Звено восьмое
I
Отмечали день рождения Христа.
Предложил было Станислав Гагарин собраться у него дома, да воспротивился этому Иосиф Виссарионович.
— Не дело, понимаешь, — сказал он. — Вера Васильевна еще от новогодней ночи не отошла… Женщина она весьма, понимаешь, гостеприимная. Даже с той присущей только русским чересчуринкой.
— А разве кавказские люди не потрясают гостей хлебосольством? — с улыбкой спросил товарища Сталина Вечный Жид.
— Эге, — пыхнул дымом из трубки Иосиф Виссарионович, — на Кавказе вовсе другой, понимаешь, компот, партайгеноссе Агасфер. Особенно в Грузии… У них хлебосольство — театр, скорее даже цирк. Показуха, одним словом, пустое, хотя и обременительное, не спорю, бахвальство.
У нас в России — наоборот. Гостеприимство не показное, скромное, но тем оно и святее, понимаешь, краше и божественней, что ли… Воистину христианское, как его понимал наш славный именинник.
Поэтому не будем злоупотреблять сердечностью супруги нашего письме́нника. Соберемся на мальчишник, как обычно. Мы — солдаты Галактического корпуса мира, к бивуачной, понимаешь, жизни не привыкать.
— На этот раз раздобудем и маркитантку, — загадочно промолвил Фарст Кибел и внимательно посмотрел на Папу Стива. — Уху варить…
— Тогда и вовсе, понимаешь, хорошо, — подбоченился вождь и пригладил усы.
Шестого января вечером в квартире писателя раздался звонок.
Трубку подняла Вера.
— Вы знаете, — сказала женщина невидимому собеседнику, — он работает сейчас, в кабинете находится Станислав Семенович. А может быть, и погулять вышел… Сейчас посмотрю.
Этот наивный прием она разработала, чтобы оградить мужа от пустых, отвлекающих Станислава Гагарина звонков, хотя сочинитель считал, что в то время, когда он пишет роман, надо попросту отключать телефон.
— Говорит, что по издательскому делу, важный вопрос, — сообщила Вера Васильевна, входя в писательский кабинет. — И фамилия не нашенская… Вроде бы Лютер.
Про отца Мартина сочинитель жене не рассказывал еще.
— Спасибо, милая, — сказал он. — Его мне сейчас как раз и не хватало…
— Решили пообедать завтра вместе, — сообщил по телефону отец Реформации. — Брат Иисус так пожелал… Станиславу Семеновичу, говорит, сложно будет приехать в Звенигород на ужин. Куда подать машину?
«Прямо-таки заправский шоферюга, — мысленно усмехнулся председатель. — Быстро приобщился партайгеноссе Лютер».
Вслух он сказал:
— Развилку помните, где на б э т э э р е нас с Димой поджидали? Туда и пригребу к двенадцати часам… Годится?
— Вполне, — односложно ответил отец Мартин и отключился.
Домик в Звенигороде был прежним, и пророки находились в сборе, и товарищ Сталин сидел во главе стола, заполняющего горницу, где в красном углу уютно умостилась Матерь Божья с младенцем в руках, и лампадка теплилась под нею, и старомодная нынче, изведенная едва ли не под корень русская печь источала живой домашний дух, и общая а у р а благодушия, приязненного и доброго приятельства царила в сем обиталище святых радетелей Руси Великой.
Не было лишь Вечного Жида.
Станислав Гагарин, Иисуса он предварительно поздравил с днем рождения, обошел стол, здороваясь с соратниками, пожимая им руки, и присел рядом с вождем, на место справа от Иосифа Виссарионовича, на него с тактичной повелительностью показал Отец народов.
— Товарищ Вечный Жид скоро будет, — не дожидаясь вопроса, сказал товарищ Сталин. — Просил начинать, как только вы прибудете, Папа Стив.
— Неловко, знаете ли, — засомневался писатель, но вождь уже не слышал его.
Он постучал ножом о тарелку, призывая к вниманию и поднялся над столом с бокалом апельсинового сока.
У пророков в бокалах были разные напитки, на их вкус и привычки, но Станислав Гагарин знал, что никакого алкоголя в застолье этом не должно быть, равно как и то, что ни одна религия мира не приемлет употребления собственными приверженцами спиртного. Наоборот — категорически осуждает пьянство, вплоть до наказания смертью в религии меча, основанной Магометом.
«И правильно, товарищ Магомет», — мысленно послал пророку Станислав Гагарин.
В ответ на переданную ему телепатическую реплику Абуль-Касим, Отец Касима — почетное и приятное прозвище пророка Аллаха, благодарно глянул на сочинителя, кивнул ему.
Станислав Гагарин невольно залюбовался Магометом.
Пророк был человеком среднего роста, плотного телосложения, руки и ноги его были налиты силой и отличались ловкостью, надежностью и в ходьбе, и в трудах праведных, и в рукопашном бою. Крепость Магомета будто излучалась им и внушала интуитивное уважение тех, кто с ним общался.
Прекрасной формы голова гордо и ладно высилась на мощной шее. Широкий лоб над черными, глубокими, завораживающими глазами, их сторожили, охраняли, подчеркивали близко сходящиеся к переносице густые смоляного цвета брови.
Чувственный и выразительный рот под орлиным, изящным носом украшали лицо пророка. Зубы, хотя и редкие, несколько неправильной формы, но отличались исключительной белизной.
Станислав Гагарин знал, что у себя дома Магомет носит длинную бороду и черные волнистые волосы спадают кудрями на плечи.
Но сейчас пророк острижен был коротко, и бороду он сбрил.
«В современном бою надо избавляться от любых излишеств», — улыбаясь, объяснял Абу Касим товарищам нетрадиционное обличье.
После Иисуса Христа, гость из Медины был ему, пожалуй, самым близким. То ли от того, что среди друзей писателя всегда находились мусульмане, да и сам он носил имя Сиражутдин, которое присвоили ему дагестанские братья в аварском ауле Телетль, то ли от извечного евразианства, которого ой как много в любой душе русской… Но Конфуций, Будда и Заратустра казались сочинителю несколько экзотическими существами, обитавшими в феерических з а б у г о р н ы х пространствах, хотя никакой чужеземности, будто бы исходящей от них, Станислав Гагарин не ощущал.
Наособицу относился он к Мартину Лютеру, но тут виною были шквальные попытки нынешних ура-радикалов прозападного режима пересадить в головы русских людей менталитет протестантского толка, буржуазную идеологию, которая и возникла на основе пропагандистского толковища, его поначалу и затеял в средневековые времена именно отец Реформации.
В нынешней искренности отца Мартина, который не задумываясь ни на мгновенье, рванул в Россию помогать ее обитателям, Станислав Гагарин, разумеется, не сомневался. Только некий осадок, вызванный общей духовной опустошенностью, которую принесла советскому народу пресловутая д е р ь м о с т р о й к а, мешал сочинителю в его симпатиях — общее дело свершаем! — к вождю протестантов. Хотя Станислав Гагарин отдавал должное литературным заслугам Лютера. Как ни крути, а именно с его перевода Библии на немецкий язык, последний и встал для собственного отечества вровень с латынью и даже — обиходно! — выше ее.
…На этом месте сочинитель поставил точку, было около двенадцати дня четвертого февраля 1993 года, четверг. В последнее время у председателя было много забот. Тут и подземная война, к описанию которой он все не мог перейти, и собственный день рождения, и приезд гостей — сестры Людмилы с зятем Геннадием Кустовым из Харькова, визит командира ракетной дивизии Василия Руденко с Надюшей-супружницей, выход первого тома «Русского сыщика».
И первая кровь, увы, п е р в а я, но видимо, не последняя жертва в их борьбе с заговорщиками, готовящими террор для России.
Но чтобы продуктивно работать над романом, надо выходить порой на свежий воздух.
И Станислав Гагарин отправился в гараж, где Дима Бикеев вот уже второй день колдовал над двигателем м о с к в и ч а. Этот м о с к в и ч был сущим наказанием. В нем постоянно ломалось, разлаживалось, растреньбенькивалось, фуёвничало, одним словом…
Дима о б р а д о в а л шефа сообщением о том, что и в пятницу машина ходить не будет, писатель повздыхал-повздыхал, придется ехать завтра на свидание с художником, который будет иллюстрировать «Вечного Жида», на электричке, и подался в сторону улицы Солнечной, чтобы повернуть оттуда по привычному маршруту, который не догулял в тот день, когда за ним приехал Мартин Лютер.
Идея пришла, когда сочинитель обогнул поликлинику и вышел, так сказать, на финишную прямую к дому. Еще раньше, когда Дима Королев вручал ему в канун дня рождения роман Исая Калашникова «Жестокий век», эпическое повествование о Чингиз-хане, Станислава Гагарина осенило.
— Спасибо, Дима! — с восторгом произнес он. — Твой подарок высек из меня искру. В новом романе «Гитлер в нашем доме» я вызову из прошлого великих завоевателей! Хана Чингиза с внуком Батыем, Наполеона, Александра Македонского и, конечно же, Александра Васильевича Суворова…
Что они будут делать, пока не знаю, но действующие лица у меня уже есть.
Не прошло и десяти дней, как Станислав Гагарин сообразил, идя по скользкой — гололед! — дорожке от поликлиники и пересекая березовую рощу, на фоне каких общественных катаклизмов будут действовать великие полководцы прошлого, собравшиеся в России.
Гражданская война! Вот о чем напишет он в романе «Гитлер в нашем доме». Пусть война в действительном бытии не состоится, пусть! Надо сделать возможное и невозможное, чтобы не допустить нового Армагеддона… И может быть, как раз и явится его третий роман той единственной мерой, которая образумит враждующие стороны, позволит найти вождям различных мастей ту силу духа, что гасит неразумный пламень.
Станислав Гагарин прибавил шагу. Он едва ли не бежал к себе на Заозерную, чтобы немедленно усесться за стол и записать возникшие мысли, хотя и знал, конечно, что забыть их он попросту не в состоянии.
Пророк Аллаха Магомет оживленно рассказывал нечто Заратустре, его полное горделивого, но обворожительного достоинства лицо было более румяно, нежели обычно у арабов, когда двери отворились и в горницу вошла сопровождаемая Агасфером молодая дама.
Это была именно д а м а, в аристократическом смысле слова, и вместе с нею возникло возвышенное чувство, оно разом подняло и потянуло к женщине мужчин, готовых помочь раздеться, пригласить к столу и оказывать ей всяческое внимание.
Но Вечный Жид знаком остановил пророков и кивнул остолбеневшему Станиславу Гагарину, который так и не выбрался из-за стола, во все глаза смотрел на вошедшую д а м у, не в силах произнести ни слова.
Это была Вера.
Да-да, это была та самая Вера, боевая соратница его, воплотившая в собственном облике и душе тех женщин, которых знал — близко ли, далеко ли, долго или коротко — Станислав Гагарин.
Именно она приняла смерть в проезде Сапунова, закрыв телом писателя, получив в сердце пулю, приготовленную для него! Именно эту женщину видел с весны прошлого года в тех, кто окружал его, в тех, коих оделял Станислав Гагарин искренней симпатией. А такие были — чего греха таить! — были среди тех, с кем общался сочинитель ежедневно.
— Ваша гостья, Станислав Семенович, — лукаво улыбаясь, проговорил Вечный Жид. — Принимайте по высшему разряду…
Основатели дружно запротестовали, резонно утверждая, что Вера — о б щ а я гостья, но терпеливо ждали, когда Папа Стив первым подойдет к молодой женщине, скажет тихо: «С возвращением…» поцелует троекратно, поможет сиять песцовую шубу и с торжественной замедленностью поведет к столу и там уже представит ее Иисусу Христу, виновнику, так сказать, торжества.
Так и началось застолье по случаю дня рождения Иисуса Христа, в старинном русском Звенигороде, где ватагу бескорыстных служителей Добра украшала единственная земная женщина.
«Земная ли? — спохватывался порою Станислав Гагарин, который безусловно был ближе всех собравшихся за столом рыцарей веры к этой Прекрасной Даме. — Может быть, это божественный, вернее, б о ж е с к и й для меня подарок Агасфера, подарок, о котором и мечтать не может ни один мужчина планеты. Но за что мне определилось такое?»
Ответа сочинитель не обнаруживал, а Вечный Жид, который мог бы прочитать его мысли, молчал.
А загадочная Вера, действительно, украшала мужскую компанию, и загадочной казалась лишь нашему герою. Пророки ненавязчиво ухаживали за молодой женщиной, а когда соорудили музыку, товарищ Сталин первым, несколько небрежно бросив писателю «Не возражаете, понимаешь?», принялся танцевать с Верою танго.
«А почему именно я могу возражать?» — с внутренним недоумением пожал плечами Станислав Гагарин, но тут письме́нник лукавил перед самим собой, ибо в глубине души п о л а г а л, что воскресшая Вера е г о женщина.
II
Тяжелый бронированный м е р с е д е с вывалился через задние ворота посольства, повилял-повилял на боковых улочках и переулках, выбрался, и н т и м н о урча многосильным мотором, на Садовое кольцо, настырно вклинился в поток автомобилей и понесся в южном направлении, вальяжно покачиваясь на к л а с с н ы х рессорах.
Сидевший на правом заднем сиденье седовласый гражданин, искоса взглянув на левого пассажира, который был значительно моложе, повернул рычаг на панели управления автомобильными чудесами, и бесшумно выросшая снизу поляроидная перегородка отделила их от водительского отсека.
— В посольстве нам встречаться больше нельзя, — наставительно произнес седовласый. — Перейдем до завершения операции «Most» на конспиративное общение… Береженого Бог бережет! Есть в вашей коллекции, Майкл, сия жемчужина русского фольклора?
— Так точно, сэр, — наклонил голову молодой собеседник. — Чту ее наравне со служебной инструкцией.
— Одобряю… Русский народ весьма талантлив, это бесспорно. Но талант его, как бы поизящнее выразиться, в вас ведь тоже есть некая частица русской крови…
— И не только русской, — заметил Майкл, безо всякого почтения перебив с т а р ш е г о.
— Да-да, я помню… Знаете, русские этнографичны, талант их старомоден, в ы м о р о ч е н, обречен. Нация выдохлась, утратила собственную п а с с и о н а р н о с т ь — употребим термин сына убитого большевиками поэта — и потому русским нет больше места ни в истории, ни в географии. Россия просто обязана уйти в небытие, как встает из-за стола и исчезает для оставшихся незадачливый игрок в покер, опустошивший карманы до последнего доллара.
— Блестящая метафора, сэр! Хотя, позволю себе заметить, карманы России набиты звонким золотом. Чего-чего, а богатств в э т о й стране хватает…
— Карманы набиты золотыми е ф и м к а м и, — задумчиво произнес правый пассажир. — Была, Майкл, у русских такая монета в древности.
Он вздохнул, достал из кармана платиновый портсигар с эмалевой монограммой, вынул коричневую сигарету и угостил собеседника.
Едва первые клубы сизо-голубого дыма возникли в салоне, автоматически включился кондиционер и принялся неотвратимо очищать воздух.
— Нет, Майкл, — продолжил тему седовласый, — речь не об ефимках, не о природных богатствах России. Я говорю о духовной энергии народа, поэтому и использовал слово п а с с и о н а р н о с т ь, об извечной русской одержимости.
Ее больше нет, юный мой друг!
Сохранилась лишь энергия распада. Она присуща навозу, который, разлагаясь и исчезая как определенная, обладающая формой субстанция, дает жизнь новым растениям, новым формам.
Суровая правда действительности, Майкл… Мы оба специалисты по России, знатоки русского языка, профессионалы. В известной степени мы даже любим э т у страну, как египтолог любит Сфинкса и пирамиду Хеопса. И вместе с тем мы сыновья собственного отечества. И Великая Американская Мечта — наша с вами мечта, сынок.
Россия обречена. Ее историческая миссия в том, чтобы сыграть напоследок роль удобрения, роль н а в о з а, или если совсем уже по-русски — н а з ё м а, на котором пышным цветом распустится наша, теперь уже последняя в истории человечества цивилизация.
Иронически улыбаясь, Майкл — он мог себе позволить невинное фрондерство — поднял ладони и легонько хлопнул ими три раза.
— Гип-гип ура! — сказал он. — Полностью солидарен, но ставлю гриф «Строго конфиденциально. Литер А» на ваши в высшей степени образные высказывания, сэр. Русской общественности пока еще рано сообщать о том, что ей уготована участь навоза. Возможны осложнения.
— Но подготавливать э т о т народ к осознанию его питающей Мир Нового Порядка роли надо уже сейчас! — возразил с т а р ш о й. — Впрочем, на сей счет запущены уже различные программы, от широкого набора телевизионных передач до практически полной ликвидации русского независимого кинематографа.
— Сквозь кордоны Рэмбо и Шварцнеггера русским киношникам не пробиться, — усмехнулся Майкл. — Мне до сих пор не верится, что так легко у нас получилось…
— Многолетняя подготовительная работа, мой мальчик, — поднял палец седовласый. — Говорухиных, Рязановых и прочих черно-серых мы приручили, остальным не даем ходу. Просто как дважды два… Но упаси Бог потерять бдительность, Майкл! Не хуже меня вам известно: Россия суть непредсказуемая страна.
Хотя пост-крючковские в а я т е л и крепко старались, разрушая русскую спецслужбу, кое-кто из фанатиков-чекистов продолжает служить в э м б э. Изъять их оттуда полностью не удалось… Поэтому — максимальная осторожность!
Нам известно, что некие профессионалы, спецы по борьбе с терроризмом действуют и против нас.
— Из бывшего Пятого управления?
— Не знаю… И отсутствие информации меня весьма беспокоит. Разработайте план, как подбросить им серьезную д е з у, Майкл.
— Уже думал об этом, сэр. Организую широкую утечку по поводу…
Молодой п о д е л ь щ и к наклонился вправо, и с т а р ш о й, правильно оценив его движение, подставил Майклу ухо.
Выслушав его секретный шепот, правый гражданин откинулся на сиденье и оглушительно захохотал.
— Вы настоящий х а м м е р, сынок! — сказал он, достав платок и утирая слезы, выступившие от искреннего смеха. — Действуйте в этом направлении… И да поможет нам Бог!
III
Станислав Гагарин заметил, как Христос осторожно поднялся из-за стола и, стараясь не привлекать внимания, направился к выходу.
«Уж больно он грустен, — подумал сочинитель. — Вовсе не праздничный вид у брата Иисуса…»
Слабо сопротивляясь чувству сомнения в правильности того, что он делает — может статься, что Сын Человеческий пожелал побыть в одиночестве?! — председатель Товарищества ласково погладил руку сидевшей рядом Вере и подался вслед за Учителем.
Иисус Христос стоял на крыльце, с видимым наслаждением дышал чистым звенигородским воздухом и проницательно всматривался в быстро густеющие сумерки.
Услышав шаги, он повернулся, и мягкая добрая улыбка засветилась на его удивительно красивом и одухотворенном лице.
— Рад вас видеть, дружище, — искренне произнес Христос, и писатель с внутренним облегчением вздохнул, подумав о том, что не погрешил против собственных выдержки и такта.
— Стою вот и любуюсь, — продолжал тем временем Иисус. — Нравится мне в России, особенно в Подмосковье… Хвойные леса и морозный воздух, скованные льдом озера и реки, хруст снега под ногами и резкий вороний грай. А какие у вас люди! Нигде в христианском мире не знаю я более искренних приверженцев моих, нежели русские, ибо они христиане в первую очередь не по формальному верованию в Евангелие, а по сердечной, душевной сути своей…
— А как же семьдесят лет богоборства? — осторожно спросил Станислав Гагарин.
— Пустое, — отмахнулся Иисус Христос. — Я не сержусь на неразумных детей, одураченных российскими саддукеями и фарисеями. Сейчас весы качнулись в другую сторону, и вчерашние коммунисты, недавно еще старательно показывавшие собственное безбожие, сегодня часами выстаивают в храме со свечкою в руках. Кого обманывают эти ренегатствующие лицемеры? Мне стыдно за них, дружище.
— А я стыжусь того, что мой народ верит новоиспеченным саддукеям, готовым пятки лизать римскому, то бишь, вашингтонскому прокуратору… Тьфу! Чуть было не сказал — Иудеи… России, разумеется. Униженной и оскорбленной России.
Кстати, брат Иисус, могу ли я задать один вопрос?
— Почему же один? — улыбнулся Учитель. — Я, как и вы, партайгеноссе, отвечаю на любые вопросы.
Вопрос этот давно мучил Станислава Гагарина, он и так и эдак повертывал его, примеривался, вплотную подходил к его разрешению всюду, где возникал под его пером образ Иисуса Христа, но вот он сам, Учитель, во плоти стоит перед писателем, как не спросить его, не использовать, первоисточник, понимаешь…
— Почему вас, мягко говоря, не любят иудеи? И нынешние, и те, что были тогда, в Иерусалиме?
Председатель так просто и бухнул перед Христом вопрос вопросов, полагая, что не пристало ему вилять хвостом, э к и в о ч и т ь перед таким человеком.
— Можно ответить и коротко, и длинно, — не задумываясь, отозвался Иисус Христос. — Короткий ответ предельно прост: для иудеев я обыкновенный г о й, расово неполноценное существо, как негр в Южной Африке или русский человек в фашистской Балтии.
«Сильно сказано, — подумал писатель, но возражать Учителю не стал, ибо давно считал себя лично оскорбленным тем, что происходит по отношению к его е д и н о к р о в н ы м в потерявших всякое представление о справедливости карликах-лимитрофах, так звали в годы между мировыми войнами Курляндскую и Виленскую губернии России, и поклялся н и к о г д а не появляться в прибалтийских районах. Разве что на танке…
— Мой род, — продолжал тем временем Иисус Христос, — никогда не имел отношения к иудейскому племени… Начинал я проповедовать в Галилее среди простых людей, таких же, как и я сам, сын плотника.
«Да, — подумал Станислав Гагарин, — ты, Назорей, был и остаешься величайшим гением человечества, хотя деятельность твоя была недолгой. Но мгновенна и вспышка молнии! Чуть более года, ну, может быть, до двух-трех лет учил ты ассирийских колонистов северной провинции Иудеи, прежде чем осознал собственную миссию и решился отправиться в Иерусалим — центр и оплот иудейства… Там и ждала тебя гибель.
Но погибнув на кресте, ты спас человечество. Какой крест уготован тебе в разоренной заокеанскими прокураторами России?»
— Мои предки были поселены в Галилее, — продолжал Христос, — и вынуждены были принять иудаизм при Антиохе Третьем, царе селевкидской династии. Но можно быть православным, а не русским, евреем, например, и не иудаистом, мусульманином, а не арабом… Переход в иудаизм не принес ассирийцам равенства с евреями ни в чем, ни в одной сфере экономической или социальной жизни. Противоречиям между галилеянами, или как нас еще называли — самаритянами, и евреями не было конца. Мне ничего другого не оставалось как перенести вовсе не простые отношения в русло борьбы за этническое, говоря современным языком, равенство и социальную справедливость.
Естественно, это напугало саддукеев, еврейскую аристократию и фарисеев-книжников. Да и как могли они смириться с тем, что некий г о й из Назарета призывает их — да еще и в ультимативной форме! — поделиться имуществом с представителями других народов, стать равными им…
Провозгласите в Соединенных Штатах идею равенства я н к и с вьетнамцем-чарли или зулусом из Анголы, и вы получите сходную реакцию, Папа Стив.
— Да уж наверняка, — проворчал Станислав Гагарин. — Интернационализмом в мировом масштабе в Америке и не пахнет…
— Я всегда выступал за равенство всех без исключения народов, — сказал Иисус. — А сие противоречило идеологическим принципам иудаизма, приводило в бешенство саддукеев и фарисеев, этих порождений ехидны.
И язык мой, язык моих учеников был ассиро-арамейский, его принесли в Иудею наши прадеды.
«Да, — подумал сочинитель, — это так… Его последние слова, которые он произнес на кресте — «Или, Или, ляма шафахатани? Мой Боже, мой Боже, зачем ты оставил меня?» — и сегодня поймет любой сириец. Страшное преступление совершено во время оно в Иерусалиме — казнили невинного человека… Выходит, что последующий разгром города Титом Флавием суть справедливое возмездие?»
— Меньше всего я хотел бы покарать собственных убийц, — печально вздохнул Назорей. — Бедные люди, не ведали они, что сотворили, исполнители, что с них взять…
— Но разве Анна и Каиафа, подбившие Пилата на ваш арест, не подлежат каре? — воскликнул Станислав Гагарин.
— Они защищали собственное бытие. Хотя…
Иисус Христос не договорил и повернулся к входной двери.
За их спинами стояла Вера.
— Замерзнешь, глупая, — заботливо произнес Станислав Гагарин и с готовностью потянул с плеч хотя и старенький, но любимый им твидовый пиджачок.
— Нет, нет, — возразила молодая женщина. — Я на минутку… Фарст Кибел зовет вас в дом. Он получил важное известие.
IV
Направо ожидался боковой ход туннеля, и Станислав Гагарин погасил фонарь: из подземного мрака удобно стрелять на свет.
Он вспомнил, как много лет назад тренировался на специальном полигоне в стрельбе из пистолета. Ему предлагалось идти по неведомому коридору, внезапно вспыхивал свет или кричали из динамика «Руки вверх!», поддевали за ноги резко возникающей проволокой, и надо было стрелять, перевертываясь в падении, стрелять по вспышкам, по неопознанному голосу, стрелять, увертываясь от хищно шарящего по закоулкам луча прожектора, судорожно нащупывать в кармане запасную обойму, загонять вслепую в рукоятку пистолета и стрелять, стрелять, стрелять…
Теперь, через годы мирной писательской жизни, навыки приобретенные на полигоне, хотя и незакрепленные на практике — могли сочинителю пригодиться.
Заратустра, который следовал за ним, видимо, погасил фонарь на мгновение раньше. Во всяком случае, едва Станислав Гагарин нажал кнопку, их охватила могильная тьма.
— Повернем направо, — вполголоса сообщил Папа Стив пророку, поправил висящий на плече к а л а ш н и к и тронул рукою близкую стену.
До бокового хода оставалось три метра.
Этот ход был запасным в системе московских подземных туннелей и тянулся вдоль бывшей реки Неглинки в сторону Театральной площади, где располагался центральный коллекторный узел.
Таких запасных п р о б о е в сквозь подземную толщу было несколько. Они с разных сторон подходили к узлу, и по ним двигались сейчас боевые товарищи Станислава Гагарина и Заратустры.
Едва писатель ощутил рукою закраину стены и повернул, сделав три осторожных шага, как нога его вступила в истерично запищавшую тонкими, высокими противными голосами живую, копошащуюся плоть.
Станислав Гагарин с омерзением выдернул ногу, но было уже поздно.
Невидимые существа заполонили пространство вокруг писателя. Пронзительно пища, они цеплялись за его ноги, карабкались вверх по телам тех, кто был внизу, не позволяя оказавшемуся в засаде человеку двигаться.
Сочинитель схватился за автомат и выронил фонарь.
— Вашу мать! — заорал председатель. — Стреляйте, Заратустра! Здесь крысы…
— Хорошо, что не д э в ы Аримана, — спокойно отозвался Заратустра, и луч его фонаря высветил полчища крупных крыс, напавших на сочинителя.
Прогрохотала очередь, гулко прозвучавшая под сводами туннеля, вторая, третья… Основатель зороастризма стрелял вокруг Станислава Гагарина, подсвечивая себе электрическим фонарем.
Поначалу крысы, среди них писатель успел заметить и небывалого размера, более полуметра от кончика носа до основания хвоста, особей, крысы при первых выстрелах продолжали атаку, но крики боли, предсмертные вопли простреленных сестриц, достигли сознания ужасных тварей, сработал инстинкт самосохранения, и мерзкие создания злобного Аримана, не прекращая пронзительно пищать, серым потоком хлынули по запасному переходу, исчезая в сгущающейся в конце туннеля кромешной тьме.
— Вырубите фонарь, — распорядился, переводя дух, Станислав Гагарин. Собственный фонарик, оброненный им давеча, он подобрал и сейчас цепко сжимал его в левой руке, брезгливо ощущая л и п к о с т ь крысиной крови на нем.
— Дэвы Аримана не выносят света, — возразил Заратустра, послушно, тем не менее, гася фонарик.
— Современные дэвы хорошо стреляют по любому свету, — проворчал сочинитель. — В ваши времена, уважаемый Заратустра, не было автоматов и фауст-патронов… А здесь нас могут подстрелить из любого темного угла.
— Но без света нам не пройти и шага, партайгеноссе Гагарин. И не только крысы… Могут обнаружиться провалы, ямы-ловушки, капканы, наконец.
Заратустра замолк, прислушался. Крысы больше не пищали, затаились.
«Прежде я умел видеть в темноте, — продолжал он говорить, телепатически передавая мысли Станиславу Гагарину. — Но брат Иисус, как вы помните, уговорил нас превратиться в беззащитных смертных. Хорошо хоть эту способность — передавать соратнику мысли — оставили мы за собой, не надо кричать об опасности и шептаться на секретные темы».
«Вы правы, — согласился с огнепоклонником Станислав Гагарин. — Свет в туннеле необходим. Поступим так. Фонарь поднимаем высоко над головой в левой руке, высвечиваем участок в десяток-другой шагов и сразу вырубаем. Светим по очереди. Разок я, потом вы. И наоборот… Авось, подземные л о м е х у з ы не успеют прицелиться».
…Их настигли, когда Заратустра и писатель миновали — по прикидке последнего — Министерство здравоохранения, прошли под зданием российского высшего арбитражного суда и находились на нижнем уровне Столешникова переулка.
В ответ на очередную вспышку гагаринского фонаря из едва расступившейся тьмы туннеля вдруг ахнул выстрел из гранатомета.
«Ложись!» — мысленно крикнул сочинитель, с размаху хлопнувшись в лужицу зловонной жидкости, которая хлюпала под ногами.
Снаряд пролетел над ними и взорвался в сотне метров позади. Их, эти метры, ратники уже одолели.
Тишина, возникшая после взрыва, длилась недолго. Впереди упавших на землю огнепоклонника и Папы Стива затрещали автоматные очереди.
Но пули в их сторону не летели. Бой с теми, кто ждал Заратустру и председателя с гранатометами наготове, завязали другие, идущие навстречу от коллекторного узла.
«Наши», — сообщил Заратустра Станиславу Гагарину, и едва прозвучал последний выстрел, сочинитель услышал знакомый, чуточку насмешливый голос вождя:
— Где вы прячетесь, братцы-кролики? Выходите без опаски. Мы кончили этих цуциков, понимаешь…
V
Нельзя сказать, чтобы заявление Иисуса Христа ошеломило ратников боевой группы, собравшихся в Звенигороде отметить день рождения пророка.
Во всяком случае, один лишь Станислав Гагарин не сумел сдержать восхищения высочайшей нравственностью того, о чем поведал их товарищ.
А Христос был предельно краток и безапелляционен.
Когда Вечный Жид сообщил, что получил сведения о готовящемся подземном взрыве в том месте, где президент будет возлагать венок, и группе необходимо проверить эту версию, возможно придется и пострелять в подземных аллеях столицы, Христос поднял руку и спокойно произнес:
— Прежде чем мы перейдем к обсуждению деталей боевой операции, имею заявить следующее. Меня и, как мне кажется, моих товарищей с первого дня пребывания в России беспокоило одно.
Справедливо ли нам, существам бессмертным, неуязвимым сражаться с простыми смертными? Они ведь попросту безоружные люди по сравнению с нами.
Товарищ Сталин умеет расправляться с монстрами, которых создают л о м е х у з ы, и лишен права стрелять в живых людей.
Как нам известно, монстров среди наших противников не будет. Стрелять же в людей, готовящих заговор против России, мы просто обязаны. Для того и собрались…
Считаю безнравственным наше превосходство над ними.
Иисус Христос произносил короткую речь, глядя на Вечного Жида, который внимательно слушал пророка, хотя вид у Агасфера был некоторым образом отсутствующий. Но Станислав Гагарин переводил глаза с одного пророка на другого и видел, что они хорошо понимают товарища и разделяют его нравственную позицию.
А принц Гаутама и Абу Касим или Ал Амин, как еще называли Магомета, Верный, в переводе с арабского, обменивались многозначительными взглядами и кивали друг другу, при этом создавалось впечатление, что им уже приходилось говорить между собой на подобную тему.
— Ваше предложение, брат Иисус? — спокойно спросил Вечный Жид.
— Необходимо лишить нас преимущества перед будущими врагами, — ответил Христос. — На время операции, ради которой мы прибыли в Россию, до завершения ее, лишите нас бессмертия, Зодчий Мира.
— Но вы же можете погибнуть! — вскричал Станислав Гагарин.
Иисус Христос усмехнулся.
— А разве не доводилось мне и моим товарищам в той, прошлой жизни подвергаться смертельному риску, умирать ради человечества? — спросил пророк. — Погибнем еще раз… За Россию.
Пораженный суровой логикой Иисусовых слов, ошеломленный нравственным пиком, который воздвигла сложившаяся вдруг ситуация, Станислав Гагарин молчал, осознавая несравнимое ни с чем величие духа Сына Человеческого.
— Хорошо, — просто сказал Вечный Жид. — Технически задача решаема. Но я обязан спросить остальных. Уважаемый Заратустра…
— Восхищен позицией моего друга, — отозвался без промедления основатель зороастризма. — Сам я уже думал об этом…
— Понятно, — кивнул согласно Агасфер. — Ваше слово, Кун-фу!
Молодой китаец бесстрастно пожал плечами.
— У средневекового поэта Синь Цицзи есть соответствующие моменту строки:
Хаос и гибель с собой
Варвары всюду приносят.
Но что свершилось — о том
Поздно теперь сокрушаться!
Быть не у дел в эти дни
Я уже больше не в силах,
Самое время теперь
Ждать повеленья от Солнца!
— Синь Цицзи, — продолжал Конфуций, — знаменит в Китае не только как поэт. Стихами Синь Цицзи сражался с погрязшими в пороках и предательстве советниками императора, которые отдали китайский народ под иго иноземных оккупантов, а мечом действовал не менее решительно в боях с чжурчжэнями.
Синь Цицзи жил без малого тысячу лет назад, и я не знаю более достойного китайца.
— Простите, уважаемый Кун-фу, — мягко остановил соратника Агасфер. — Что вы скажете о предложении брата Иисуса?
— Поэт Синь Цицзи не был богом, но, поднимая меч против гуннов, смерти не боялся. Могу ли я нарушить традицию?
— Понятно, — произнес Фарст Кибел. — Отец Мартин?
— Согласен, — скромно ответствовал создатель протестантизма.
— Принц Сиддхартха Гаутама?
— Для себя я давно решил этот вопрос, — сказал Просветленный. — Мы и с Магометом на эту тему говорили…
— Значит, пророк Магомет…
— Без проблем, — отозвался Абу Касим. — Во все времена мы высоко чтили пророка Иссу как боговдохновенного Спасителя, величайшего из всех посланных прежде меня для исполнения Закона Божьего. Примите мою искреннюю признательность, брат Исса. Я горжусь тем, что вместе с вами участвую в благородном деле, угодном Аллаху.
— А что скажет товарищ Сталин? — спросил Фарст Кибел. — Речь не о вашем статусе, Иосиф Виссарионович. Его я изменить без Совета Зодчих не имею права. Ваше отношение к предложению Христа?
— А что товарищ Сталин? — спокойно ответил вождь, — Товарищ Сталин, как всегда, с народом, понимаешь…
VI
Подобравшаяся вовремя группа товарища Сталина состояла из него самого и Конфуция с принцем Гаутамой. Магомет с Иисусом Христом и Мартином Лютером подбирался к запутанной сети подземных ходов Кремля со стороны станции метро «Кропоткинская» и прошел уже под Ленинской Библиотекой.
— Его группу дважды, понимаешь, обстреляли, — сказал Иосиф Виссарионович. — Но пока все в порядке, потерь, слава Богу, нет.
Писатель не стал расспрашивать о том, как связывался Сталин с группой Магомета, ясное дело без Агасфера здесь не обойтись, если не считать того, что Сталин сохранял в отличие от остальных присущее его новой ипостаси совершенство.
В той части туннеля, где Сталин с Буддой и Кун-фу перестреляли засаду с гранатометами, было достаточно светло, горели желтые плафоны на подволоке, и сочинитель покосился на трупы четырех неизвестных, облаченных в черные комбинезоны и черные сплошные шапки-маски с прорезями для глаз, натянутые на мертвые теперь головы.
— Проверили, кто они? — спросил Станислав Гагарин.
— Теперь это значения не имеет, — отозвался Конфуций. — Документов в карманах у них, естественно, нет… Закончим прочесывание, уйдем отсюда — и пусть их забирают хозяева.
— То, что останется после крыс, — добавил бесстрастно Гаутама, и председатель содрогнулся.
«Не постичь мне восточного менталитета, — подумал он. — Как не принять ихней башни молчания, где живого человека привязывали к железным кольцам в камнях и ждали, когда его плоть растащут хищные грифы».
Но чувство справедливости напомнило сочинителю о страшной казни, придуманной сибиряками. Голого человека прикрепляли к дереву в болотистой тайге на съедение комарью и гнусу.
Тоже удовольствие не из числа к а й ф о в ы х. Ни хрена себе хрена, как говаривал на совместных прогулках славный Михал Михалыч Урнов, симпатичный папуля Димы Урнова, литературного критика-американиста и кучера русской тройки.
На трупы тех, кто едва не п р и г о л у б и л его с Заратустрой гранатой, Станислав Гагарин больше не смотрел.
— Ждем послание от Агасфера, — сообщил товарищ Сталин. — План коммуникаций, понимаешь, нам доставят. Надо подобраться к Александровскому саду. Идти по прямой опасно. Там ждет нас ловушка.
Иосиф Виссарионович повернул запястье левой руки и скользнул по нему лучом фонаря.
— Осталось пять минут… Откройте люк, Кун-фу. Гонец оттуда появится, понимаешь…
Молодой китаец повиновался.
Станислав Гагарин недоумевающе смотрел, как Конфуций поддел коротким ломиком едва заметную под ногами, но тяжелую крышку люка, резко вывернул ее, а затем трижды мигнул вниз фонариком, будто подавал условный сигнал.
Наблюдая за четкими действиями создателя свода Лунь-юй — Бесед и суждений, писатель вспомнил их недавний разговор, когда 7 января 1993 года Кун-фу отвозил сочинителя после праздничного обеда в военный городок.
Конфуций мастерски вел черную в о л г у, и Станислав Гагарин шутливо помыслил о том, что умение управлять автомобилем едва ли не обязательный минимум для пророка, прибывающего в Россию с миротворческой целью.
«А может быть сие качество объемлет — ц з ю н ь-ц з ы — конфуцианская концепция идеального человека?» — подумал сочинитель, когда они пересекали Николину Гору, приближаясь к знаменитому мосту через Москву-реку, с которого некогда некие злоумышленники с б р о с и л и в мешке некое Very Importent Person — Особо Важное Лицо.
Есть теперь между Звенигородом и Одинцовым замандяцкая, с позволения сказать, достопримечательность!
«Тогда изначально не тяну на ц з ю н ь-ц з ы, — вздохнул Станислав Гагарин. — Машину водить, увы, не умею…»
— История Китая изобилует глобальными потрясениями, — заговорил Станислав Гагарин, когда миновали злополучный мост. — Но каждый раз довольно быстро восстанавливалась особая государственная система династии Хань, которая пришла к власти в конце Третьего века до нашей эры. И так во все времена, вплоть до нашего времени, когда ныне у государственного руля Современной Поднебесной Державы находятся коммунисты.
Все дело в принципах, которые обосновали вы, почтенный учитель Кун, создав моральное учение, в основе которого здоровая преемственность.
— Традиция, понимаешь, — голосом товарища Сталина наставительно произнес и рассмеялся Кун-цзы. — Иосиф часто говорит: Поживи я подольше, мы бы, русские коммунисты, развили бы эти принципы совместно с китайскими, понимаешь, товарищами.
А сейчас вы, сегодняшние русские, оставили наедине с Америкой Пекин, обрекли его в одиночестве противостоять заокеанской Империи Зла.
— И не только его одного, — проворчал писатель. — Палестина, Ливия, Ирак, Куба и Сербия, наконец… Во все времена такое называлось однозначно — предательство!
Сейчас, когда Кун-чжун-ни моргал фонариком в неведомый люк, председатель подумал, что ему, Папе Стиву, больше всего симпатичен культ предков, провозглашенный конфуцианством. Каждой семье, каждому роду собственный храм, пусть карликовый, некий к р а с н ы й угол в комнате, может быть, с фотографиями умерших. У китайцев в домашнем храме размещались таблички ц ж у, они символизировали предков!
«И ничего более, — подумал Станислав Гагарин. — А ведь так и было прежде в русских деревнях и поселках. Большая рама со стеклом на стене, а за нею дилетантские ф о т к и, сделанные в разные годы разъездными мастерами… Где они, эти поблекшие, с желтизною времени фотографии тех, кто сложил головы в Отечественную или сгинул на иных российских просторах?»
В сумерках подземелья бледно осветился черный зев открытого люка. Некто отвечал на световые сигналы Кун-цзы.
— Гонец, понимаешь, явился, — удовлетворенно произнес товарищ Сталин.
Из люка высунулась голова в черном капюшоне. Человек в защитном комбинезоне, с деревянной кобурой с т е ч к и н а на бедре, с вещмешком и к а л а ш н и к о м за спиною, довольно ловко выбрался на поверхность, подошел к вождю, протянул пакет и мелодичным голосом Веры доложил:
— Здесь мы не пройдем, товарищ Сталин. Вечный Жид рекомендует подобраться по нижнему горизонту, обходным путем. Вот новая карта подземных коммуникаций!
«Мужики, мать бы вашу так и переэдак! Зачем девку-то в дело втянули?» — сердито и тревожно подумал Станислав Гагарин.
VII
Он еще не догадывался о том, что перебирает руками последние металлические скобы глубокого восстающего колодца, и потому решил: грозный бог времени Зурван оставил его попечением, забыл о скромном пророке, который возвеличил Ормузда, второго сына Зурвана, не сумевшего опередить в рождении злого Ангро-Манью.
Заратустра уже смирился с мыслью о нескончаемости колодца и все выше и выше взбирался по нему, не на мгновение не забывая об оставшихся внизу соратниках.
Сейчас успешный выход в район Александровского сада, где согласно полученной Вечным Жидом информации закладывался огромной силы ф у г а с, зависел от основателя зороастризма, которому поручили подняться по вертикальному туннелю и зайти заговорщикам-террористам в тыл.
Заратустра висел на отвесной стене, преодолев более сотни метров, и держался за скобы, забросив оружие и боевое снаряжение за спину.
Заратустра не подозревал, что до площади, на которую он должен был выбраться и подать оттуда знак товарищам, осталось всего несколько скоб. Не знал огнепоклонник и того, что наверху затаились потомки Аримана, готовые встретить пророка, который во время оно открыл человечеству идеи доброго Ормузда.
Пророк снял руку со скобы, вытянул ее, ухватился за ржавый металл повыше, затем приподнял ногу, нашарил ею в темноте следующую ступень, равномерно повторил движение, чувствуя, как уставшее тело с трудом повинуется ему, и ноющие руки все медленнее и нерасторопнее перемещаются в пространстве.
«Увы, я не Ахура-Мазда, и рядом со мною нет Митры, правой руки и земного помощника бога добра, — грустно подумал Заратустра. — Мне никто сейчас не придет на помощь, а дэвы Ангро-Манью уже готовы оторвать меня от стены и повергнуть в бездну подземного ГУЛАГа».
Ему показалось, что снизу донесся подбадривающий возглас товарища Сталина, вождь будто бы крикнул «Мы верим в тебя, сынок!» — и Заратустра повторил ставшее уже заученным механическим движение.
Он висел над бездной, старался не думать о собственном положении, загадочный и легендарный пророк, заслуга которого перед человечеством состояла в том, что Заратустра соединил этику с космологией, саму религию превратил в учение о нравственности, придал морали, своду правил совершенствования человеческой натуры поистине вселенский, божественный характер.
Пророк утверждал, что суть бытия заключается в непримиримой борьбе мира света и добра с царством зла и тьмы. Именно эта борьба и составляет основу вселенского развития, как на земле, так и среди высших, запредельных сфер.
«Самое время воздать гимн Гаты и Ясны», — усмехнулся Заратустра, преодолевая еще одну скобу. Она была предпоследняя, но пророк, вернувшийся к статусу смертного человека, не ведал об этом.
Он поднял руку, чтобы ухватиться за привычный уже ржавый металлический прут, но рука встретила пустоту, затем, судорожно пометавшись, ощупала каменный край колодца.
«Добрался-таки, — с облегчением подумал Заратустра, перенося правую ногу повыше и опираясь теперь локтем левой руки на обнаружившийся выступ. — Осторожно выбраться на площадку и подать знак товарищам, оставшимся внизу…»
Покинув железные скобы, пророк некоторое время лежал неподвижно ничком и по-звериному чутко прислушивался к темноте.
Темнота ничем не выдавала себя.
Заратустра приподнял голову, пытаясь хоть что-либо рассмотреть во мраке, и не торопился зажечь фонарь, пока не уверится в безопасности того места, в которое вывел этот мучительный путь наверх.
Он оперся на левый локоть и потянул со спины к а л а ш н и к, приспособил автомат поудобнее и, осторожно оттянув затвор, дослал патрон в ствол.
«Хочешь не хочешь, а подниматься на ноги придется», — вздохнул Заратустра.
В кромешной тьме ему было ой как неуютно. Воспевший огонь как символ чистоты, святого очищения, искупляющего от греховной скверны, пророк ненавидел мрак, порождающий и покрывающий всякую нечисть.
Сейчас он был в состоянии разогнать темноту выстрелом из к а л а ш н и к а или лучом электрического фонаря, но Заратустра не торопился. Переждав минуту-другую, он поднимется на ноги, сделает три шага вперед, затем три шага в сторону, найдет на ощупь некое укрытие, а уже затем прибегнет к помощи животворящего света.
Но сделать три шага Заратустре не дали. Когда пророк выпрямился, наконец, во весь рост, неожиданно вспыхнул прожектор и осветил готового к стрельбе Заратустру, опасно стоявшего на краю только-только преодоленной им бездны.
Пророк успел дать короткую очередь, которая врезалась в зеркало прожектора и вдребезги разнесла его.
Но пули, выпущенные неизвестным л о м е х у з о м из автомата, на некую долю секунды опередили Заратустру. Раненный в обе ноги, пророк взмахнул руками, попытался сохранить равновесие, и некое время казалось, что он удержится на каменной площадке.
В темноте раздались новые выстрелы.
Случайная пуля ударила пророка в плечо и сбросила Заратустру в колодец.
Падая с высоты более сотни метров, Заратустра успел подумать, что Мани, последователь его, сын вавилонянина и персианки, заблуждался в попытках обосновать м а н и х е й с т в о на противопоставлении духовного света материальной тьме. Незачем было создавать ему и синкретическую, всеохватную религию, ибо любая религия суть система отношений между Человеком и Богом.
«Диалектики, тебе не хватило, дружище Мани… Вот что!» — это последнее, о чем успел подумать Заратустра.
Осветив тело бездыханного пророка, соратники быстро отнесли его из-под черного зева восстающего колодца.
— Что будем делать? — тихо спросил Мартин Лютер, встав на колени перед огнепоклонником и сложив на груди ему руки. — Надо предать его земле…
— На родине Заратустры умерших не хоронят, — сказал Станислав Гагарин. — Но где нам взять башню молчания? Да и хищные грифы не водятся в России…
— Я позабочусь о нем, товарищи, — послышался голос Вечного Жида.
Соратники расступились, и Агасфер подошел к покойному Заратустре.
— Сейчас он отправится в Иной Мир, — спокойно произнес Фарст Кибел. — Проститесь с пророком… Он достойно умер, пытаясь помочь России. Мир и Свет тебе, праведный воин Добра!
Вечный Жид поднял руки и п о м а х а л ими в воздухе, как бы напутствуя Заратустру в далекий путь к земле обетованной.
И когда Агасфер свел воедино ладони над останками пророка, останки огнепоклонника исчезли.