Проговорив это, он поднял голову и замолк. Лиза глядела на него неживыми глазами, и лицо ее было как деревянное...
...Полипов резко оторвал свое тело от дивана, пружины опять скрипнули. «Да, да, и здесь, в Шантаре, в день приезда, выйдя из вагона, она поглядела на тебя точно такими же неживыми глазами, и лицо у нее было как деревянное», – будто кто-то посторонний сказал Полипову.
Он, постояв, снова сел и ответил этому «постороннему»: «Ну и черт с ней... Тогда она ничего не знала, а теперь и подавно... Была бы уверена в чем-то – уж-наверняка давно бы с мужем поделилась. А этого не заметно, слава богу... А что она думает обо мне, Полипове, про себя – это мне безразлично... К тому же скоро я уеду на фронт... Обязательно уеду. И вновь пути наши разойдутся. И уж теперь-то, надо полагать, навсегда...»
Часть третья
ВЕЛИКОЕ ПРОТИВОСТОЯНИЕ
Начавшаяся так неожиданно война странным образом повлияла на отношения Семена и Веры. Война будто проложила между ними незримую полосу отчуждения, преодолеть которую не могли, а может быть, не хотели ни он, ни она. Виделись они редко, говорить им как-то было не о чем. Чувствуя это, они старались побыстрее разойтись.
Однажды вечером Семен вышел из дома покурить перед сном.
– Сем... – окликнула его из-за плетня Вера.
– A-а... Здравствуй. – Он подошел к ней.
– Я давно стою тут, думаю – выйдешь, может. Сходим в кино, а? Мы давно с тобой никуда не ходили.
– Ну, пойдем, – без особого желания согласился Семен.
Они молча дошли до клуба. Молча посидели там, так же молча вернулись. Вера была тихой, задумчивой.
Прощаясь, она прильнула вдруг к нему, зашептала:
– Как же со свадьбой теперь, Семушка? Мы договорились: осенью – и вот осень... И – война. Тебя на войну могут взять. Ты даже добровольцем хочешь, я слышала... А?
– Ну, дальше? – проговорил он, чуть отстраняясь.
– А как же я, если поженимся? С ребенком могу остаться...
– Значит, не надо пока никакой свадьбы. Только и всего.
И он, чувствуя знакомую неприязнь к Вере, оттолкнул прилипшее к нему тело. И тогда она беззвучно заплакала.
– Я знаю, ты думаешь: вот, мол, какая она, и хочется и колется, – заговорила Вера вполголоса, вытирая платочком слезы. – Да, я боюсь... Боюсь остаться вдовой, не успев и замуж выйти. Пуля – она там никого не разбирает.
– Замолчи! – вскрикнул Семен. – Чего ты меня раньше времени хоронишь?
– Ты прости... – Она ткнула мокрое лицо ему в грудь. – Я баба, по-бабьи и рассуждаю... Но я люблю тебя, люблю...
Разговор в тот вечер получился у них длинный, путаный и тяжелый. Договорились, что свадьбу надо отложить до окончания войны. И когда договорились, облегченно вздохнули, будто оба сбросили с плеч какую-то тяжесть. Снова прилипнув к Семену, она говорила:
– А я, Сем, буду ждать, коли ты на фронт... Я соблюду себя. Хоть год, хоть десять лет ждать буду...
Этот вечер еще более увеличил полоску отчуждения между ними, превратил ее в трещину, которая начала расходиться все шире. Десять лет будет ждать? – думал он о Вере. Слова все это, потому что... потому что в их отношениях всегда не хватало чего-то главного, и непонятно сейчас было, зачем они когда-то целовались, договорились даже о свадьбе...
Потом Колька Инютин сообщил, что Алейников приходил свататься к Вере. Это событие даже и не встревожило Семена, удивило только. Как-то не верилось, чтобы Алейников, угрюмый и мрачный человек, вызывающий одним своим видом у всех, в том числе и у Семена, неприятный холодок в груди, был способен к кому-то посвататься, а тем более к Вере, которая была на тридцать лет моложе его. Во всяком случае, Семен не испытывал желания немедленно бежать к Вере и выяснять подробности необычного сватовства. «Ну, посмотрим», – с любопытством сказал он самому себе.
Недели через три, торопясь на работу, Семен нагнал Веру. Она шла вдоль улицы медленно, разглядывала покрытые густым инеем стебли пожухлых бурьянов, торчащих под заборами и плетнями. Он поздоровался. Вера взмахнула ресницами, желтые точки в ее глазах дрогнули.
– Это... чего ты? – И, к изумлению, Семен различил в своем голосе легкую горечь и подозрение.
– Что?
– Испугалась будто.
– Не знаю. Неожиданно ты...
Улицы были еще безлюдными, солнце находилось пока далеко за горизонтом. Но воздух уже теплел, иней на деревьях и на крышах домов начал таять, с веток капало.
– Ты, Семка, совсем забыл меня, – проговорила Вера, поправляя на голове платок. – Хоть бы раз в полмесяца приглашал куда-нибудь... На танцы или в кино.
Семен чувствовал: говорит она просто так, потому что надо что-то сказать, а на самом деле рада, что он никуда не приглашает, не тревожит ее. И снова ощутил горечь и обиду.
– Не до танцев, – сказал он. – Измотаешься за день – руки-ноги гудят. Я ведь окончательно работаю теперь на заводе. И трактористом и грузчиком – все вместе.
– Как – окончательно? – заинтересованно спросила она.
– А так... Директор завода пришел в МТС, отобрал по списку трактористов, слесарей, механиков, которые помоложе. Нашего согласия даже и не спросили.
– Погоди... Но ведь тогда... Завод-то военный. Тебя же от войны навсегда могут забронировать. – Она остановилась.
– Это – уже. Но я все равно добровольцем буду проситься. Я два заявления в военкомат подавал, напишу и третье.
Она опустила глаза, пошла дальше.
Дед Евсей, как обычно, подметал возле райкомовского крыльца. Увидев Веру, прекратил работу.
– Поликарп-то Матвеич тебя уж дожидается, бумаги там какие-то у него шибко срочные, – сказал старик, видя, что Вера проходит мимо.
– Сейчас, – бросила она, не оборачиваясь.
Завернув за угол, Вера остановилась, взяла Семена за отвороты мятого пиджака, приподнялась на носках, поцеловала в щеку холодными губами.
– Хоть так встретились, и то хорошо.
– А может, и это ни к чему? – с усмешкой спросил Семен. – Колька говорил, к тебе Алейников сватается.
Тонкие брови ее взметнулись, в глазах опять досадливо шевельнулись желтые точечки.
– A-а, да ну его! Смехота одна с этим Алейниковым... Я расскажу тебе все сама об его сватовстве – нахохочешься...
Она произнесла это и осеклась, тоненькие дужки ее бровей мелко-мелко задрожали, лицо пошло красными пятнами. Она уронила руки и отступила на шаг.
Семен в первые секунды не понял, что с ней произошло. Он чувствовал только – из-за угла кто-то вышел и остановился за его спиной. Обернувшись, увидел Алейникова. Тот стоял и смотрел из-под низко надвинутого жесткого козырька фуражки то на Веру, то на Семена.
– Чего вам? – грубо спросил Семен.
– Да, собственно, ничего. Извините. Здравствуй, Вера.
Она пошевелила губами, но звука не получилось. Лицо ее полыхало теперь горячо и густо.
– Извините, – еще раз сказал Алейников и пошел.
– Смехота, говоришь? – Семен засунул кулаки в карманы.
– Семен! Сема...
– И верно – смехота.
И он круто повернулся, быстро зашагал не оборачиваясь, хотя слышал, что Вера бежит за ним.
– Сема, я все расскажу тебе, объясню...
– Все и так ясно!
Она отстала.
«Ясно! Ясно!» – колотились у него в голове обида и возмущение. Но когда он, остервенело дергая рычаги, вывел трактор с заводской территории и на третьей скорости погнал его на станцию, подумал вдруг: а что, собственно, ясно? Чего он взъерепенился так? Обиделся из-за чего? Разве Вера виновата, что Алейникову взбрело в голову посвататься к ней? Надо действительно поговорить с ней обо всем спокойно.
В тот же день, вечером, выйдя из дома, Семен крикнул болтавшемуся на улице Кольке:
– Ну-ка, позови сеструху, Николай Кирьянович!
– Хе, позови... Нету ее дома. Она с работы теперь всегда за полночь возвращается. Понял? – многозначительно спросил Колька. – Вот и кумекай.
Это «кумекай» обожгло его, хлестнуло как плетью. Так вот почему у Верки так испуганно взметнулись брови, когда подошел Алейников, вот почему забегали рыжие ее глаза! Она же... она попросту обманывает его, Семена! И свадьбу уговорила, убедила до окончания войны отложить! Она просто решила отделаться от него...
В эту минуту Семен забыл уже, что сам по неделям избегал с Верой всяких встреч, сам почувствовал облегчение, когда Вера сбивчиво и невнятно предложила отложить свадьбу. Гнев и обида захлестнули его. Чувствуя себя оскорбленным, он, не зная даже зачем, побежал к райкому партии.
Здание райкома было погружено в темноту, лишь на втором этаже горело окно Вериной комнатушки. Глядя на бледно-желтый квадрат, тяжело дыша, Семен привалился к дощатому забору, окружавшему дом секретаря райкома Кружилина, потом, скользя спиной по шершавым доскам, сел на холодную землю.
Постепенно дыхание его стало ровнее, и по мере того как успокаивался, таяли обида и возмущение. Лишь в груди, в самом сердце, тоскливо пощипывало, было грустно и было чего-то жаль, какой-то несбывшейся мечты или надежды. Когда впервые возникло у него чувство к Вере, он думал, что томившие и волновавшие его еще в школе неясные мечты и надежды начинают, кажется, сбываться. Были дни, недели, месяцы, когда он ходил ошалелый, а ночами, как наяву, видел перед собой таинственно смеющиеся Веркины глаза с желтыми точечками, ее сильно и часто вздымавшуюся грудь, сильные и красивые ноги, он видел ее всю – гибкую, красивую и недоступную.
Потом оказалось, что она очень даже доступна. Можно было погладить ее мягкие, в мелких кудряшках волосы, можно было поцеловать ее глаза. И это сперва тоже вызывало целую бурю светлых и радостных чувств. Но скоро он узнал, что так же запросто можно расстегнуть ее кофточку и ощупать ее голое тело, как цыган-барышник ощупывает на базаре лошадь. И она, Вера, стояла недвижимо, как лошадь, только вздрагивала да шептала еле слышно: «Сема... Сема... не надо». Шептала, а сама прижималась все сильней. Чего греха таить, Семену приятно было слышать ее дрожь и шепот. Все это к