– Таких могил в Норвегии много, они разбросаны по всей нашей стране, – негромко проговорил Эстенген. Это был улыбчивый и добрый человек лет под шестьдесят, ходивший с костылем, он хорошо говорил по-русски. – Есть у нас люди, которые хотели бы могилы советских людей уничтожить... чтобы их не было. Норвежский народ этого не позволит. Эти могилы должны нашим детям напоминать о совместной борьбе с фашизмом.
К могиле «русского Савелия» они отправились в тот же час, как сошли в Бреннёсунне с парохода, где их встретил Эстенген. А вечером сидели в его небольшом домике, сложенном из тесаного камня, жена Эстенгена с непривычным и красивым именем Ингрид поставила на стол большое блюдо с рыбой, тарелку с коричневатым козьим сыром, который был сладким на вкус, масло, тоненько нарезала белую булку, налила всем в крохотные чашечки кофе, а сам Эстенген между тем рассказывал:
– С вашим сыном, Анна Михайловна, я познакомился еще в Рованиеми, на заготовке торфа...
– Вы уверены, что это он, Семен? – в который раз уже спрашивала Анна. – Посмотрите еще!
И в который раз старый норвежец брал из ее рук фотографии Семена, долго и внимательно рассматривал. Их было не много, фотографий. На них он был еще мальчишкой, лишь две небольшие фотокарточки были сделаны в сорок втором году. Один раз он сфотографировался для каких-то военкоматских документов, Анна перед отъездом выпросила в Шантарском военкомате эту крохотную фотографию, в Ленинграде уже сделала с нее увеличенную копию. А другой – перед отъездом на фронт, вместе с Наташей. Будто зная, что расстаются они навсегда, она уговорила тогда его сняться на память. На этой карточке Семен был в распахнутой рубашке, рядом с Наташей он сидел скованный, но лицо его пропечатано было хорошо, эта карточка являлась основной. Портрет, напечатанный когда-то в дивизионной газете, тоже был неясный бумажный клочок. К тому же сильно истерт.
– Я думаю, это был он, – говорил Эстенген раздумчиво. – Он был худ до невозможности, как и все мы, на щеках грязная щетина... Но глаза... Я уверен, что это он... Торф этот мы копали до самой отправки в Норвегию. Можете представить, какие мы были тогда, если с утра до вечера ходили по колено в холодной болотной жиже. Какого-нибудь душа, а тем более бани нам не полагалось. От холода руки и ноги у людей неожиданно скрючивало – таких немедленно расстреливали, потому что работать они уже не могли. Мы с Савелием выдержали. Да, да, его еще в финском лагере называли «русским Савелием». Мы с ним выдержали, только я до конца жизни не вылечу свой ревматизм...
– А Зубова, Петра Зубова вы не знаете? – спрашивала Наташа. – У Семена в этом финском лагере был товарищ по фамилии Зубов. Они всегда были вместе...
– Не знаю, – качал головой норвежец. – Товарищ... Товарищи были там у каждого, но мы это скрывали... Немцы не любили, чтобы заключенные становились товарищами. Они немедленно принимали, понимаете, меры... разные. И товарищи навсегда разлучались. Савелий... или Семен был молчалив, но, по-моему, у них была в лагере своя подпольная русская секция, и они готовили побег или восстание, и Савелий в этом активно участвовал. У нас была своя, норвежская, руководители секций как-то были между собой связаны. Но руководителей секций мало кто знал, это было опасно. Однако восстание готовилось, это все знали...
– Да, и Зубов говорил же, мама, что готовилось, – сказал Дмитрий. – Когда наши фронт в Заполярье прорвали, особенно активно началась подготовка.
– Верно, так, – кивнул Эстенген. – И немцы об этом догадывались. Чтобы нарушить эту подготовку, все связи оборвать, они осенью сорок четвертого стали часто переводить большие группы заключенных из лагеря в лагерь. А нас, нашу группу, в которой оказались мы с Савелием, погнали в Норвегию. Разумеется, вначале мы не знали, куда нас ведут. Шли много дней, под ногами была такая же грязь, как в болотах. Знали только, что на север идем, кругом тундра. Я идти уже почти не мог, ноги не слушались, я боялся все, что их сведет судорогой. И тогда бы... Автоматчики с собаками всегда шагали рядом... Но последние несколько дней меня почти тащил на себе Савелий. Он спас мне жизнь таким образом... И однажды под вечер все мы увидели пограничный столб. На одной стороне столба надпись: «Суоми», на другой – «Норге». Сердце мое забилось, в ногах сил прибавилось... Это было где-то в середине октября. Савелий мне сказал...
– Почему вы все его Савелием называете? – спросил Андрей.
– Да, да, Семен... Но так его никто не называл.
– Что же он, Семен, сказал вам? – Андрей сделал на имени ударение.
– Он сказал: «Держись, Сигвард, ты на своей родине. Если все норвежцы такие славные люди, как ты, мы здесь не пропадем». Он так и сказал: «Если такие славные, как ты...»
– Я слышал, что даже ваш тогдашний король призывал к борьбе с фашистами, – опять проговорил Андрей. – Правда это?
– Да, да, – встрепенулся Эстенген, – король Хокон... Он жил тогда в Лондоне.
– При опасности короли первыми покидают свою страну, – усмехнулся Дмитрий.
– Это так, – кивнул Эстенген. – Я человек рабочий, рыбак. Я не монархист, как вы понимаете. Но скажу вам – Хокона простой народ уважает за то, что он сказал: «Долг каждого норвежца – оказывать советским союзникам самую большую поддержку».
– Союзникам, а не самим русским, выходит, – буркнул Дмитрий.
– А тем не менее слова короля норвежцы поняли как надо, – возразил Эстенген. – Никаких союзных войск в Норвегии не было. Лишь было немало советских пленных, многие из которых, как потом Семен, сумели бежать. Норвежцы укрывали их. Я не помню случая, чтобы норвежец, если он не квислинговец, выдавал беглецов.
– Ну, фашисты везде фашисты, хоть германские, хоть норвежские, – проговорил Дмитрий.
– Это так, – опять кивнул Эстенген. – И король, конечно, есть король. И все-таки эта речь короля по лондонскому радио в конце октября сорок четвертого года очень помогла нам в борьбе с оккупантами. Хокон говорил тогда, что в национальной борьбе норвежские коммунисты стояли в первых рядах боевых сил народа против угнетателей и против тех, кто не стремится к развитию Норвегии на основе конституции... И что путь демократической Норвегии – честное сотрудничество всех патриотических сил, в том числе и коммунистов.
– А он сам, случайно, не вступил в компартию, король ваш? – опять бросил Дмитрий.
– Перестань, – сказал Андрей. – Тут все ясно же. В Норвегии были могущественные силы, которые поддерживали Гитлера. Король боялся, что эти силы и придут к власти после войны, поэтому и заигрывал с народом.
– И это так, – в третий раз согласился Эстенген. – Но тогда эта речь, возможно, спасла жизнь Семену и мне.
– Да? – спросил Дмитрий все-таки насмешливо.
– Да. – Эстенген мягко улыбнулся, прося Дмитрия этой улыбкой успокоиться и быть благоразумным. – По Норвегии мы шли еще много дней. В конце октября нас пригнали в город Харстад. Ночью под проливным дождем погрузили в трюмы каких-то барж, стоящих в Анс-фьорде, куда-то повезли. Мы были голодны, немцы несколько дней нас уже не кормили. Но в трюме мы обнаружили большой ящик копченой рыбы. Понимаете, настоящей рыбы, которую мы не видели целую вечность. Не немцы же это туда поставили! И там же, в ящике, – нелегальную листовку норвежских подпольщиков с выдержками из этой речи короля Хокона. Я перевел ее Семену. Он ничего не сказал по поводу этой листовки, но... Баржи были старые, никому не нужные. Мы думали, что нас отвезут в открытое море и вместе с баржами пустят ко дну. Поднялась паника, и лишь Савелий...
– Семен, – поправил Андрей.
– Да, Семен... Он вышел на середину трюма и закричал, требуя перевести его слова всем. В барже были и норвежцы, как я, и финны, и голландцы, и поляки. И много других. Он потребовал спокойствия. «Если бы фашисты хотели нас уничтожить, – говорил он, – они бы сделали это еще в болотах тундры. Но не сделали, – значит, мы им зачем-то нужны...» Логика в его словах успокоила всех. «Слушаться меня!» – потребовал он... Да-да, он, понимаете, он, оказывается, раньше других понял значение этой речи короля. Он спросил меня на другой день с улыбкой: «Норвежцы, Сигвард, слушаются своего короля?» – «Иногда...» – пошутил я. «Понятно, – сказал он. – Самое время теперь бежать, едва представится хоть малейшая возможность».
– И когда... она представилась? – спросила Наташа нетерпеливо.
– Дня через три, кажется, – подумав, ответил Эстенген. – Во время всего пути нас не кормили, рыбу мы, понятно, давно всю съели. Давно мы уже стояли где-то, сверху, по палубе баржи, слышны были шаги охранников. Судя по этим шагам, их было всего двое. «Где мы стоим, определить! – потребовал Семен. – В Норвегии или нет?» Трюм был глухой, без иллюминаторов, он освещался двумя керосиновыми фонарями. Но это было в начале пути, потом керосин кончился, мы плыли в темноте. Мы стучали снизу в крепкий люк, требуя еды и света, – нам никто не отвечал. Лишь один раз шаги сверху приблизились, люк отмахнулся, охранник полоснул вниз из автомата, и люк тут же захлопнулся. По счастью, никто не был убит... Да, Семен потребовал определить, где мы стоим... Его слушались уже беспрекословно, а как это сделать? И все же сумели... Я забыл сказать, что в ящике с рыбой лежал большой и крепкий нож, предусмотрительно оставленный там кем-то. Этим ножом мы просверлили небольшое отверстие в ржавой металлической стенке баржи, со спичечную головку всего. Я приник глазом к отверстию, вижу, что Норвегия, – огни во фьорде отражаются. Этого было достаточно. А стояли мы, оказывается, вот здесь, возле Бреннёсунна. – Эстенген показал за окно. – Я не мог этого определить, потому что до войны жил не здесь, а в Тронхейме. Я после войны поселился здесь...
– И как же вы... потом? – спросила Наташа, принимая от молчаливой жены Эстенгена новую чашку кофе взамен прежней, остывшей, но нетронутой.
– Семен... это был бесстрашный человек. Он всем объяснил, что ночью надо потребовать воды у охранников, для чего всем кричать, стучать в железные борта деревянными колодками. Вода у нас в бочке действительно кончилась. «Уж воду-то они должны дать, – сказал он. – А если вздумают опять утихомирить из автомата, переждать стрельбу и опять кричать и стучать. И так без конца. В конце концов они вынуждены будут дать воды. В этот момент важно как-то завладеть люком, ведь охранников всего двое. А там – в воду и к берегу вплавь. А дальше уж кому как повезет...»