Все события того знойного лета шестнадцатого года, на удивление мягкой зимы семнадцатого и наступившего затем суматошного времени восемнадцатого и девятнадцатого годов в подробностях не упомнить. Когда произошла революция, в Михайловке долго еще оставалось все по-прежнему, в деревне хозяйничал, как и раньше, Кафтанов. Потом попритих, начал лихорадочно свертывать торговлю. Советская власть образовалась в Михайловке просто – приехали из Шантары Кружилин с Алейниковым, созвали сход, постановили образовать сельский Совет, председателем избрали Панкрата Назарова. Кафтанов безвыездно жил теперь на Огневской заимке, беспробудно пьянствовал там...
Да, многого в подробностях не упомнишь, дело давнее, многое поблекло, как летние краски к концу сентября. Но главное – помнится. Тем более что не так уж много этого главного. Началось оно, это главное, для него летним вечером восемнадцатого года.
В тот день к вечеру заходила гроза, небо рвало частыми молниями. Багровые вспышки без конца обливали каменные громады Звенигоры. Под порывами ветра зловеще гудела тайга.
Место постоянных встреч Федора и Анфисы было недалеко от деревни, в глухом таежном овражке. Там Федор построил небольшой балаганчик, застелив землю кусками старой, рваной кошмы, закидав сверху сосновыми лапами.
В тот день Анфисы в Михайловке не было, накануне ушла она с матерью в соседнюю деревушку Казаниху, к какой-то роженице, – мать Анфисы приучала дочь к своему ремеслу. Однако Федор, захватив из дома дождевик, зашагал к балагану. Шел по лесу и угрюмо думал: «Среда сегодня. Пущай Анфиска не явится только! Пущай не явится...»
Он знал, что зря распаляет себя, что Анфиса придет, прибежит, чего бы ни случилось. Но, подойдя к балаганчику, остолбенел: Кирюшка Инютин торопливо уничтожал их с Анфисой убежище – раскидывал с яростью сосновые лапы, выдергивал и разбрасывал тонкие жердочки.
– Ах ты сволота! – крикнул Федор, в два прыжка оказался возле Кирюшки, одной рукой схватил его за отвороты пиджака, другой ударил в подбородок.
Кирюшка не отлетел прочь, он осел, упал на колени.
– Это... когда ж ты выследил нас тут? Как сумел?!
– Федор, Федя! Брось ты ее! Оставь ты ее! – повизгивая, как щенок, жался к его ногам Инютин.
Федор в ярости пнул его, хотел пнуть еще раз, но из кустов выскочила Анфиса, растрепанная, вся потная, грязная, будто, напарившись в бане, она тут же вывалялась в дорожной пыли.
– Федор, Федя! – выкрикнула она и упала, обессиленная, на траву. – Там, в Казанихе... Кафтанов сам... И Зиновий! В Казанихе-то! А у нас в деревне – Кружилин с этим, с Алейниковым! И Панкрат Назаров... Панкрат-то Назаров!.. – Она загнанно дышала, ловила ртом воздух. Федор и Кирюшка, не в силах что-либо понять, испуганно топтались вокруг нее.
– Что в Казанихе? Говори толком! – крикнул Федор.
– Кафтанов там... И конный отряд с ним, человек полста, однако, али больше – не знаю. Прискакали в Казаниху, тамошнего сельсоветчика из избы вытащили и прямо у крылечка... господи, прямо у крылечка – шашками! И бабу его, которая на сносях... Схватки у нее начались уже, а ее тоже за волосы выволокли вместе с маткой моей. «Помогаешь новому сельсоветчику-кровососу народиться?!» А я воду на кухне грела. В окошко едва успела выскочить...
И Анфиса, распластавшись на траве, зарыдала, забилась в истерике. Федор и Кирьян стояли рядом, оглушенные, еще не зная, как понять слова Анфисы, что делать. Все яростнее громыхал гром над головой, со свистом хлестали молнии, но ветер поутих вроде, дождя не было.
Михаил Лукич Кафтанов с полгода как исчез куда-то с Огневской заимки. И Ванька-братец с ним исчез. Ни слуху ни духу об них не было, и вот – объявились.
– Анфиса, Анфиса, – нагнулся Кирьян над девушкой, погладил ее по плечу, – ты не плачь, не надо...
– Ну-ка, рассказывай все по порядку, – присел с другого боку Федор. – Что они... с матерью-то?
– Мама, мама, ма-ама-а! – выла Анфиса, болтала головой, билась лбом об землю, космы ее волос хлестали по траве. Потом вскочила на колени, в глазах ее и без того горел безумный огонь, а при вспышках молний они казались совсем страшными, звериными какими-то. – Что же вы сидите?! Они, Кафтанов и Зиновий и все конники, к нам... в Михайловку скачут, наверное, уж! Кишки, грят, Назарову надо выпустить! И Кружилину с его дружком... Кто-то сказал им, что они в Михайловке.
Кружилин и Яков Алейников действительно вчера приехали в Михайловку по каким-то хлебным делам, долго ругались с председателем сельсовета Панкратом Назаровым, на сегодняшний вечер назначили собрание-сход, но, слышал Федор, отменили из-за непогоды, перенесли на завтра.
– Можа... А можа, они уж в Михайловке? – произнес Кирюшка.
– А Ванька наш, интересно, тоже с ними? Не видала?
– Ежели... ежели не предупредите, изрубят же их! Как мою мамку, как... Прокляну тогда вас обоих!
И, поднявшись, пошла, шатаясь, в сторону деревни. Кирьян и Федор двинулись следом. Потом Анфиса побежала. Побежали невольно и они.
В тот непогожий вечер ни он, Федор, ни Анфиса, ни Кирюшка Инютин не понимали, конечно, что происходит, отчего скрывавшийся где-то Кафтанов неожиданно объявился вдруг, да не один, а с бандой. Лишь позже, когда очнулся от беспамятства Федор в Шантарской больнице, узнал он, что в конце мая по всей Сибири вспыхнул белочешский мятеж, что Советская власть пала во всех крупных городах, стоящих по железной дороге.
А в тот вечер они успели-таки предупредить Кружилина, Алейникова, Назарова с семьей. Но успели в самую последнюю минуту, когда скрыться из Михайловки было уже невозможно. Банда Кафтанова со стрельбой, визгом, свистом влетела в Михайловку одновременно с двух концов. Кружилин, Алейников, Назаров, его жена с семилетним сыном Максимкой, а также Федор, Анфиса, Кирюшка и взявшаяся откуда-то Анна метались, топча друг друга, по тесным переулкам. Жена Назарова крестилась беспрестанно, Максимка испуганно ревел, Назаров таскал его, как мешок с шерстью, под мышкой. Выстрелы и лошадиный топот слышались иногда совсем рядом, все падали, прижимаясь к плетням. И все понимали – ждет их неминуемая смерть, если не случится чудо. Кафтанов, озверелый от крови, не пощадит никого – ни Федора, ни Кирюшку Инютина, ни дочь свою Анну, коли увидит ее вместе со всеми.
– Ты как тут оказалась между нас?! – крикнул ей Федор. – Уходи, погибнешь ни за что!
– Сам уходи! – огрызнулась Анна. – Дядя Панкрат, давай ты с женой и мальчонкой... к нам попробуем задами! Я в свой чуланчик запру вас, – может, не догадаются. Втроем войдете, места хватит для троих...
– Айда, Григорьич! – крикнул Кружилин и взял за плечо Анну, повернул к себе на секунду. – Спасибо, девка. Не знал, что этакая ты! Живы останемся – благодарить тебя будем. Идите этим переулком, проскочите, может...
Анна, Назаров с сыном под мышкой, его жена побежали в сторону. И тогда закричала Анфиса:
– Кирьян! Ить дом ваш – вот он! В погреб если... Или в подполье куда? Ведь никто не подумает!
– Не знаю... – крутнул головой Кирюшка. – Отец-то дома, после смерти матери все прихварывает он.
– Кирюшенька! – Анфиса ткнулась ему головой в грудь. – Ты хороший, будь еще лучше! Выйду я за тебя, вот ей-богу!
– Так отец-то? Знаете же, каков он...
– Да ведь и меня они... если поймают! Я в окошко тогда там, в Казанихе, Кафтанов заревел: «Догнать и эту повитухину дочку, обрубить ей лапы-то, которыми выблюдка сельсоветского хотела принять!» – И, видя, что Кирьян, все еще колеблется, закричала страшно: – Кирья-ан!
– Ладно... Только и отца тоже... в подпол. Иначе выдаст.
Анфиса, Кирюшка, Кружилин и Алейников огородами побежали к дому Инютиных. Федор не побежал. Чувствуя облегчение, он посидел у плетня, глядя на зарево от полыхающего назаровского дома. Сидел и думал: этим близко, добегут, а сумеет ли Анна тех довести? Далековато тем...
Утром Федор узнал – сумела. Спасли, видимо, быстро наступившая темнота и хлынувший наконец ливень, иначе не пробраться бы им незамеченно. Узнал от Ивана, который зашел на минутку домой. Он был без шашки, только на руке болталась плеть.
– Герой, гляжу, ты. С плеткой ходишь. Жених завидный, – сказал тогда Федор. Иван дернул начавшей волосянеть губой, вышел.
А через полчаса распахнулась дверь, ввалился в избу Кафтанов, отшвырнул поднявшегося было навстречу дряхлого Силантия, схватил Федора за рубаху на груди, тряхнул.
– Говори сразу: куда они скрылись? Не то белый свет кровью замутится! Тут они где-то, тебя видели с ними вчерась в темноте.
– Не знаю я... Кто это меня видел?
– Счас узнаем, знаешь али нет.
И бросил Федора под ноги сгрудившимся в дверях бородатым мужикам. Те подхватили его за руки и ноги, выволокли из избы, сдернули пиджак, рубаху, брюки, прикрутили к плахе вниз животом, плаху бросили на землю. «Все, сейчас пристрелят, пристрелят...» – стучало у Федора в голове, когда его волокли по двору, срывали одежду. Он даже не мог сообразить, боится этого или нет, – так стремительно все произошло. Он не мог догадаться почему-то, что его просто собираются высечь. А когда свистнула плеть и будто насквозь прожгла тело, он все понял наконец и закричал:
– Что вы делаете, сволочи?! Что делаете?..
Но закричал не от боли, а от возмущения, от бессильного гнева. Этот гнев, кажется, и помог ему выдержать. Да еще то обстоятельство, что неподалеку, поглаживая лошадиную морду, стоял Ванька и угрюмо глядел на Федора. Характер Федора и на этот раз сослужил ему неоценимую службу.
Секли его долго, старательно, в лохмотья изорвав спину, зад и ноги чуть не до ступней. Больно было только вначале, потом лишь гудела голова, будто ее сжимали чем-то жестким и горячим, сжимали до тех пор, пока она с хрустом не лопалась, сознание не меркло.
Приходя в себя, он первым делом слышал голос Кафтанова:
– Последний раз спрашиваю: куда они могли скрыться? Где притаились, сказывай!
Веки Федора распухли – то ли оттого, что и по лицу угодила плеть, то ли просто от мук, – видел он плохо. Но видел, что Ванька так же стоит, обнимая лошадиную морду, что за плетнем собралась толпа баб, мужиков и ребятишек, слышал, как бабы и ребятишки выли, а мужики галдели и волновались. «Теперь-то... и вовсе молчать надо, – мелькнуло у Федора. – Иначе куда потом от позора? Не выдержал, скажут, расслюнявился... Насмешками заедят. А с Ванькой, живой останусь, сведу счеты. Не забуду. Анна, интересно, где? Видит ли?»