рт его знает, кого могло по случайности занести в этот овраг. Но день прошел спокойно. Когда солнце покатилось к горизонту, он вынул из кармана и нацепил очки с обыкновенными стеклами, выбрался из своего убежища и, зорко поглядывая по сторонам, вышел на заросший травой проселок. Примерно через полчаса его догнала пустая полуторка, возвращающаяся с передовой. Валентик остановил ее, приветливо улыбаясь, представился шоферу, пожилому солдату с усталыми и воспаленными глазами, протянул удостоверение.
– Не знаешь, отец, где дивизионная газета располагается?
– Эти... писатели, что ли? – спросил шофер. Удостоверения он не взял, только кивнул головой, прикрытой грязной, засаленной пилоткой.
– Примерно... фронтовые журналисты.
– Рядом с нашей АХЧ, говорили. На сгоревшем хуторе, что ли... Садись.
За ужином Кузин опять рассказывал о довоенной московской жизни, упоминал имена известных столичных журналистов и писателей, с которыми, так или иначе, сводила его судьба. Некоторые из этих имен, слышанные когда-то Полиповым, всплывали теперь в памяти, он с завистью глядел на Кузина, а потом и сказал откровенно:
– Завидую вам, подполковник. Интересная жизнь. В самой гуще, так сказать...
– Да, Петр Петрович, не сбоку припека, – не стал скромничать и Кузин. – Хотя, конечно, я не Стеклов или, скажем, Кольцов. То были журналисты международного класса. Но, в общем, ничего. Война нашему брату-газетчику сейчас много дает. Открывает великие творческие горизонты... Есть у меня мечта – после нашей победы засесть за книгу о фронтовых журналистах. С кем, как говорится, встречался, с кем общался... Увековечить скромный, но так необходимый для дела великой нашей победы труд фронтового газетчика...
Все это Кузин-Валентик говорил не без умысла, чувствуя, что Полипов, согласившийся пойти с ним на передовую, может от этого под каким-то благовидным предлогом и отказаться. И пути для отступления ему надо было отрезать.
– А вы, Петр Петрович, откуда родом? Где до войны работали?
– Да я что же? – скромно пожал плечами Полипов. – Был на советской и партийной работе. Долгое время трудился первым секретарем сельского райкома партии. Я коренной сибиряк.
– Ну-у! – воскликнул подполковник, и глаза его вспыхнули. – Ах, как я мечтал побывать в этом легендарном краю! Алексей Максимович Горький все любил повторять: удивительные люди там живут! И тоже, как я, грешный, все хотел поехать в Сибирь, да так и не успел... А сибирские дивизии что под Москвой сделали, а?! Спасли, можно сказать, столицу!
– Это вы уже через край, – усмехнулся простенько Полипов. – Не одни сибиряки под Москвой воевали.
– Да, это так, разумеется. Ничего, история разберется, все оценит. Ну-ну, расскажите мне чуток о своей жизни.
– Да что в ней интересного? Борьба, работа... И тюрьмы, конечно.
В глазах Кузина за стеклами очков мелькнуло удивление, настороженность. Он тихонько потрогал свой ус, спросил:
– Какие, простите, тюрьмы?
Полипов, чувствуя, как все его существо заливает волна удовлетворения, понимая, что сейчас сразит этого хвастливого подполковника, в жизни, видимо, удачливого, наповал, еще немного помолчал и как бы нехотя произнес:
– Известно, какие тюрьмы... Царские. Потом белочешские.
– Что вы говорите?!
– Да... Мы там, в Сибири у себя, с азов начали. С организации социал-демократических кружков в массе рабочих. Ну, а историю гражданской войны в Сибири вы знаете. Белочешские контрреволюционные выступления, Колчак...
Настороженность в глазах у Кузина исчезла, а удивление осталось. Полипов сразу же отметил это, усмехнулся про себя.
Неподалеку затрещал, приближаясь, мотор. Кузин сразу же повернул на звук голову. Полипов встал, подошел к окошку, увидел Сашу Березовского, подъехавшего на каком-то черном мотоцикле с коляской. Его окружили наборщики, сержант Климов, мелькнул потом Горохов.
– Что это такое? – спросил Полипов, открыв окно.
– Сейчас, товарищ майор! – крикнул Березовский, пошел к крыльцу.
– Опять что-то выкинул этот Березовский, – проговорил Полипов недовольно.
Березовский меж тем влетел в комнату, вытянулся у дверей.
– Товарищ подполковник! Разрешите обратиться к товарищу майору?
– Ну, между своими-то зачем уж эта официальность? – улыбнулся Кузин. – Обращайтесь...
– Товарищ майор! У автотранспортников одолжил, – кивнул Березовский за окно, где стоял мотоцикл. – Трофейный. Разрешите довезти вас до войск? Мне ж тоже надо на передовую. К завтрашнему номеру кое-что подсобрать...
Кузин, оглядывая Березовского, молча пошевеливал бровями.
– Хорошо, Березовский, – сказал Полипов. – А нельзя этот мотоцикл вообще забрать для редакции?
– Так вы попросите в штабе дивизии. Чего ж нельзя...
– Хорошо, идите. Мы сейчас.
Через несколько минут они выехали. Полипов предложил Кузину место в коляске, сам неловко взгромоздился позади Березовского.
Когда усаживались, Кузин спросил:
– Выходит, Петр Петрович, что вы член партии с дореволюционным стажем?
– Да... – ответил Полипов, поймав любопытный взгляд Березовского. – Осенью 1905 года я, будучи почти мальчишкой, уже в Новониколаевской тюрьме сидел.
– Это где же?
– Новониколаевск? Да теперешний Новосибирск.
– Ах, да...
– А в девятьсот восьмом году снова. Но это было уже в Томске.
Больше Кузин ничего не спрашивал, сидел в коляске, о чем-то задумавшись. Полипов, чувствуя, как поскрипывают под ним пружины сиденья, тоже молчал. В голове сами собой ворошились мысли, что, если этому Кузину удастся написать свою книгу, вовсе нелишне, если в ней будет фигурировать и он, Петр Петрович Полипов. «Неплохо, неплохо, что Кузин забрел в редакцию. Конечно, теперь он будет внимательно следить за мной, надо не ударить в грязь лицом, пойти на самые передовые рубежи... хотя бы и немцы наступать начали... Это бы даже хорошо, если бы начали. И Березовского – с собой. Пусть все узнают в редакции, что я не робкого десятка. И что я еще в девятьсот пятом в тюрьме сидел, потом в девятьсот восьмом... Березовский не утерпит, раззвонит. И все неловкости, неизвестно даже, как и почему возникшие в день прибытия в редакцию, забудутся навсегда...»
...Так думал Петр Петрович Полипов, не подозревая, что в его жизни с каждой секундой приближается новый, неожиданный поворот, причиной которого являются давние-давние поступки, совершенные именно в те годы, о которых он сейчас говорил и вспоминал.
На каком-то подъеме мотоцикл затрещал сильнее, и это будто вывело подполковника Кузина из задумчивости. Он вскинул голову, огляделся. Солнце давно село, закат розово догорал, краски с каждой минутой блекли, светло-серое вечернее небо было прошито тонкими звездами, на востоке уже довольно густо, на западе пореже.
Кузин достал из полевой сумки фонарик, карту и, освещая ее, начал рассматривать. Потом спрятал то и другое, проговорил:
– Саша, тут сейчас проселок будет. Сверни-ка на него.
– А зачем? Тут же прямее. А там какой-то овраг объезжать.
– Я от ваших соседей связывался с командиром вашей дивизии полковником Велихановым. Он куда-то сюда хотел свой КП перенести. Разыщем его сперва.
Ни Березовский, ни тем более Полипов в этих словах ничего не заподозрили, и, когда подъехали к проселку, Березовский свернул на него, мотоцикл понесся темной степью, фары в прифронтовой полосе зажигать было запрещено. Березовский напряженно вглядывался во мрак, чтобы не сбиться с затравеневшей, едва приметной дороги.
Не достигая метров тридцати до оврага, проселок раздваивался.
– Куда ж теперь? – обернулся Березовский, притормаживая.
– Остановись. Сейчас разберемся, – сказал Кузин.
Все сошли с мотоцикла. Кузин осмотрелся и произнес:
– Черт! Неужели это не тот проселок?
– Я эти места знаю, товарищ подполковник, – сказал Саша Березовский. – Вот эта дорога в Малые Балыки пошла. А эта – в обход болота. Тут болотища тянутся на много километров...
Это были его последние в жизни слова. Едва он замолк, Кузин левой рукой тронул его за плечо, кивнул на звездное небо:
– Гляди-ка...
Березовский запрокинул голову, Кузин мгновенно выхватил нож и всадил ему в голое горло. Младший лейтенант лишь коротко простонал и рухнул, чуть не задев тоже глянувшего в небо Полипова.
Какие-то секунды Полипов, не в состоянии оценить и понять случившееся, чувствуя лишь, как цепенеет и становится холодным его мозг, смотрел вниз, на Березовского, а когда поднял голову, увидел не самого Кузина, а пистолет в его руке. В уши начала больно звонить кровь, и сквозь этот звон он расслышал:
– Спокойно, сибиряк!
Ноги его подломились, и он упал бы, если бы не оперся о коляску мотоцикла.
– Сибиряк... с печки бряк, – еще раз насмешливо произнес Кузин-Валентик, шагнул к Полипову. – Повернись спиной! Подними руки.
Полипов повиновался. Валентик выдернул у него из кобуры пистолет, отстегнул с ремня такую же, как у него самого, саперную лопатку. Эту лопатку он сам и посоветовал ему недавно взять с собой, объяснив: «Мало ли в какой переплет наш брат-газетчик попадает. Спасительница, руками ж не окопаешься. К тому же холодное оружие, если что...»
Обезоружив Полипова, он тем же насмешливым голосом проговорил:
– Ну, а теперь спроси чего-нибудь.
И, будто повинуясь, Полипов выдавил хрипло, через силу:
– Что... все это значит?
Валентик снял очки и отшвырнул их далеко в сторону. Потом отодрал усы, но выбрасывать их не стал, а сунул в карман брюк.
– Что... все это значит? – опять спросил Полипов. Губы при этом у него не шевелились, а дрожали и дергались.
– От Лахновского тебе большой привет.
– От... кого?! – И Полипов снова осел на мотоциклетную коляску.
– От штандартенфюрера Лахновского Арнольда Михайловича.
– Не может быть... Не может быть... – пробормотал Полипов.
– Ну, ты... встать! – жестко теперь скомандовал Валентик. – Размазня... Бери мотоцикл. Кати в овраг. Живо!