– А женское дело разведкой в тылу врага заниматься?
– Тогда была война, Ира.
– Сейчас войны нет... Но человек всегда с чем-нибудь воюет. Когда я стою на балконе, у меня голова кружится.
– Тем более я тебя не пущу!
– Мама! Ты же знаешь, я хорошая тебе дочь. Но здесь я не послушаюсь. Я хочу победить этот недостаток в себе и сделаю это. Зачем мне, чтобы голова кружилась?
Такая была она, Ирина, хрупкая светлоглазая девчонка. Она не хотела, чтобы у нее на высоте кружилась голова.
Весь мир она воспринимала удивленно и восторженно, на каждого человека смотрела так, будто хотела спросить: а откуда ты, что с тобой было в прошлом, зачем ты живешь сейчас и не знаешь ли, что с тобой станет в будущем?
Хотела, но не спрашивала, а у матери своей спросила давным-давно, будучи еще школьницей:
– Мама, а кто мой папа? Почему мы живем одни?
Задав эти два вопроса, она поглядела на мать глазами совсем не детскими. Во взгляде ее были и страх, и тоска, и предупреждение какое-то: правду, мол, только скажи, для меня очень важно знать эту правду, иначе я не знаю, зачем жить... И еще в ее глазах было ожидание какой-то радости.
– Ирочка, когда ты станешь немножко взрослей, я тебе все расскажу о твоем папе, – сказала Ольга, поняв, что здесь обманывать дочь нельзя, что правда нужна ей как воздух. – Он был хорошим, твой папа.
– Почему был? Он умер?
– Не знаю, Ирочка. Он был на фронте. Может быть, он погиб, а может быть, жив... Я тебе расскажу все о нем... и о своей жизни.
– Хорошо, мама. Я буду ждать.
Больше дочь ничего не спрашивала в течение многих лет, но Ольга чувствовала, что ее обещание рассказать об отце она не забыла и ждала этого.
И в день окончания десятилетки рассказала дочери все, не утаив даже самой маленькой подробности. Объяснила и то, почему она не вышла потом замуж.
Ирина выслушала все молча, затем, отвернувшись к окну, долго стояла неподвижно, глядя на шумную улицу, полную жизни.
– Ты меня... осуждаешь, Ира? – нарушила наконец молчание Ольга Яковлевна.
– Нет, мама. – Она обернулась. – Тысячу раз нет... Сколько же тебе пришлось пережить!
Потом они обе долго плакали, а под конец Ирина сказала:
– Я стала взрослее теперь на целую жизнь!
На том они закончили и никогда к этому не возвращались больше, жили так, будто никакого разговора и не было. А нынешней весной Ирина сказала:
– Я хотела бы, мама... увидеть своего отца. Поедем в эту Шантару, в Сибирь.
Ольга Яковлевна так и осела.
– Ты что?! Зачем мы будем ломать... ему и его семье жизнь?
– Я посмотрю на отца... хотя бы издали. Он и не узнает, не почувствует.
– Ира! Да, может быть, он там уже и не живет!
– А мы узнаем, где он живет. И туда поедем. Понимаешь, мама, очень мне это нужно!
Так они оказались в Шантаре.
На другой день Ольга Яковлевна проснулась и увидела, что кровать дочери пуста. Она не очень обеспокоилась, подумав, что Ирина вышла, видимо, погулять перед завтраком. Утро было ясным и веселым, окна гостиничного номера проламывали полосы солнечного света.
Прошло несколько минут – дочь не возвращалась. Ольга Яковлевна умылась, привела себя в порядок. Дочери все не было.
Ирина появилась через час. И прямо от порога проговорила:
– Мама! Я все узнала. Отца в живых... Он погиб.
Ольга Яковлевна, вставшая при появлении дочери, медленно опустилась на кровать.
– Я это чувствовала, – произнесла она негромко. – От кого ты это узнала? Как?
– А я просто в райком партии зашла и спросила.
– Сумасшедшая!
– Здесь живет его... жена, Наталья Александровна, и дочь, Елена. Моя сестра.
– Нет, ты положительно сошла с ума! – воскликнула Ольга Яковлевна. – И что... как ты о них... расспрашивала? Что говорила?
– Да успокойся, мама. Я же не сказала, что я дочь Семена Савельева. Я представилась своей фамилией. А там, в райкоме, симпатичный такой дядечка со мной говорил, по имени Николай Кирьянович Инютин. «Простите, говорит, какая Алейникова? Дочь Якова Николаевича Алейникова, что ли?» – «Нет, говорю, это моя мама его дочь. Приемная. А я ее дочь. А сам Яков Николаевич погиб в сорок четвертом на Буковине». Инютин этот долго не мог ничего понять... Он и сказал, что отец мой погиб. Кажется, в Норвегии, говорит.
– Как в Норвегии?! – вскричала Ольга Яковлевна. – Почему в Норвегии?
– Ах, мама, ну разве я знаю? Но это все мне и нужно узнать... Больше того – я говорила с его женой по телефону. И пригласила ее... и дочь ее к нам в номер.
– Ирина! – простонала мучительно Ольга Яковлевна. – Ты же... ты же обещала только посмотреть издали!
– Да, на отца... Но его нет в живых.
– Что же теперь будет?!
Ирина решительно шагнула к матери, положила ей на плечи ладони.
– Ну что будет! Ничего не будет... Я ей просто сказала, что ты жила тогда в прифронтовой полосе, в этой деревне Лукашевке, и случайно познакомилась с ее мужем на рытье окопов... Как оно и было на самом деле. И что поэтому можешь рассказать кое-что о том времени... и о Семене Федоровиче. Она хотела немедленно бежать к тебе. Но я попросила прийти вечером. Чтобы нам с тобой немного подготовиться... Все будет хорошо, мама, откуда они могут догадаться? Я сказала, что приехали мы сюда просто поглядеть, где жил твой приемный отец Яков Николаевич. Я соврала, что ты была замужем, а муж умер. Я же умная, мама, ты видишь, я все предусмотрела.
Ирина сняла руки с плеч матери, прошлась по номеру, задумчиво глядя себе под ноги, тряхнула короткой стрижкой.
– И, кажется, мать его, моего отца, будет... И брат. Инютин этот сказал, что надо и матери Семена Федоровича, и брату его о нашем приезде сообщить... Она живет, как я поняла, где-то в колхозе.
– О-о! И мать?
– А брат у него поэт, сказал Инютин. И я, кажется, читала даже где-то его стихи. Только и в голову не пришло как-то... Мало ли Савельевых на земле.
– Ну, а если... а если ты похожа на его дочь, на свою сестру? – совсем потеряв голос, проговорила Ольга Яковлевна. – Что тогда будет? Ты подумала?
– Что ты, мама! Я на тебя похожа, – сказала Ирина. – И вот что, мама. Ты ж бесстрашная у меня разведчица. В таких была переплетах, а тут... Возьми себя в руки!
В руки себя Ольга Яковлевна взяла, но весь этот день, а особенно вечер были для нее нелегкими.
Во-первых, встреча с женой и дочерью Семена состоялась не в гостинице, а в их квартире.
Когда наступил условленный час, в дверь номера раздался негромкий стук, Ольга Яковлевна вздрогнула и даже чуть побледнела.
– Мама! – предостерегающе прошептала Ирина.
Жена Семена, войдя, в упор оглядела Ольгу Яковлевну. Густые брови ее при этом начали подрагивать, а в черных усталых глазах блеснули слезы.
– Здравствуйте, – сказала она и, так же пристально оглядев Ирину, потянула к глазам платок. – Боже мой, боже мой! Пойдемте, пожалуйста, ко мне и там все расскажете, все-все... Нам ведь дорого, вы понимаете, все... даже самая маленькая подробность о нем.
«Чего она так смотрела на Ирину? – весь недолгий путь до квартиры жены Семена мучилась Ольга Яковлевна. – Похожа Ирина на ее дочь или нет?»
Во-вторых, в небольшой двухкомнатной квартирке Натальи Александровны кроме ее дочери Елены, матери Семена, Анны Михайловны, и его брата Дмитрия, о которых говорила Ирина, находился еще один человек – Иван Силантьевич Савельев.
О нем, о том, что родной дядя Семена Иван Силантьевич Савельев, который летом сорок третьего ходил вместе с группой Алейникова к немцам в тыл, в Шестоково, и которому Олька призналась, что беременна от Семена, она перед отъездом в Шантару как-то и не подумала. А он с протезом вместо правой руки, изношенный временем, с поредевшими и почти совсем белыми волосами – был вот он! Он сидел в углу комнаты в мягком кресле и при появлении их с Ириной быстро поднялся и некоторое время глядел то на нее, то на Ирину. Ольга Яковлевна стояла перед ним оцепеневшая.
– Не узнаешь? – спросил он негромко.
– Дядя... Иван! – прошептала она. – Иван Силантьевич...
– Здравствуй Олька!
И оттого, что он назвал ее таким именем, горло у нее перехватило, какая-то сила подтолкнула ее к нему, она сделала два или три шага и, тяжело зарыдав, упала ему на грудь, все повторяя:
– Дядя Ваня... Иван Силантьевич!
– Ну-ну, Оленька... Что ты? Будет, не надо, – неумело говорил он вполголоса, одной рукой поддерживая ее. – Вот встретились когда! Нежданно-негаданно. А это... дочка твоя?
– Да... дядя Ваня! – умоляюще произнесла она.
– Ну-ну, – успокоил он ее. – Как звать?
– Ира... Ириной.
– Хорошо... Хорошее имя.
Все – Анна Михайловна, Наташа, Дмитрий, Лена – молча смотрели на Ивана и Ольгу Яковлевну, слушали их отрывочные слова, но не понимали, конечно, о чем они говорят. Лишь Ирина понимала, она стояла чуть сбоку от своей матери, оглядывала некоторое время находящихся в комнате, затем решительно шагнула к Лене, протянула ей сразу обе руки, проговорила, чуть волнуясь:
– Здравствуйте... Давайте познакомимся. Меня зовут Ирина.
– Давайте. А меня – Лена, – сказала та.
– Я знаю... Мне сегодня в райкоме партии товарищ Инютин сказал... И про вас. – Ирина повернулась к Дмитрию. – Он сказал мне, что вы прославленный поэт.
– Это верно, – серьезно проговорил Дмитрий. И, чуть наклонившись к ней, прибавил с той же серьезностью: – Но знаете, в чем я вам признаюсь?
– В чем?
– По секрету только. А вы никому не говорите больше...
Ирина чуть двинула бровью, произнесла ожидающе:
– Ну ладно...
– Слава-то пришла, а денег нет.
Ирина громко, на всю комнату, расхохоталась, закричала:
– Мама, мама! Ты только послушай, что он говорит!
Она вскрикнула еще и затем, чтобы разрядить обстановку. Ее мать и этот человек с протезом, Иван Силантьевич, теперь молчали, а все другие пристально глядели на них, будто ожидая, когда они заговорят снова. И всем это ожидание было мучительно.