Дорогой Сергей!
Спасибо за теплое письмо! Весьма рад тому, что в среде русского офицерства есть люди, убеждения которых я полностью разделяю. Надеюсь, что таких, как вы, Сергей, много. Иначе на кого нам тогда надеяться, если не на вас, молодое поколение?!
Книга «Мясной Бор» вышла еще в 1991 году в Воениздате. У нас ее нет, но кое-что мы смогли купить на аукционе, поэтому для вас экземпляр найдется, постараемся выслать. Вы же напишите мне лично, какие книги, мои и Товарищества, у вас имеются, чтобы не оказалось повтора, хотя лишняя книга никогда не в тягость, ее всегда можно подарить товарищу-другу. И нет лучшего подарка, нежели книга…
Кстати, на Кунашире, равно как и в тех городах, о которых вы упоминаете в письме, я бывал.
Пользуюсь случаем, Сережа, чтобы поздравить вас. Вы оказались д е с я т ы м подписчиком! Жребий компьютера пал на вас, которому мы роман «Вторжение» посылаем б е с п л а т н о. Расскажите об этом сослуживцам, пусть подписываются на «Русского сыщика» и на Библиотеку «Русские Приключения», у них тоже есть шанс оказаться десятыми!
Что касается «Русского детектива», то подписку, уничтоженную бандитами Федотовой, посылаем статью об этом, мы восстановили. Вышел 5-й том, потом выйдут 4-й и 6-й. В этом году подписка на «Современный русский детектив» будет завершена.
Посылаем рекламные проспекты. Распространите их в воинской части.
Буду рад узнать ваше мнение о романе «Вторжение». Месяц назад я закончил работу над романом «Вечный Жид» — продолжение приключений товарища Сталина и вашего покорного слуги. В этом году «Вечный Жид», надеюсь, увидит свет.
Будем дружить! Слава Отечеству!
XII
Соотечественники! Друзья! Братья и сестры!
Теперь вы кое-что — но далеко не все! — знаете о русском человеке, который родился и живет на белом свете с единственным предназначением: служить Отечеству, служить вам, его читателям, тем, кому дороги честь и достоинство униженной ныне, но изначально и обреченно Великой Державы.
Не было и нет в помыслах Станислава Гагарина, в его творческих и предпринимательских намерениях иного стимула, кроме как желания определить собственные талант, духовную энергию, творческие силы на службу соотечественникам.
Другое вашему земляку попросту не дано судьбой. И когда вы подписываетесь на объявленные Товариществом Станислава Гагарина сериалы, когда вы заказываете издаваемые этим подвижником Земли Русской книги, вы укрепляете мощь и духовную стать нашего Отечества, защищаете тот нравственный мир, в котором будут пребывать ваши дети и внуки…
Не хлебом единым жив человек!
Будем дружить!
Слава Отечеству!
Искренне.
Станислав ГагаринВЕЧНЫЙ ЖИД
— Кто вы?
— Агасфер… Вечный Жид.
— Куда держите путь?
— В никуда.
— Когда достигнете цели?
— Сегодня.
Вот и подходит к концу многострадальное шеститомное издание «Современный русский детектив». Вы получили первые три книги до федотовского путча, затем новое предприятие восстановило подписку, разрушенную известными вам негодяями, выпустило по сохранившемуся набору пятый том.
Теперь вот пришел в ваш дом четвертый, а следом за ним последует шестой… В них опубликован мой роман «Вечный Жид», он продолжает линию романа «Вторжение», его вы получили с пятой книжкой раньше.
После разгрома РТО «Отечество», учиненного Федотовой, Павленко, Литинским и другими, мы не сидели сложа руки и буквально на пустом месте создали новое издательство, которое продолжает традиции предыдущих.
Предлагаем вам стать подписчиками новых сериалов: «Русский сыщик» — две дюжины добротных архиувлекательных и увесистых книг и Библиотека «Русские приключения».
Как на них подписаться?
Об этом в тексте романа «Вечный Жид».
Не скупитесь на приобретение книг! Всегда помните: не хлебом единым жив человек…
Искренне ваш
АГАСФЕР ИЗ СОЗВЕЗДИЯ ЛЕБЕДЯЗвено первое
I
Он заметил за собою слежку за день до того, как начал писать этот роман.
Заканчивалась первая неделя пребывания Станислава Гагарина в писательской больнице, расположенной на Каширском шоссе. У сочинителя взяли уже необходимые анализы, сняли электрокардио- и энцефалограммы, принялись донимать уколами и пичкать таблетками, призванными понизить артериальное давление, которое тревожило сосуды головного мозга — главного и единственного капитала сочинителя.
Положив себе за правило, как можно больше двигаться, возможности для подобного режима представлялись в больнице неограниченными, Станислав Гагарин ежеутренне отправлялся к газетному киоску у метро за свежей газетой. Он покупал «Правду» и «Советскую Россию», хотя на последнюю был подписан, но считал необходимым хоть чуточку поддержать родную «Совраску», а лишний экземпляр оставлял потом в вагоне метро или электрички, полагая, что искренний патриот-соотечественник увидит номер, прочтет, а там авось и подпишется.
У киоска «Союзпечати» Станислав Гагарин и заметил е г о впервые во вторник, 22 апреля 1992 года, около восьми часов утра.
Писатель почувствовал пристальный взгляд, хотел сразу повернуться, но сдержал импульсивное желание, дождался выбранных газет, неторопливо переместился назад, а затем, заглядывая в первую страницу, двинулся мимо небольшой, с десяток разномастных мужиков, очереди.
Подняв глаза от газетной полосы, Станислав Гагарин как бы нехотя повел взглядом по веренице жаждущих информации и увидел е г о.
Некое внутреннее чувство тревожно подсказывало писателю — сей смугловатый субъект с курчавой бородкой, красиво обрамлявшей продолговатое лицо, не имеет отношения к почти таким же торговцам фруктами и цветами, они заполонили пристанционную площадь метро «Каширская».
Да, внешность незнакомца, который, отворотясь, будто бы рассматривал пошлую дребедень за стеклом киоска, напоминала о кавказском или могло статься среднеазиатском происхождении стоявшего в очереди за газетами человека.
И Станислав Гагарин вспомнил, что не далее как вчера он дважды — а может быть и чаще? — встречал его…
«На скамейке у больничного корпуса, — подумал сочинитель. — У телефона-автомата, повешенного на стене универсама… И еще у входа в ресторан «Акрополис»! Явный перебор…»
Четверть века сочинявший романы о разведке и контрразведке Станислав Гагарин volens-nolens постиг азы оперативной работы и знавал кое-какие принципы, по которым ведется наружное наблюдение.
Дать объекту заметить слежку — далеко не редкий метод в сём тонком деле, и соображения у тех, кто наладил за ним х в о с т, могут быть при этом самые разные.
«Но кому это понадобилось? — подумал незадачливый объект н а р у ж к и, медленно шествуя с раскрытой газетой по дорожке вдоль Онкологического центра. — Комитету, вернее его наследнице, Российской э м б э, я и на хрен не нужен… Милиция, которая меня бережет? Как-никак, а в отношении меня одинцовский пинкертон Емельянов возбудил уголовное дело, да еще по р а с с т р е л ь н о й статье…
Но я и так никуда не денусь, весь на ладони, тратиться на дорогостоящий потаённый сыск не имеет смысла. Какого же тогда фуя выслеживают меня?»
Он перебрал еще несколько соображений, где были в перечне и таинственная мафия, которой на поверку некий русский сочинитель абсолютно до фонаря, и чиканутые рэкетиры, готовящиеся устроить п и с ь м е́ н н и к у отечественный к и д н а п и н г, то бишь, похищение с выкупом, но подобные сумасшедшие домыслы Станислав Гагарин определил словом б р е д я т и н а, незаметно оглянулся, вроде как случайно тормознув и уронив вторую газету из-под мышки, п р о в е р и л с я, так сказать…
Загадочный х в о с т не приклеился, исчез.
Станислав Гагарин несколько разочарованно вздохнул, ему вдруг захотелось поиграть со странным парнем в кошки-мышки, хотя, если говорить откровенно, всякие фокусы-покусы со слежкой вовсе не приносят о б ъ е к т у душевного равновесия, и писатель только храбрился-бодрился перед самим собой, а в глубине же души был несколько встревожен и озадачен.
Его, мягко говоря, озабоченность значительно возросла, когда свернув от автобусной остановки на дорожку, ведущую через голый еще фруктовый сад к больничному бело-голубому зданию, писатель увидел вдруг таинственного незнакомца, который шел ему навстречу, смотрел на Станислава Гагарина в упор и приветливо улыбался, будто отца родного увидал.
Это было так неожиданно — писатель был уверен, что тип этот остался в очереди у киоска, что Станислав Гагарин непроизвольно кивнул будто знакомому и удостоился ответного знака в виде открытого взгляда больших, хотя и суженных в уголках глаз, с розоватыми белками и желтыми — тигриными? — пятнами в центре.
Расходясь с писателем, незнакомец склонил голову, и Станислав Гагарин отметил, что проделал он сие с достаточно гордой, прямо-таки царственной осанкой.
«Ба, — мысленно воскликнул сочинитель, — да, мы, наверное, попросту соседи по больнице! Молодой писатель, видел меня в Доме литераторов, небось, или еще где… Потому и попадаемся на глаза друг другу».
При этом он старался не думать о том, каким образом этот тип оказался впереди собственного маршрута писателя, хотя положено ему было, так сказать, д е т е р м и н а н т н о, причинно, находиться где-то позади. Сие обстоятельство Станислав Гагарин просто выводил за скобки, пользуясь извечной практикой рода человеческого. Когда нам что-либо мешает, не укладывается в привычную ипостась, мы выбрасываем это ч т о-л и б о за борт.
Разминувшись с молодым коллегой, как определил его сочинитель, Станислав Гагарин прошел по аллее дальше, к площадке, где стояло несколько садовых скамеек, призванных гостеприимно размещать больных и посетителей в теплые часы, и здесь писатель понял, что выбросить за борт смуглого незнакомца, так упорно попадающегося ему на прогулочном маршруте не удастся.
Как ни в чем не бывало загадочный кавказец — или среднеазиат, а, может быть, и палестинец? — сотней метров до того миновавший Станислава Гагарина, теперь сидел на одной из скамеек и жестом предлагал явно ошарашенному писателю расположиться рядом.
II
Личность Марка Туллия Цицерона писателя Станислава Гагарина интересовала всегда. Как, впрочем, и сама классическая история Древнего Рима, с романтической байкой о братьях-маугли Реме и Ромуле, кровавой заварушкой, устроенной гладиатором Спартаком, вечной р а з б о р к о й между патрициями и плебсом, зациклившимся антисемитом античности Катоном Старшим по поводу того, что Карфаген должен быть разрушен, Корнелием Суллой и Крассом, так хотевшими добиться особой dignitas — эфемерной военной славы, и, конечно же, обаятельным Цезарем, который погиб от руки Брута, продавшегося большевикам…
Какие времена, какие люди!
Правда, в нравственный кодекс гордых римлян не входило понятие с о в е с т и, так высоко чтимой сыном Двадцатого века, автором этих строк, но Станислав Гагарин доподлинно знал: античная культура и не завещала сей ценности тем, кто формировал нравственные императивы, руководствуясь заветами сына плотника из Назарета.
Что поделать, так сложилось на берегах Тибра, и вовсе не нам, придумавшим ГУЛАГ и Освенцим, мировые войны и атомную бомбу, упрекать вскормленных молоком волчицы предков за отсутствие в их душах канонов лицемерной христианской морали.
Еще в трактате «О законах» Цицерон писал: у римлянина две родины. Одна — великая, она требует бескорыстного служения и жертв и воплощена в римском государстве. Вторая — малая, горячо любимая, коя есть плоть и существо повседневной жизни. Это община, в которую входят семья — ф а м и л и а римлянина — и сам он со всеми возможными домашними потрохами.
Связи, объединяющие римлян в общине, разнообразны и опосредствованы в каждодневном бытии. Святые места, родные улицы, общественные права и обязанности, привычки, которые недаром называют второй натурой, родственные и дружеские отношения, совместные дела и связанные с ними имущественные и моральные выгоды.
Как сочетать интересы великой и малой родин? Вопрос вопросов.
Судьба Цицерона в какой-то степени давала ответ, и Станислав Гагарин, захвативший с собою в больницу книгу Пьера Грималя о знаменитом ораторе, с первых же страниц открыл для себя то главное, о чем он напишет в романе «Вечный Жид».
Он исследует проблему, которая всегда возникала перед нравственными людьми: как выжить в Смутное Время и сохранить лицо, остаться н а у р о в н е в ы с о к и х п р и н ц и п о в, быть верным моральным нормам, не преступить их любой ценой.
Это озарение пришло к нему 21 апреля 1992 года, и только тогда Станислав Гагарин смог приступить к работе над романом.
И тут же началась эта странная слежка, возник молодой красавчик с бородкой, лет ему было чуть поболее тридцати, с виду приличный субъект в в а р е н о м джинсовом костюме, импортных кроссовках и трикотажной тенниске с бело-розовыми полосками.
Вот он вальяжно разместился на скамейке, приветливо улыбается и жестом приглашает Станислава Гагарина присесть рядом.
И писатель сел с незнакомцем.
— Здравствуйте, — бесцветно, нейтральным голосом поздоровался сочинитель с недавним преследователем.
— Рад вас видеть, Станислав Семенович! — оживился незнакомец, протянул сочинителю руку и с воодушевлением стиснул ладонь писателя.
— Вы меня знаете? — спросил тот.
— Еще бы, — отозвался тот. — У н а с многие вас знают…
И предваряя возможный вопрос — где это у в а с — понизил голос и со значением произнес:
— Вам привет от товарища Сталина.
III
Низкие рваные облака неслись над застрявшим во льдах теплоходом. Экипаж и пассажиры, рискнувшие постичь романтику полярного круиза, с нетерпением ждали помощи от ледокола. Но «Ермак», затеявший проводку каравана в проливе Вилькицкого, едва освободился и был сейчас на переходе от входа в Карское море к архипелагу Норденшельда.
Погода была ненастной. Ветер заходил от норд-остовой четверти к весту, и его переменчивость то поджимала к берегу ледовое поле, в которое неосмотрительно вошел «Вацлав Воровский», и это весьма не нравилось капитану, то вновь разряжала лед, и тогда начинались тщетные попытки теплохода самостоятельно вырваться из западни.
Впрочем, серьезному сжатию судно не подвергалось, да и «Ермак» радировал, что на рассвете он подойдет к «Воровскому».
Пассажирам объявили, что пребывание во льду и последующее вызволение с помощью ледокола носит запрограммированный характер. Оно имеет целью наглядно показать, какую опасность представляло сие в «старое доброе время», а теперь это сущий пустяк для современного плавания в Арктике.
Пассажиры приободрились, у всех появился аппетит, вечером были танцы, люди веселились, не подозревая, как ловко успокоил их первый помощник капитана, известный в пароходстве остряк и балагурщик из архангельских поморов Игорь Чесноков.
К часу ночи народ угомонился, и первый помощник капитана решил обойти судно перед тем как прилечь вздремнуть немного до прихода ледокола.
Начал он обход с носовых помещений, где жила команда, по левому борту вошел в опустевший танцевальный салон, заглянул на камбуз, где бодрствовала ночная смена, готовясь к завтрашнему дню, спустился в машинное отделение, пошутил со вторым механиком по поводу крепости шпангоутов-ребер их «коробки» и, осмотрев корму, двинулся по правому борту, чтобы, пройдя его, закончить обход на мостике, в рулевой рубке.
Когда Чесноков миновал среднюю часть пассажирского коридора, он услыхал за поворотом приглушенный неясный шум. Игорь остановился, прислушался.
— Нет, — сказал сдавленный голос, — нет… Теперь ты не уйдешь…
Затопали ногами, донеслось рычание, чертыхнулись, потом неожиданно донесся смех.
— Ведь я не против, — произнес второй голос, веселый и спокойный. — Почему вы так нервничаете?
— Сейчас увидишь… Пошли!
Чесноков шагнул вперед. Не нравились ему эти голоса в поперечном коридоре, очень не нравились… Еще немного — и комиссар увидит тех, кто блуждает среди ночи по судну.
И тут погас свет. Видно, переходили на другой генератор, механик говорил ему об этом.
Первый помощник услыхал беспорядочные шаги, шум борьбы, снова раздался смех, хлопнула дверь каюты, все смолкло, и вспыхнул свет.
Чесноков повернул за угол и никого там не увидел. Он прислушался. Затем медленно прошел по коридору поперек судна и вышел на левый борт. У дверей одной из кают он остановился. Игорю Николаевичу показалось, что в каюте разговаривают. Первый помощник взглянул на часы — один час сорок минут. Поздновато для разговоров… Чесноков вздохнул, готовый произнести необходимые извинения, и решительно — из головы не шло предыдущее событие — постучал в дверь.
Голоса стихли.
Чесноков вновь стукнул, тактично и вместе с тем требовательно, настойчиво. Миновала минутная пауза, затем зазвякал ключ, и дверь растворилась.
Каюту открыл высокий и рослый молодой мужчина с короткой шкиперской бородкой, одет он был в грубошерстный свитер и модно полинялые джинсы. Он увидел за дверью первого помощника — на Чеснокове была морская форма — и отступил в глубину каюты, стараясь придать сердитому лицу приветливое выражение.
— Извините, — сказал помполит, — мне показалось, что вы слишком жарко спорите… Разрешите представиться…
— Беглов, — буркнул хозяин каюты, — Владимир Петрович. Геолог и ваш пассажир.
Из кресла поднялся второй человек. Игорь Николаевич узнал его и сдвинул брови.
— Канделаки? — сказал он. — Не ожидал вас встретить… Ведь вам известно, что администрация судна не поощряет внеслужебные отношения команды и пассажиров. Что вы делаете здесь так поздно?
Матрос Феликс Канделаки пришел на теплоход, когда тот стоял на Диксоне. Отсюда пришлось отправить в Ленинград двух курсантов из мореходки, которые проходили практику и были зачислены в штат, и, когда этот самый Канделаки явился к помполиту и сказал, что он возвращается из Тикси, где работал на ледокольных буксирах, и теперь до конца навигации решил поплавать на «Воровском», Чесноков, просмотрев его документы, решил, что есть на земле справедливость.
Работал Феликс уже две недели, и их боцман дважды намекал первому помощнику, что не худо бы этого паренька «железно» закрепить на судне.
— Что вы делаете здесь, Феликс? — спросил Чесноков.
Матрос молча улыбался.
— Это мы… Значит так, — начал геолог. — Мой рабочий… В партии были вместе.
Пассажир был взволнован, запинался, хватал ртом воздух и являл собой полную противоположность невозмутимому Канделаки.
— Позвольте мне объяснить, Игорь Николаевич, — вмешался наконец матрос, не переставая доброжелательно улыбаться. — Владимир Петрович — мой бывший начальник. Раньше я работал у него в геологической партии. Сегодня случайно встретились. Он пригласил меня к себе. Вот и разговариваем о житье-бытье…
Игорю показалось, что на красивом смуглом лице Феликса мелькнула некая усмешка, но объяснение было заурядным, и повода оставаться дальше в каюте, да еще в такое позднее время, комиссар не видел.
— Да, конечно, — сказал геолог, — это мой давнишний товарищ… Ведь мы не нарушаем?
— Как будто нет, — ответил Чесноков, глянул на горбоносый профиль вежливо отвернувшегося Феликса, еще раз извинился и вышел из каюты.
…Разбудили его в пятом часу. Стучали тихо, но торопливо, беспокойно. Игорь Николаевич решил, что пришел «Ермак», вылез из койки-ящика в трусах, накинул полосатый халат и, запахивая его одной рукой, второй повернул ключ.
За дверью стоял геолог. Вид у него был и вовсе ошалелый.
— Ушел, — просипел голос, — он ушел… Извините…
На нем была финская шапка с длинным козырьком и короткое пальто из замши. Снежинки растаяли, а капли теперь светились, отражая яркий свет люминесцентных ламп на подволоке коридора.
— Кто ушел? — спросил Чесноков.
— Иван, — ответил Беглов, — Дудкин ушел…
— Какой Дудкин?
— Ах да, — он махнул рукой, — вы ведь… Ну, этот, как его… Вася, Феликс… Или еще как? Словом, Амстердам…
«Только этого нам не хватало, — подумал Игорь Чесноков и покосился на телефон, вспоминая номер судового врача. — И ведь сей товарищ не пьян… Это куда как хуже».
— Да вы входите, — сказал он ласковым тоном, где-то читал, что с этой категорией больных надо быть приветливым и добрым, — входите и располагайтесь как дома. О, да вам не помешает рюмка коньяку… Прошу вас!
Угощая гостя и разговаривая с ним, Игорь Николаевич тем временем подобрался к телефону и уже снял трубку, когда геолог, проглотив коньяк, вдруг твердо и внятно проговорил:
— Этот ваш Феликс — вовсе не Канделаки. Он есть Иван Дудкин! Или Вася Амстердам… Одно и то же. Вот.
— Что? — воскликнул первый помощник и швырнул трубку. — Значит, Канделаки не тот, за кого…
Беглов кивнул и протянул рюмку.
— Хороший коньяк, — сказал он, когда ошеломленный Игорь Николаевич снова наполнил его рюмку. — Налейте и себе. Пригодится… Кажется, я отхожу.
Он выпил. Помполит повертел рюмку в руках и машинально проглотил ее содержимое.
— Сейчас я проводил его до борта, — проговорил геолог. — Василий сошел на лед и скрылся в снежном заряде… За ним прилетели товарищи. И снова мне с ним уже не увидеться…
— Не сомневаюсь, — бросил Игорь Чесноков и схватил телефонную трубку.
Беглов перехватил его руку.
— Что вы собираетесь делать?
— Исправить содеянное двумя сумасшедшими, — ответил первый помощник, освобождая руку. — Объявляю тревогу «человек за бортом!»
— Постойте, — вскричал геолог, — не делайте этого! Не надо тревоги «человек за бортом!» Феликс Канделаки не Иван Дудкин и не Вася Амстердам. Это н е ч е л о в е к!
— Послушайте, — рассердился Игорь Николаевич, — я люблю остроумных товарищей и хохмачей, сам из сей категории, но разыгрывать порядочных людей в пятом часу утра может лишь отъявленный в о л о с а н. Не надо вешать мне на уши лапшу, паренек! Так кто же по-вашему этот Феликс, которому я еще надеру позвоночный столб, ежели он таки участвует в шутке? Кто он, этот обладатель трех милых фамилий? Вор-рецидивист?
— Нет, — тихо сказал Владимир Петрович. — И тот, и другой, и третий — Агасфер из созвездия Лебедя.
IV
— Вам привет от товарища Сталина, — понизив голос, произнес незнакомец.
Писатель вздрогнул.
— Значит, вы… оттуда? — спросил он после некоторой паузы.
— А вы думали, что я гэбэшник или мент? — усмехнулся молодой бородач.
— Ничего я не думал, — проворчал писатель. — На фуя им моя персона сдалась…
«И все-таки я где-то его видел прежде», — подумал Станислав Гагарин.
— Это верно, — согласился собеседник. — Меня вы помните потому, что описали в рассказе об Агасфере. И дурацкое дело, состряпанное Емельяновым по наущению Федотовой и других доносчиков скоро закроют. За отсутствием состава…
— Сие и первокурснику юрфака очевидно, — буркнул Станислав Гагарин, история с блефовой уголовщиной ему порядком надоела. — Из четырех сторон состава преступления отсутствуют три… Нет ни объекта преступления, ни объективной стороны… Нет и субъективной стороны, то есть, умысла! Один субъект…
Незнакомец рассмеялся.
— Я не юрист, но по-моему здесь нет и субъекта тоже, — сказал он.
Станислав Гагарин подозрительно посмотрел на него.
— Позвольте, но кто же вы? — спросил писатель.
— Я один из Зодчих Мира, — просто ответил собеседник. — И зовут меня Агасфер…
— Тот самый?! — воскликнул Станислав Гагарин. — Вечный Жид!?
— Да, — согласился Агасфер. — Так меня тоже называли… Впрочем, вы провидчески сообразили во время оно, что Агасфер был инопланетянином. Разумеется, я вовсе не библейский персонаж.
— А я роман собрался написать о вас, — растерянно проговорил сочинитель. — И уже пишу его вовсю… Надо же… Вы прямо-таки по заказу явились ко мне. И спасибо за привет от товарища Сталина… Как он там? Жаль, роман «Вторжение» по вине пресловутой Федотовой и ее сообщников-бандитов, о которых я еще расскажу в этом романе, не вышел еще из печати, хотя и дважды в двух изданиях был набран в типографии. Передали бы с оказией вождю на Тот Свет.
— Роман еще выйдет, не пройдет и года, и оказия не замедлит случиться, Станислав Семенович, — успокоил писателя Агасфер.
Они оба помолчали.
— Пишете новый ро́ман? — заинтересованно вдруг произнес Агасфер. — О чем же он? Наверное, и название придумали… Мне известно, что вы, Станислав Семенович, не в состоянии начать работу над новым сочинением, если нет еще заголовка.
— Это верно, — усмехнулся писатель. — Сюжет наметился осенью прошлого года, точнее, возникло название: «Вторжение продолжается, или Вечный Жид». Но вот начать повествование, положить на бумагу первые строки сумел только двадцать первого апреля, в девятнадцать часов двадцать пять минут. Не ранее, чем почувствовал вашу слежку за мной…
— Вовсе не слежку, — слабо засопротивлялся Агасфер. — Знаете, просто не решался как-то вдруг, сразу вступить с вами в контакт.
«Ишь ты, какой застенчивый фраер! — сердито подумал Станислав Гагарин. — Иосиф Виссарионович поступил проще: взял да и в о з н и к у меня в квартире. А с этим мы хрен кашу сварим, если он прибыл с похожей миссией на Землю, шелкопер и салага».
— Моя миссия, пожалуй, будет посложнее, — мягко возразил писателю его собеседник. — И возможности пошире…
— Значит, вы тоже… читаете мысли? — смутился писатель.
— Читаю, — будничным тоном произнес пришелец. — Что же касается салаги, то нынешний мой облик скопирован с матроса Канделаки, которого вы изобразили в рассказе «Агасфер из созвездия Лебедя». Помните? На самом деле я архидревний старикан, по земным, разумеется, меркам. Настоящий Мафусаил…
— Извините, — пробормотал, избавляясь, тем не менее, от некоей неловкости Станислав Гагарин. — Только ведь не из-за старого моего рассказа же в самом деле вы прибыли именно ко мне?
— К рассказу мы еще вернемся… Давайте проясним принципиальный вопрос. О чем вы будете писать в романе «Вечный Жид»? Первую половину названия вы, кажется, опустили.
— Опустил, — согласился писатель. — А напишу я о том, что происходило и происходит со мною и вокруг меня. И о вас, естественно… Я знал, что вы появитесь в моей жизни.
— Этого мало, — строго произнес Вечный Жид. — Что будет в о с н о в е романа? Литература — дисциплина, если так позволено мне будет выразиться, э т и ч е с к а я, нравственная. Вот в этом смысле вы продумали тему романа?
Агасфер испытующе, п р о н з и т е л ь н о посмотрел на писателя.
— Вы правы, — согласился Станислав Гагарин. — Без нравственного императива роман не соорудишь… По крайней мере, р у с с к и й роман. Ведь я и работу над ним не мог начать до тех пор, покудова не определился с моральным стержнем.
— Ну-ну, — с улыбкой поощрил сочинителя Агасфер.
— Впрочем, идею эту я проводил и провожу всюду, во всех собственных произведениях, её до меня четко сформулировал Гёте. Будь самим собой… Этот призыв, лозунг или, если хотите, принцип бытия особенно актуален в проклятое и мерзкое, архигнуснейшее постперестроечное время.
— Массовая истерия, эпидемия духовного распада, нравственный хаос, — вздохнул Вечный Жид.
— Сейчас скурвиться — ноу проблеме, — продолжал писатель. — И курвятся, беззаветно откликаясь на вселенский визгливый призыв доморощенных и с к а р и о т о в — хапать! Многие соотечественники, к величайшему сожалению и прискорбию, уже утратили духовные ориентиры, поддались искушению и — хапают… Распродают Россию оптом и в розницу.
Жуки рода Ломехуза, увы, победили! Муравейник гибнет, муравейник обречен…
На этом месте, видимо, возникает потребность остановиться. Лично я, автор, потребности сей не замечал, и пишу эту вставку 1 апреля 1993 года, когда мы с Галиной Поповой, главным редактором Товарищества Станислава Гагарина, принялись готовить к изданию «Вечного Жида».
— Хорошо, — сказала Галина Васильевна, обаятельная, между прочим, и л а д н а я женщина, — если читатель этого романа знаком был прежде с вашим сочинением «Вторжение», там-то вы вволю наобъясняли, кто такие л о м е х у з ы и как они служат космическим Конструкторам Зла. И про Василия Белова, который первым ввел в литературный оборот понятие л о м е х у з ы очерком «Ремесло отчуждения» в «Новом мире» за 1987 год, и на муравьином, так сказать, уровне показали жуков Ломехуза в их г е н о ц и д н о м по отношению к муравьям действии.
А как быть с теми, кто роман «Вторжение» не читал?
— Действительно, — я смущенно почесал затылок. — Видимо, надо рассказать и здесь, что жук Ломехуза поселяется в муравейнике, живет за счет муравьиного потомства, пожирая беспомощных куколок, и терпят муравьи Л о м е х у з у за то, что тот позволяет им облизывать Л о м е х у з а м брюшко, источающее наркотик. Последнее и губит муравейник окончательно…
— Вот такую судьбу и уготовили двуногие л о м е х у з ы для России и русского народа, — подхватила главный редактор. — Завербованные Конструкторами Зла, эти агенты влияния действуют теперь повсюду.
— О них знаменитый академик, известный борец за трезвость, Федор Григорьевич Углов целую книгу написал, — напомнил Станислав Гагарин. — Она так и называется — «Ломехузы». Недавно он прислал ее мне из Ленинграда в подарок… Думаете этого объяснения достаточно?
— Вполне, — ответила Галина Попова. — А те, кто не читал «Вторжение», пусть закажут книгу в нашем Товариществе по адресу: 143 000, Московская область, Одинцово-10, а/я 31. Только и всего. Можно и по телефону позвонить: 593–05–36.
Итак, в разговоре с Агасфером, вовсе не библейским персонажем, а с самим Зодчим Мира, вы, Станислав Семенович воскликнули: — Жуки рода Ломехуза, увы, победили! Муравейник, то бишь, наша с вами разворованная и униженная Россия, гибнет, муравейник обречен…
— Вы полагаете? — сощурился пришелец.
— А что, сохранился шанс? — вопросом на вопрос ответил, дрогнув внутренне от тайной надежды, Станислав Гагарин.
— Без надежды человеку нельзя, — заметил Агасфер. — Вы, впрочем, и не утратили ее, Станислав Семенович. Не правда ли?
— Конечно… Я верю в Россию и русский народ. Хотелось бы, чтоб соотечественники поскорее очнулись от наваждения, д е р ь м о к р а т и ч е с к о г о д у р м а н а.
Вот и в романе намереваюсь заложить основную мысль — даже если наше время станет еще более смутным: преступать нравственные принципы не моги!
— Помнится, знаменитый моралист Жан Жак Руссо заметил однажды, что если полагать цель жизни в успехе, то гораздо естественнее быть подлецом, чем порядочным человеком. Ведь вы тоже мечтаете об успехе, Станислав Семенович… По крайней мере, о литературном.
— Понятное дело, — кивнул сочинитель. — Всегда стремился к тому, чтоб мои книги прочло максимальное число людей. Материальное, скажем так, д е н е ж н о е выражение успеха меня волновало куда в меньшей степени, хотя всю жизнь я был нищим литератором, изданием моих книг любимое Отечество меня не баловало.
Но во имя высшей цели — блага Державы — я готов пожертвовать и литературным успехом в том числе.
Скажите мне: Россия и народ будут счастливы, но больше ни одной книги твоей не выпустят в свет — соглашусь, не задумываясь.
— Это уже слишком, — промолвил Вечный Жид. — Нам, Зодчим Мира, подобные жертвы ни к чему. Да они никак и не связаны с возрождением России. Продолжайте выпускать собственные романы, ваши книги как раз и способствуют прозрению русских людей.
А мы любимому вами Отечеству поможем…
— Наконец-то! — воскликнул Станислав Гагарин.
V
…Он сам определил себе задачу, пытаясь за день отработать два маршрута, и теперь, добивая второй, сверхплановый, проклинал все на свете: и кадровиков, зажавших полные штаты, и длинный северный день, позволявший ему надрываться сейчас за двоих, и самого себя, собственную жадность к работе, неистребимое стремление быть всегда на коне, если даже нет для того реальных возможностей.
Полный рюкзак с каменюками-образцами неудержимо рвал онемевшие плечи к земле. Ноги скрипели, сгибаясь в коленях. Геологический молоток превратился в двухпудовую гирю, а правая рука отказывалась повиноваться. Он собирался переложить молоток в левую, но сил на подобное движение не сумел приискать и все шел да шел, пока не увидел в сгустившемся, посиневшем окоеме темно-зеленый язык тайги, поднявшийся на обрыв, занятый их палатками.
Поисковая партия геологов была в сборе. Первыми встретили начальника собаки, две лайки с библейскими кличками Хам и Яфет. Люди тоже вышли за сотню шагов, но снимать рюкзак со спины тяжело шагавшего Беглова не стали: не положено по таежному этикету. Раз человек на ногах, он эти метры осилит, а у самой житьевины помощь ему оказывать — значит, обидеть его.
Когда Беглов умывался, отводя холодной водой притомленность, поливавшая ему коллектор Зося не утерпела, шепнула:
— У нас гость, Владимир Петрович! Такой симпатичный… Будто цыган! Брюнет…
У Зоси все мужчины считались симпатичными, кроме тех, кто состоял в их партии. Тут Зося была истинным кремнем, и потому Беглов примечание коллектора пропустил мимо ушей.
Но сообщение о госте его взволновало, в безлюдной тайге новый человек в диковину. Потому, едва обтершись полотенцем, Владимир Петрович отправился в большую палатку шурфовщиков, откуда доносились веселые возгласы и дружный смех.
Он сунул голову в палатку, смех затих, и Беглов дружелюбно сказал:
— Ну, который здесь гость? Выходи на волю, знакомиться будем.
Потом Беглов вспомнил, что больше всего его поразило чисто выбритое лицо незнакомца. Такую роскошь никто себе в тайге не позволяет. И комфорту никакого, и традиция есть запускать бороду, да и от комарья верное спасение, коль до самых глаз зарастешь.
А тут вроде как из салона красоты выломился товарищ. Верно, смуглый оказался парень, только не цыганского, иного типа. А какого — Беглов не определил. Глаза большие, добрые, поражающе глубокие, такие глаза женщин наповал сражают. Нос прямой, с горбинкой, темные волосы зачесаны назад, достают едва не до плеч и волнистые. И улыбается приветливо, первым протянул руку Беглову.
— Дудкин я, — сказал пришелец, — а кличут Иваном… Охотник из Окачурихи. Иду с участка. Сено там косил, зимовье ладил, вот к вам и завернул.
Верно, знал Беглов названную деревню, сто пятьдесят верст назад по Бормотую.
— Ну и ладно, — сказал он охотнику, пожимая его сильную руку. — Погости, Дудкин Иван, а может, и с нами останешься, рады будем.
Дудкин широко улыбнулся.
— Можно и с вами, — проговорил он и пожал плечами. — До сезона далеко, и в деревне скукота да бабы с ребятишками одне…
— Эка, паря, хватил, — роготнул и блеснул глазами шурфовщик Стрекозов, по прозвищу Долбояк, — нешто с бабами-то скукота бывает?
Иван повел плечами, покосил глазом на Долбояка, смолчал.
— Документы какие есть? — спросил Беглов, не веря удаче. Ведь ах как бедствовал он сейчас без людей! — Аль пошутил, охотник?
— А чо шутить? — отозвался Иван, засовывая руку во внутренний карман. — Об работе, чай, не шутят, ее излаживают добром. А вот и бумаги мои.
Беглов посмотрел документы Ивана, нашел их приемлемыми и тут же за ужином у костра написал чернильным карандашом в блокноте приказ о зачислении Ивана Дудкина временным рабочим геологоразведочной партии.
VI
— Мы, Зодчие Мира, поможем вашему Отечеству, — буднично произнес Вечный Жид.
— Наконец-то! — воскликнул писатель. — И слава Богу…
Агасфер улыбнулся.
— Но вы, кажется, человек неверующий, а Бога поминаете, — скорее констатируя, нежели осуждая, мягко произнес пришелец.
— Традиция, знаете ли… Разумеется, я не верю, что в облаках обитает некий дедушка Саваоф с седой бородою, окруженный бесполыми национальными гвардейцами с крылышками за спиной, — объяснил Станислав Гагарин. — Я скорее славянский язычник, коему Перун с Даждь-богом симпатичнее иудейских апостолов.
И одновременно живет во мне стихийный христианин, ибо верю в незыблемость нравственных принципов, провозглашенных при посредничестве Иисуса в Слове Божьем.
— А как же в отношении веры в социализм? — спросил Вечный Жид.
— Без проблем… Для русского народа социализм духовно весьма близок, ибо мы люди а р т е л ь н ы е. Маммоне, богу Наживы, не служили и служить не будем. Конечно, ныне приемлем лишь д и а л е к т и ч е с к и й социализм, с метафизикой и антилогикой мы нахлебались сполна.
— Диалектический социализм? — повторил Агасфер. — Это нечто новое… До сих пор я полагал любой социализм карикатурой на Евангелие. Разве не так?
— Вам виднее, — заметил Станислав Гагарин. — Вы лично знали Христа и его учеников, вам и судить, что называется, из первых рук.
— Ну, с Христом я вас еще познакомлю, — сказал Вечный Жид. — Сочинителю Станиславу Гагарину и Иисусу из Назарета будет интересно пообщаться. И полезно…
— Вы и на это способны?
— Я способен на все, Станислав Семенович, — скромно сказал Агасфер. — Здесь, на Земле, мне придется решать задачи куда более сложные, требующие огромного расхода космической энергии. Но Совет Зодчих Мира, в порядке исключения, решил пойти на любые затраты. Помогать так помогать!
— Нас ждет нечто ужасное? — тихо спросил писатель.
— Не то слово, — вздохнул могущественный пришелец. — Но кажется я сказал вам больше, чем следовало…
— А как же этический закон, запрещающий инопланетянам вмешиваться в земные дела? Именно поэтому две тысячи лет тому назад вас, значит, того…
— Зодчим Мира надоело наблюдать, как гибнут цивилизации, предоставленные самим себе, — с неожиданной жесткостью проговорил Агасфер. — Неслучайно мы создали модель Земли в системе Звезды Барнарда, неслучайно присылали к вам на разведку товарища Сталина, этого незаурядного землянина, аналога которому не было в истории человечества.
— Да, его не с кем сравнить, увы, — согласился Станислав Гагарин.
Он чуть более года общался с вождем и имел право сказать именно так.
— Наш посланец пытался поставить на Президента, наивно полагая, и товарища Сталина можно понять, что он сумеет активизировать человеческие качества этого субъекта, пробудит в нем патриотические чувства. Но агентам Конструкторов Зла после возвращения товарища Сталина на Звезду Барнарда удалось з а м е с т и т ь Президента. Он получил иную личность, которая и управляла действиями главы государства, втянула его в августовские события прошлого года, а затем по подсказке л о м е х у з о в этот монстр вообще разрушил страну. Вернее, поставил Великую Державу на грань катастрофы.
— Какая жалость, что в романе «Вторжение» я не позволил кастрировать его! — воскликнул сочинитель.
— Может быть, это и спасло бы ситуацию, — улыбнулся Вечный Жид. — Во всяком случае, мы с вами не раз еще используем эту возможность…
— Возможность вырезать ему яйца? — живо спросил писатель.
Агасфер от души расхохотался.
— Нет, яиц мы резать не будем, — сдержав смех, заверил он Станислава Гагарина. — Но монстрам и самим л о м е х у з а м придется туго.
— Вы их, как товарищ Сталин, будете уничтожать огненными стрелами из глаз? — спросил писатель.
— Сей способ чересчур эффектен, — заметил Агасфер, — но вождю н р а в и л о с ь именно так… Вождь, он и в Африке вождь. Мы с вами, Станислав Семенович, придумаем что-либо поскромнее. Но меня другое волнует…
— Что именно? — осведомился писатель.
— Вы находитесь в больнице — и это хорошо. Со здоровьем не шутите, вам его понадобится с избытком. И пробудете здесь некоторое время.
— До пятнадцатого мая, как я полагал, — сказал Станислав Гагарин.
— И эти дни я хотел бы побыть рядом с вами. Нам есть о чем поговорить друг с другом. Не возражаете?
— О чем речь! — воскликнул сочинитель. — Почту за честь общение с представителем Зодчих Мира…
— Тем более, — улыбнулся Агасфер, — вы обо мне писали, и, таким образом, я будто бы ваш крестник.
— Скорее мое дитя… Ведь я породил Агасфера из созвездия Лебедя собственным воображением, а в действительности оказалось, что вы таки — да существуете… Да еще в подобном ранге!
— Надо придумать… Погодите! Кому вы сейчас кивнули? Вон тот мужчина, который прошел по аллее — он кто?
— Мой сосед, живет во второй половине двести восьмой палаты. Андрей Васильевич, по фамилии Колпаков. Начальник детского городка обувной фабрики «Заря». Вроде хороший мужик…
Вечный Жид усмехнулся.
— Поначалу хотели сказать просто — х о р о ш и й мужик. Потом добавили слово в р о д е. Делаете успехи, постигая осмотрительность в оценках.
Станислав Гагарин вздохнул.
— Жизнь учит, товарищ Агасфер, фули тут поделаешь. Я и Федотову полагал толковым работником и преданным соратником. А на поверку — злобное и отвратительное существо, мерзкий сосуд зла, дьяволица, которая разрушает все, к чему прикасается. А бывший подполковник Литинский, которого я прочил на место Федотовой, в коммерческие директоры? Отставные полковники Павленко и Голованов, Рыжикова с Балихиной, Мелентьев… Как умоляла мамаша последнего взять сынка, загибающегося на стройке, в «Отечество»! Взял — и получил мелкого пакостника, предавшего собственного шефа.
Здесь редактор вновь меня остановила.
— Может быть поначалу рассказать о Федотовой и ее головорезах подробно? — предложила она.
— Но ведь подробно рассказал о федотовском «путче» и ущербе в сто миллионов, который нанесли предатели «Отечеству», Дима Королев, статью его я полностью включил в роман, до нее осталось несколько десятков страниц.
Честно говоря, мне казалось, что любой переброс текста взад или вперед нарушит композицию романа. Ведь это же м о е дитя, и мне лучше, чем кому бы то ни было знать, куда поместить ребенку глаза, а где у него должны быть прикреплены нос с ушами и руки-ноги.
— Ну хорошо, — согласилась умница Галина. — Пусть будет по-вашему. Читатель потерпит…
— Но больше других, — продолжал сочинитель, — меня поразила Ирина Савельева. Кроме добра и всяческой поддержки ничего другого от меня эта женщина не имела… Где теперь ее совесть? Да и была ли совесть качеством ее души вообще? Да… Эти существа пренебрегли элементарным здравым смыслом, войдя в федотовскую банду. Ума им не хватило понять: они изначально проиграют. Или околдовал их кто?
— Не л о м е х у з ы ли сменили им всем личности? — предположил пришелец.
— Возможно, — согласился писатель, — Только ведь не поддались же им другие, поверили мне и ушли со мной!
— В этой истории я помогу вам разобраться позднее, — пообещал Вечный Жид. — А вот с соседом… Решено! Принимаю его облик и поселяюсь рядом с вами. В палате и наговоримся вдоволь. Нет возражений?
— По рукам, — улыбнулся Станислав Гагарин.
VII
…Первый помощник капитана хмыкнул.
— Выходит похожи наши истории, — сказал он Беглову. — И ко мне он пришел поработать на время и документы отменные показал. Но при чем здесь созвездие Лебедя?
— Погодите, будет и созвездие, — ответил Владимир Петрович. — Но сначала послушайте про обычного лебедя. Я закурю, можно? Бросил уже с год, а вот сейчас опять потянуло.
— Курите, — сказал Игорь Чесноков. — Вот сигареты!
Беглов раскурил сигарету и жадно, глубоко затянулся дымом.
— Так вот, — проговорил он, — случилось это через неделю пребывания в партии нового рабочего. Иван Дудкин всем пришелся по душе, может быть, за исключением Долбояка-Стрекозова, которого, впрочем, никто у нас симпатией не жаловал, а тому на это было наплевать! Шурфы он бил исправно, а что до воспитания в нем нравственных качеств, то на это не было у нас времени, да и вышел уже Долбояк из того возраста, когда пристало время сеять разумное, доброе, вечное в его душе.
Сам Дудкин неприязни к Стрекозову не испытывал, а когда Долбояк задирал его, то либо отшучивался, либо отвечал на выпады шурфовщика обезоруживающей улыбкой.
Работал Иван куда как исправно, понимал с полуслова, будто не первый сезон вышел с партией в поле. А потом случилось э т о… Устроили мы банный день, постирушку затеяли кое-какую, словом, вроде выходного дня с бытовыми нуждами. Я вымылся и сидел в палатке, разбирал записи в полевых дневниках. Сами знаете, как мягчеет душа после бани, настроение было отменное, работы шли в графике, результаты поисков обещали быть куда уж лучше…
И вдруг грянул выстрел. Я разом отбросил бумаги — стрелять попусту в зоне жилья категорически запрещалось — выскочил наружу. Неподалеку от обрыва, за которым клокотал и булькал обширный Бормотуй, стоял ухмыляющийся Долбояк с двустволкою в руках. А в небе беспомощно кувыркался лебедь. Пытаясь удержаться на перебитом крыле, он звонко кричал, призывая на помощь. Но лебедя неудержимо тянуло вниз, и было видно, что упадет он в воды Бормотуя…
Молча смотрели мы на Долбояка, а тот ухмылялся, поводя плечами. «Хорош закусь, — сказал он, мерзко осклабясь и подмигивая мне. — Жаль только, что рыбам на корм пошел…» Тут лицо Стрекозова неожиданно исказилось. Он затрепетал, свиные глазки его забегали, челюсть отвалилась, и этот звероподобный детина плаксиво произнес: «Мама…»
Я повернулся. От банной палатки на Стрекозова медленно шел Иван Дудкин. Лицо его было бесстрастным, скорее задумчивым, взгляд, тем не менее, не отрывался от впавшего неожиданно в детство шурфовщика.
И вдруг Долбояк оживился, закивал головою, вскинул ружье — я в ужасе закрыл глаза. Раздался металлический звук, но это не было щелканьем курка. Я увидел, как Стрекозов переломил ружье и разрядил его. Затем он закрыл стволы, схватился за них руками, размахнулся и расщепил приклад о камень.
Иван прошел к обрыву, махнул рукой, и шурфовщик упал на колени, склонив голову к земле.
А лебедь тем временем был у самой воды. И тогда Иван разбежался и прыгнул с обрыва…
Геолог перевел дыхание, вздохнул и потянулся за сигаретой. Раскурив ее, он продолжал:
— Не может остаться в живых человек, если прыгнет с высоты ста метров, пусть даже и вода окажется под ним… Потом меня мучило даже не это. Я никак не мог забыть, как падал Дудкин в Бормотуй… Он разбежался и прыгнул. В миг парень исчез за обрывом, но тут оцепенение покинуло меня. Я выбежал на край и увидел, как мой новый рабочий, медленно, понимаете, м е д л е н н о опускается к водам Бормотуя.
Вспоминая эту потрясшую меня картину, я объяснял это тем, что в моем мозгу как бы застопорилось время, и падение Ивана предстало воображению подобием замедленной киносъемки. А что же мне еще оставалось делать? Рассудок всегда старается объяснить непонятное земными, естественными аналогами. И если сознанию заведомо известно, что люди не могут парить в воздухе, то сознание скорее усомнится в собственной нормальности, нежели отвергнет такую очевидную, проверенную опытом истину.
Конечно, в те минуты мне было не до абстрактных умствований. Партия моя была взбудоражена случившимся. Кто-то бессмысленно кричал и махал уже плывущему к лебедю Ивану, другие бежали к пологому берегу, куда должен был выгрести Дудкин, коллектор Зося подбежала к поднявшемуся уже на ноги Стрекозову и отвесила ему звонкую оплеуху, но шурфовщик бессмысленно таращился, испуганно озираясь, и на пощечину Зоей внимания не обратил.
Иван со спасенным лебедем благополучно выплыл на берег, и удивительным было то, что никому и в голову не пришло изумиться, поразмыслить над его фантастическим прыжком.
— А потом он исчез, — сказал Владимир Петрович.
— Лебедь? — спросил Чесноков.
Беглов поморщился.
— При чем здесь лебедь? Пропал Иван Дудкин… Честно признаться, сильно грешил я тогда на Стрекозова: не подстерег ли он парня. Но у Долбояка было «железное алиби», и мы решили: ушел Дудкин в родную деревню, поработал у нас две недели и ушел…
— Две недели, говорите? — спросил помполит. — Забавно… Сегодня ровно столько же с того времени, как Феликс пришел ко мне в каюту на острове Диксон.
— Вася Амстердам проработал в лаборатории Мухачева такое же время, — заметил Владимир Петрович. — Видимо, это у него цикл определенный, двухнедельный…
— Это какой еще Мухачев? У меня есть приятель в Москве с такой фамилией. Художник…
— Это другой, — сказал Беглов. — Мы учились с ним в горном. А сейчас он заведует лабораторией в одном из московских НИИ, и это уже другая история…