себе ужин, костер в кругу из камней едва тлел. Гаэлен добавил хвороста — больше для света, чем для тепла, — встал, расправил затекшие мышцы. Он проголодался. Небо уже побледнело, до рассвета осталось недолго. Он взял лук, колчан и пошел к опушке, где серебрилось при заходящей луне слегка покатое поле. Там щипали траву множество кроликов. Гаэлен стал на колени, натянул лук, наметил зверька шагах в двадцати от себя, выстрелил. Другие кролики разбежались. Он вернулся на свой бивак, ободрал и выпотрошил дичину, нарезал мясо. Примчался Рендер с окровавленной пастью и сел, дожидаясь своей доли.
Гаэлен бросил ему потроха, вспоминая погибшую королеву. Она часто вспоминалась ему — и во сне, и когда он был занят повседневной работой. Она умерла за него — за них за всех, — и он чувствовал себя в долгу перед ней. Что она, собственно, хотела сказать, когда обещала вернуться?
Настало утро, и Гаэлен с Рендером пошли дальше — по лесистому склону, вдоль ручья. Через каждые сорок-пятьдесят шагов поток преодолевал каменистый порожек и все быстрее мчался в долину. Пели птицы, по берегам росли красные цветы. Когда в лесу случался просвет, Гаэлен останавливался посмотреть на горы — они стояли белоголовые, как древние старцы. Ему не следовало бы шагать так неспешно и делать такой большой крюк на запад, ведь дома ждала уйма весенних работ. Но он всю зиму просидел дома и должен был хоть немного побыть один.
Пронзительный женский крик огласил поляну. Рендер глухо зарычал, но хозяин показал ему ладонь, и пес умолк. Крик шел справа, из зарослей дрока. Гаэлен достал нож и, сбросив с плеч лук и котомку, тихо двинулся в ту сторону. Рендер трусил рядом.
В дроке им стали слышны и другие звуки — треск рвущейся ткани, удары. Гаэлен, согнувшись, подобрался ближе. Трое аэниров растянули на земле молодую девушку. Двое держали ее за руки, третий, с ножом, вспарывал и срывал одежду.
Гаэлен ждал, успокаивая собаку. Лица девушки он не видел, но, судя по платью, она была из Фарлена. Аэнир раздел ее догола, раздвинул ей ноги, стал развязывать тесемки своих штанов.
— Убей! — прошипел Гаэлен, показывая на одного из тех, кто держал. Рендер с утробным рыком покрыл расстояние в три прыжка. Аэниры, обернувшись на шум, выхватили ножи. Рендер сомкнул челюсти на горле жертвы, с хрустом перегрыз шею. Гаэлен перескочил через пса, отразил взмах вражеского ножа своим, полоснул аэнира по лицу. Тот упал, выронив нож. Гаэлен проткнул его кожаный кафтан, метя под ребра, в сердце. Солдат выкатил глаза от боли и ужаса. Гаэлен вытащил нож, отпихнул ногой труп и как раз вовремя отбил нацеленный в голову удар третьего. Пригнулся, пырнул аэнира в пах и резанул по горлу, прервав громкий вопль. Рендер, не переставая рычать, терзал своего мертвеца.
— Домой! — Стало тихо. Гаэлен прислушался, убедился, что больше аэниров поблизости нет, и бросился к девушке.
Дива, с избитым опухшим лицом, с кровью на губах, лежала без чувств. Гаэлен собрал клочья ее одежды, вскинул девушку на плечо, подхватил брошенную котомку и стал подниматься в гору, стараясь ступать по камню, не оставляя следов.
Запыхавшись, он добрался до укромной полянки и уложил Диву на землю. Ее дыхание было ровным. Гаэлен выбросил негодные лохмотья рубашки, взял кусок разодранной надвое юбки, прорезал посередине дыру и надел девушке через голову. Получилась накидка, ниспадавшая до колен. Разорвав на полосы собственную рубашку, он свил пояс и обвязал Диве вокруг талии.
— Стеречь! — приказал он Рендеру. Тот сел около девушки, а Гаэлен с луком и колчаном вернулся немного назад и засел в кустах.
Вопросы переполняли его. Как сумели аэниры проникнуть так далеко в Фарлен? Что делала Дива одна в горах? Почему чужеземные воины были одеты на манер горцев и вооружены охотничьими ножами? Не началась ли война, или это просто разведчики? Сколько их еще рыщет по лесу?
Ему повезло. Похоть помутила разум этих троих, и он убил их. Но когда их тела обнаружат, враги пойдут по его с Дивой следу, как волки за раненым оленем. На одну лишь удачу полагаться больше нельзя.
До родной долины ходу не меньше двух дней. Если война в самом деле началась, идти туда, на восток, не следует вовсе. Лучше, пожалуй, пойти на северо-восток, к Атафоссу — до него всего день пути.
Внизу на склоне показался человек, за ним другой, следом целая вереница воинов с луками. Непохоже было, что они кого-то выслеживают — но если они пойдут дальше, то непременно наткнутся на трупы. Гаэлен считал их с нарастающим отчаянием.
Больше сотни! Нет, это не разведывательный отряд.
Когда они прошли, он вернулся к Диве, погладил ее по щеке. Девушка очнулась и хотела закричать, но он успел зажать ей рот.
— Тише, Дива. Это я, Гаэлен.
Она заморгала, взгляд ее сделался осмысленным, и он убрал руку.
— Где аэниры? — прошептала она.
— Мертвы, но в лесу много других. Надо идти. Ты бежать сможешь?
Она кивнула. Он помог ей встать, собрал остатки ее рубашки, попросил подождать немного. Прошел около двухсот шагов на восток, пересек ручей, оставил следы на илистом берегу, нацепил один клочок на куст дрока. И вернулся назад, ступая по камням и твердой земле.
— Идем, — сказал он, и они пошли к Атафоссу.
Примерно через полмили в горах вокруг них затрубили рога.
— Нашли трупы, — угрюмо проронил Гаэлен. — Ходу.