разгуляешься. И он, Полипов, из этого чувства самосохранения делал, видимо, такие поступки, которые и были причиной того, что он в скором времени вынужден был не по своей воле покинуть Новосибирск, оказался в Шантаре, в глубинном районе Сибири, на должности секретаря райкома партии, потом скатился еще ниже и вот в силу и вследствие в общем-то тех же обстоятельств оказался здесь, под Термезом, в забытом богом и чертом краю земли, где даже камни рассыпались в песок, прожженные беспощадным солнцем.
«Хорошая баба требовается...» – нередко всплывало почему-то в размягченном жарой мозгу Полипова, и он думал, что это бы хорошо, она ему давно требуется, и Рашидов, молчаливый долговязый узбек, обеспечил бы все это в лучшем виде, да только он не может себе позволить такого. Судьба, как он полагал, всю жизнь была не очень ласкова к нему, но сейчас повернулась более или менее благосклонной гранью – тут жарища и духота невыносимая, но не свистят же пули, не рвутся снаряды, – и будет просто неразумно испытывать ее. «Опять чувство самосохранения?!» – все-таки царапало где-то у него внутри неприятно. Но он отмахивался от этой мысли как от чужой и посторонней ему. Он думал иногда о Кружилине, о Субботине, вспоминал последний, очень неприятный разговор с секретарем обкома партии у себя в кабинете, в Шантаре. Вспоминал самоё Шантару, эвакуированный завод, суматоху с его восстановлением, с размещением беженцев, – но все это казалось ему уже очень далеким, когда-то промелькнувшим в его жизни и навсегда ушедшим за какую-то грань, откуда ничто не может возвратиться.
Непривычная жара, расплавив мозги, как-то притупила у него и реальное восприятие действительности. Поэтому Полипов, когда однажды его вызвал к себе начальник политотдела дивизии и объявил, что получен приказ об откомандировании его в резерв политсостава одной из действующих армий Центрального фронта, не сразу сообразил, что военная судьба его круто меняется...
...В первой половине июля 1943 года Полипов уже в звании майора прибыл в расположение 215-й гвардейской стрелковой дивизии, действующей на орловском направлении, по всей форме доложился начальнику политотдела дивизии, затем начальнику штаба и комдиву. А спустя два часа принял дивизионную газету «За Родину!».
Дивизионка располагалась километрах в двух от передовой, в каком-то хуторе или бывшей колхозной бригаде, состоявшей из большого сарая и трех домов, два из которых недавно сгорели. Между сараем и уцелевшим домом торчал колодезный журавель. Сюда и подошел Полипов, достал воды и припал к помятому ведерку, обжигающему холодом губы.
– Товарищ майор... Полипов? – спросил молодой парнишка в погонах сержанта, появившийся из сарая.
– Я...
– Товарищ старший лейтенант! Новый ответредактор прибыл! – заорал сержант, как оказалось, водитель автофургона, в котором размещалось все типографское оборудование – печатная и бумагорезательная машины, наборные кассы.
Из дома, застегивая на ходу гимнастерку, брякая медалями, выскочил черный, как ворон, старший лейтенант, вытянулся.
– Товарищ майор! Сотрудники газеты «За Родину!» готовят очередной номер. Заместитель редактора старший лейтенант Горохов.
– Не сотрудники, а личный состав! – поправил Полипов, стараясь не глядеть на медали, на орден Красной Звезды с потрескавшейся эмалью, чувствуя неловкость и раздражение оттого, что его грудь пустынна, как осеннее поле, нет на ней ни ордена, ни хотя бы даже медали. – И потом – почему не попросите предъявить документы? Вы же меня не знаете.
– Так... звонил же начальник политотдела о вас, о вашем прибытии.
Действительно, недавно начальник политотдела дивизии, сообщив, где разыскать редакцию, обещал туда позвонить, чтоб ждали нового редактора, прибавив при этом: «Телефонная связь с газетой сегодня имеется. По прибытии в редакцию доложите».
– Все равно, – хмуро сказал Полипов. – Ну, пошли знакомиться с сотрудниками.
– Сейчас в наличии кроме меня наборщики и шофер. – Горохов кивнул на сарай. Дощатые ворота его были распахнуты, внутри виднелся черный автофургон. – Остальные с утра на передовой, собирают материал в номер. С минуты на минуту должны вернуться.
Полипов посмотрел на небо и, хотя в нем в тот день было пусто, тихо и мирно, подумал: «На передовой... Да, тут не Термез... Бывший редактор газеты погиб еще в марте, участвуя в атаке, рассказали в штабе дивизии. Хотел очерк написать о героическом поведении бойцов в бою». И ему теперь придется... Ну что ж, он покажет, обязан показать, раз ему рассказали о гибели бывшего редактора, что и он, Полипов, не из трусливого десятка. Только вот с писанием у него не очень легко и гладко получается. Не такое простое дело, оказывается...
– Значит, не готовится еще номер... – произнес Полипов и опять почувствовал раздражение, потому что Горохов, вскинув брови, возразил:
– Как же, раз там ребята... Самый свежий материал будет завтра в газете. Остальное все набрано или набирается. А я заканчиваю передовицу...
– Хорошо. Показывайте хозяйство.
Показывать особенно было нечего. В доме, где расположились на временное житье фронтовые журналисты, было грязно, тесно и неуютно. Это был, собственно, не дом, а большая изба с темными просторными сенями, где пахло дегтем, хомутами и какой-то прелью, валялись запыленные ящики и кадушки. В единственной комнате с побитыми стеклами окошек, в которые тек горячий запах полынных степей и залетали мухи, стояло два некрашеных крестьянских стола, по стенам развешаны в беспорядке потрепанные, видавшие виды шинели и плащ-палатки, на которых фронтовые журналисты спали где придется, на подоконниках валялись алюминиевые тарелки, кружки, в одном углу стояло два автомата, в другом – прикрытый стеганой телогрейкой радиоприемник.
Полипов оглядел все это, сел за скрипучий стол, за которым, видимо, только что работал Горохов, скользнул взглядом по листу бумаги, наполовину исписанному, спросил зачем-то:
– Пишущая машинка в редакции имеется?
– Никак нет, товарищ майор. Был худенький «Ундервудишка», да в него осколок попал, выбросили. Теперь с рукописного текста набираем. Ничего...
«Ничего...» – мысленно повторил Полипов и снова подумал, что это не Термез. Там редакция располагалась в сложенном из каменных плит здании. В прохладном полуподвале была типография, наверху в одной из комнат – редакция, в другой жили Рашидов, начальник типографии по званию старший сержант и двое наборщиков. Жилье творческого состава газеты находилось во дворе этого дома, все занимали по комнате, спали, правда, на деревянных топчанах, но зато на чистых простынях и настоящих подушках.
Полипов посидел, побарабанил пальцами по столу, молча поднялся, вышел из избы, зашагал к сараю. Возле стенки, на нежарком еще припеке, двое солдат в расстегнутых, без ремней, гимнастерках, установив на каких-то чурбаках наборные кассы, производили набор. Увидев офицеров, они, не выпуская из рук верстаток, вытянулись.
– Здравствуйте, товарищи, – сказал Полипов, стараясь своему голосу придать приветливость, оглядывая, однако, их осуждающе.
Наборщики враз ответили на приветствие.
– Вид-то какой у вас, – промолвил Полипов. – Нехорошо... Ремни хотя бы наденьте.
И зашел в сарай.
Там было довольно светло, в широкие проломы в стенах потоками лилось солнце.
Сержант, возвестивший о прибытии нового редактора, копался в моторе трофейного автофургона, рукава его гимнастерки были засучены по локоть.
– Что, ремонт? – спросил Полипов, оглядывая кабину.
– Никак нет, товарищ майор. Профилактика. Это трофейная драндулетина без профилактики не ездит.
– Давали нам новую машину ЗИС-5. Бывший редактор отказался. Правильно, по-моему. Эта крытая все же, – сказал Горохов. – От дождя, от снега... А раньше была полуторка, намучились.
Полипов на это ничего не ответил, обошел вокруг пузатую, неуклюжую машину, открыл дверные створки фургона, помятые, видимо когда-то сорванные взрывом, а теперь кое-как выправленные и приваренные к стенкам большими воротными петлями, по железной стремянке поднялся внутрь. Горохов проскочил вперед, зажег аккумуляторную лампочку. Полипов оглядел знакомое нехитрое типографское оборудование.
– Движка нет? – кивнул он на печатную машину, точно такую же допотопную «американку», какая была у них в Термезе.
– Никак нет. Вручную крутим. Да и чего с ним, с движком? Потаскай его... Сегодня мы здесь, завтра – неизвестно где. Бои начались. Это вот сегодня с утра спокойно...
– Бои начались, – проговорил Полипов как можно равнодушнее, делая вид, что война для него дело привычное, и опять испытывая раздражение оттого, что этот долговязый старший лейтенант знает, конечно, что он прибыл сюда из армейского резерва политсостава, видит и понимает, что ни в каких боях он еще не участвовал, передовой не нюхал...
Горохов стоял рядом и ждал вопросов, всем видом показывая, что готов ответить на любой.
На бумагорезательной машине лежало несколько газетных небольших листков. Полипов взял один из них.
– Это вчерашний номер, – сказал Горохов.
– Ага... – Полипов пробежал заголовки первой полосы, стал читать какую-то заметку. Читая, он поджимал губы, будто сомневаясь в подлинности напечатанного.
– Это мой материал, – сказал Горохов смущенно, полагая, что Полипову не понравился текст. – Написано, конечно, не ахти, но ребята...
Полипов молча положил газету, спустился из фургона по стремянке, вышел из сарая.
Небо по-прежнему было пустынным и чистым – ни дымка в нем, ни облачка. Полипов вспомнил последнее боевое учение в Термезской дивизии в условиях, приближенных к боевым, многозначительно поглядел на небо.
– Вот что, старший лейтенант, – проговорил он, угрюмо нахмурившись. – Здесь фронт, и бои, как вы справедливо отметили, начались. А если бомбардировщики налетят? В любое ж время боевые действия могут разгореться... А?
– Могут, товарищ майор, – подтвердил Горохов.