Они оказались на лугу, освещенном лунным светом. Воздух был теплым и свежим. Стоя в кругу, они пели и танцевали, а один из мальчиков бросил в Фо копье и пронзил ему сердце. Фо вытащил его из груди, и сразу же из открытой раны хлынула не кровь, а поток воды, которую все мальчики стали пить. Вода лилась из раны, а Фо становился все тоньше и ниже ростом, пока не исчез совсем. Его тело превратилось в призрачный туман, а потом трансформировалось в звуковые волны. Поток воды иссяк, утомленные мальчики повалились на траву и уснули с открытыми глазами.
Ото лба спящих детей исходил сияющий туман, он принимал форму окружностей, поднимавшихся все выше, и в конце концов образовавших одно большое кольцо. Оно постепенно сужалось и стягивалось вокруг Луны. Луна увеличилась в размерах и через некоторое время спустилась на землю, распавшись на мельчайшие брызги света. Из этих лучей вновь явился Фо и прикоснулся к спящим мальчикам. Они снова ожили и, весело смеясь, вскочили на ноги.
Окружив Мельхиора, мальчики звали его присоединиться к ним и сказали, что для этого его нужно распять. Не испытывая никакого страха, он принял их условие. Ему на голову надели терновый венец; после этого он почувствовал лишь легкую слабость, но не боль. Затем они его распяли. В тексте книги говорится, что Мельхиор ощутил в руках и ногах гвозди, словно прикосновение холодной тени, а все свое тело — как светлую тень. Он повис «тенью на кресте, находящемся между небом и землею, а его лицо было обращено к восходящему солнцу».
Но он ничего не видел, ибо небо и земля исчезли. Первые лучи солнца пронзили ему грудь и раскрыли нутро его тела, из которого мощным потоком хлынула кровь, и этот поток разделился на множество маленьких ручейков, которые бежали по земле и впитывались в нее. Он осознал, что больше не висит на кресте, он стал с ним единым целым, превратившись в огромное дерево. Из его распростертых рук выросло много маленьких ветвей; волосы развевались на ветру, голова становилась все больше и больше в размерах, а корни проникали глубоко в землю, из которой били ключи прозрачной воды. Вокруг танцевала ватага мальчишек, постепенно исчезая один за другим; некоторые из них взлетали, как большие птицы, в свете восходящего солнца и садились ему на голову. Его окружило множество животных, и их число постоянно росло: леопарды, олени, волки, медведи и лисы — все они собирались из лесных чащ, полян и опушек.
Крик вырвался из груди Мельхиора, и он превратился в такого же мальчика, как другие. Фо играл на флейте, а остальные мальчики пели: «Все звери возвращаются в райский сад». Когда песня закончилась, Фо отложил свою флейту и, взяв Мельхиора за руку, сказал: «У тебя было имя. Ты все еще помнишь, как тебя звали?» Мельхиор попытался вспомнить, но не смог, и сказал, что не знает, как его зовут. Он спросил: может быть, он спал и просто не может вспомнить свой сон. Фо сказал, что у них теперь совсем другие имена, чем были до распятия, но теперь они возьмут его в свою компанию и дадут ему новое имя, однако оно не будет настоящим до тех пор, пока он не вступит в царство.
«В какое царство?» — спросил Мельхиор.
Фо ответил: «В наше царство! Туда, где мы чувствуем себя дома. Там мы водим хороводы вокруг старых фонтанов и пьем священную воду; там, в черных зеркалах, мы видим, какими мы были раньше. Мы видим, как на темной поверхности зеркала появляются тысячи наших бывших образов, в которых мы существовали, пока не вступили в это царство, и в которые мы снова воплотимся, когда опять будем бродить по земле». (Очень важная фраза!)
Мельхиор спросил: «А зачем нам бродить по земле?» (Заметим, этот вопрос остался без ответа.)
«Разве ты не хочешь быть везде? Быть дождем и ветром, деревьями и травой? Не хочешь быть частью захода солнца и раствориться в лунном свете? Не хочешь быть каждым животным и каждым человеком? Говорить устами и видеть глазами любого человека? Мы можем свободно входить в любой образ и свободно из него выходить. Там, где мы появляемся, все превращается в вихрь и не существует ничего постоянного».
«Но когда же мы войдем в это царство?» — снова спросил Мельхиор.
«Сегодня или завтра, или через тысячи лет. Что вообще значит время? Мы можем просто выйти на перекресток, и любая дорога приведет нас туда; или же оно предстанет пред нами в виде далекого золотого песчаного берега по ту сторону великого океана. Или же мы просто откроем дверь в какой-нибудь незнакомый дом — и просто войдем в царство. В каждый момент времени, в любом месте мы можем оказаться у входа, но до тех пор нам суждено скитаться. Если мы остановимся, то никогда не попадем туда».
«А куда мы направляемся сейчас?»
Все дальше и дальше, — ответил Фо с сияющими глазами, — а прямо перед нами раскинулся огромный город, и когда мы его покинем, нас станет больше. И в этом городе больше никто ничего не узнает… Но у тебя должно быть имя. Кто тебе его даст? Тот, кто даст тебе имя, станет твоим спутником, если наша группа рассеется».
Мельхиор посмотрел на Фо и спросил: «А ты не хочешь быть моим спутником?»
Фо ответил: «Да, мы спасли друг друга, поэтому останемся вместе».
Затем он сделал знак окружавшим их мальчикам, и торжественно произнес: «Тебя будут звать Ли!»
«Ли! Ли! Ли!» — закричали мальчики.
Наступает разрядка. В предыдущей главе Мельхиор почти оказался пленником царства фон Шпата, однако в результате энантиодромии оно превратилось в свою противоположность. Теперь герой очутился в царстве Фо, врага фон Шпата. Из первой части этой главы можно понять, кто такой Фо. Мы знаем, что он возглавляет компанию мальчиков и что его имя указывает на Будду; однако Фо зовет к вечным блужданиям и вечным кармическим перевоплощениям, тогда как Будда учит отойти от кармы перевоплощений и бесконечной череды возрождений. С другой стороны, Фо считает это бесконечное перевоплощение наслаждением. Более того, так как он превращается в Луну, а затем, после ранения, возвращается на землю, он оказывается воплощением лунного бога и бога текучей воды. Когда разрывается его грудь, из нее струится поток жизни; в особенности делается акцент на том, что прорывается водный поток, и эта вода оживляет всех, кто ее пьет.
Раньше автор нам косвенно указывал на то, что фон Шпат ассоциируется со старым солнцем — Черным Солнцем, Сатурном. В древней мифологии солнечных богов он мог бы соответствовать греческому богу Хроносу, в средневековой алхимии — Сатурну. Мы пришли к этому, опираясь на описание танца фон Шпата с семью девушками, которые воплощают семь планет, окружающих бога Солнца. Фо — начало, противоположное Солнцу, а значит, рассуждая логически, он должен быть богом Луны, богом ночи, иррациональности, вечных изменений — т. е., естественно, обладать скрытыми чертами феминности. При этом не следует забывать о том, что в Германии слово «луна» мужского рода (der Mond), а в римской мифологии она имела черты гермафродита и ей поклонялись и как маскулинной, и как феминной фигуре. Этот гермафродитный аспект души свидетельствует о том, что символ Самости и символ Анимы все еще остаются неразличимыми. Фо символизирует бессознательное и в его маскулинном, и в феминном воплощении. Он воплощает ночное начало — другую сторону света бессознательного.
Меня попросили сравнить эту книгу с книгой Сент-Экзюпери «Маленький принц», чтобы показать различие в немецком и французском менталитете. К сожалению, я могу это сделать только очень кратко.
Однако, одна из характерных черт народа по другую сторону Рейна (т. е. в Германии) заключается в том, что символ Анимы не так четко дифференцирован. По существу, все феминные образы в этой книге относятся либо к образу торговки яблоками (фигура Матери-Природы), либо к Софии (слишком негативная и в достаточной мере материнская фигура), либо к образу бледной девушки-Анимы Генриетты Карлсен (она умирает почти сразу, едва появившись в повествовании). Энергетически заряженный образ души — это фигура гермафродита, а именно Фо, бога Луны. Если его сравнить с образом души в книге Сент-Экзюпери, т. е. с живущей на астероиде влюбленной парой — розой и Маленьким принцем, можно заметить, что у Экзюпери гермафродитный аспект оказывается дифференцированным. Он, по крайней мере, выступает в виде пары, при этом Анима дифференцирована еще больше, хотя все же является негативной феминной фигурой, истерической и высокомерной. Анима во французском выражении остается еще не очень развитой, но, по крайней мере, она отделена от символа Самости и проявляет себя внешне как независимая сущность.
В этих двух произведениях ярко выражены национальные психологические особенности, весьма отличающиеся друг от друга. Создается впечатление, что книга немецкого автора более архаична, в ней присутствуют более мощные и более динамичные символы. Читатель вовлекается в эмоциональную атмосферу, которая оказывается истерически-напряженной, а потому вызывает у него некоторый дискомфорт. Что касается негативных факторов, книга французского автора больше наполнена жестокостью и детской сентиментальностью в отличие от книги немецкого автора, полной динамики и преувеличений.
В отношении этого различия можно сделать два предположения: первое заключается в том, что языческий, дохристианский слой коллективного бессознательного французской культуры — в большей степени кельтского происхождения, тогда как в Германии он преимущественно древнегерманский (о разнице между кельтским и древнегерманским национальным характером можно прочитать у Цезаря и Тацита).
Второе и, возможно, даже более важное различие заключается в том, что римская культура проникла во Францию (так же, как и в Южную Германию, частично Австрию и Швейцарию) еще задолго до ее христианизации, а в областях, расположенных в бассейне рейки Мейн88, христианская вера выросла непосредственно из древнегерманского язычества. В средиземноморском регионе христианство явилось конечным результатом поступательного развития цивилизации, превратившись в духовную, хорошо адаптированную религиозную традицию.