Пашка страдал от оной несправедливости и молча присматривался: хотел понять, в чем тут фокус. И, кажется, понял: Егорка был не просто обаятельным, он еще был любвеобильным. Казалось, что его доброте и нежности пределов нет, и комплименты он умел говорить так, что казался искренним, по-настоящему восхищенным. Его улыбка источала такую сладость, что в нее, как мухи, влипали все эти дуры набитые – что девчонки, что училки!
Как он все видел насквозь, Паша! Как он чувствовал фальшь, обман Егорки! Но его никто даже не вздумал бы и слушать – Паша и не пытался об этом говорить. Ни девчонкам, ни училкам. Он был разумным и смышленым и с раннего возраста ощущал: такого рода откровения обернутся лишь против него! Правда никому не нужна – его только обзовут завистником, вот и все.
Нет-нет-нет, в планы Паши отнюдь не входило разоблачение Егорки – в его планы входило использование дружка. Егорка будет обольщать нужных человечков, а за ним всегда будет маячить Пашка Фролов, его лучший друг, который и станет по-умному пожинать плоды обаяния красивого сладкого дурачка!
Так оно и вышло. Паша легко втерся в доверие к Егору и вскоре стал его лучшим другом. Задача оказалась совсем несложной: мальчишки недолюбливали Крикалова, считая его подлизой и дамским угодником, и первый же, кто позарился на Егоркину дружбу, легко взял ее, бесхозную.
Кроме того, уже сблизившись с Крикаловым, Паша понял, что любимчик училок и вправду глуповат. Даже не глуповат, а… Казалось, что в его мозгу, в целом работавшем исправно, местами были разрушены какие-то мостики, отчего не все мысли доходили до назначения, до нужных участков. Когда Егорка плавал у доски, училки считали, что мальчик не выспался, переутомился или, в худшем случае, схалтурил и не выучил урок. Но поскольку в целом Егор тянул на тройку-четверку (а обожавшие его училки завышали отметки до четверок-пятерок) и обычно отвечал вполне связно, то им в голову даже не могло прийти, что дело не в переутомлении их любимца и не в лени! А в том, что некоторые мостики в его башке разрушены…
…Став постарше, Паша научился приятелю помогать в сложных ситуациях. Там подсказывал, как ответить, чтобы избежать ошибки; там – как выкрутиться из уже сделанной. Он берег и лелеял Егорку, который протаранивал любые стены своими ямочками на щеках, своей нежной улыбкой, своей восхищенной любовью ко всем. Люди охотно содействовали Егору Крикалову в любых делах – сначала в учебе, потом в работе, потом в бизнесе, а ежели с ним и выходило что-то не так, то никогда на него не обижались: он же не нарочно, он просто по наивности, такой доброй души человек!
Паша никому не рассказывал про «разрушенные мостики» в Егоркиной голове – нет, он хранил это про себя! Давно ушло в прошлое то время, когда он с Крикаловым соперничал, теперь он его использовал. И дефектные «мостики» служили для этого отличным инструментом. Настолько отличным, что Крикалов не мог обойтись без друга Паши ни в одном деле. И в радушно распахнутые перед одним двери всегда входил и другой.
Бизнес они начинали вместе, вместе и богатели: Егор получал нужные кредиты и подписи, Павел вел дела. Но постепенно жизнь начала их разводить: Фролов бросил якорь в бизнесе, который шел очень бойко, принося отличные доходы; Крикалова же уводили все новые двери, распахивающиеся от взмаха его длинных ресниц. Встречаться они стали реже – Паша уже не нуждался в пробивной силе Егорки, но дружбы с ним не терял: вдруг пригодится?
Крикалов шел все выше, уже на телевидении мелькал, уже в политику всунулся, уже ко многим серьезным кормушкам подобрался. Разбогател пуще Пашкиного, раздобрел, стал вести богемный образ жизни, почитая себя звездой. Фролов начал беспокоиться: Егорка потихоньку ускользал из его рук. Не нарочно, нет, просто при его образе жизни звезды у него все меньше оставалось времени для лучшего друга.
Но однажды случилось событие, которое их снова сблизило.
…Егор позвонил ему поздним вечером в полной панике. Позвонил из Швейцарии и кричал в телефон громко: «Спаси, Паша, спаси, ты мой единственный друг!!!»
С трудом врубившись, где и кого нужно спасать, Фролов выехал на московскую квартиру Крикалова, где застал его сына, бившегося в истерике, и труп еще одного молодого человека на полу.
История была проста и неприглядна. Федя Крикалов, студент-второкурсник, готовился к трудному экзамену. Поскольку учился он плохо, занятия прогуливал, то Егору надоело платить взятки за его приличные отметки. Егор себя мыслил крупным политиком и звездой, а сын его позорил. «Если не сдашь сессию, то следующий курс я тебе оплачивать не буду!» – пригрозил он потомку.
Федя принял угрозу отца всерьез и договорился с одним «ботаником» с курса, что тот его подтянет к сессии. Обещал щедро заплатить – Ботаник учился на бюджетном отделении и бедствовал.
Может, потому, что младший Крикалов унаследовал от отца «разрушенные мостики», но он своего репетитора ненавидел. За то, что тот учился играючи. За то, что в его голосе иногда проскальзывало удивленное раздражение, когда Федя никак не мог понять его объяснений. Крикалов-сын с детства привык жить в определенном почтении к себе, а то и заискивании, – что обеспечивалось социальным статусом его отца, – и презрения снести не мог. Тем более что понимал: ум и знания деньгам неподвластны. Не купишь.
Затаив злобу против Ботаника, Федя Крикалов решил над ним жестоко подшутить. Выждав, когда отец уедет в очередной вояж, а мать ухлестнет на моря (долго ждать не пришлось, заметим!), он приступил к осуществлению своего замысла. Встретившись, как обычно, вечером с Ботаником в своей квартире, он усердно прослушал лекцию. А затем предложил развлечься. «Сейчас придут к нам две отличные девчонки, – сказал он, – посидим».
Он не то чтобы знал, но интуитивно чувствовал, что у Ботаника, отличника и умника, с женским полом проблемы, – Федя не удивился бы, если б оказалось, что в свои двадцать он еще девственник. И по тому, как покраснел Ботаник, Крикалов-младший понял, что попал в точку.
Сначала Ботаник отказывался, порывался уйти. Но Федя унаследовал от отца не только «разрушенные мостики», но еще ямочки на щеках вкупе со сладчайшей и искреннейшей улыбкой. Ботаник остался, с замиранием сердца ожидая прихода девочек, и Федя предложил для храбрости выпить.
С этого все и началось. Захмелел Ботаник быстро, и Крикалов приступил к исполнению своего плана. К ним и впрямь пришла девочка, милашка такая, – правда, одна. Некоторое время она строила глазки Ботанику, потом позволила себя обнять, а под это дело Федя все больше спаивал Мишу… Ботаника, собственно, звали Мишей.
Потом Федя предложил нюхнуть кокаинчику. Миша был уже не в том состоянии, чтобы возражать. Милашка дразнила его, но в руки пока не давалась…
Федя подзуживал робкого Ботаника, милашка умело вела свою роль, и наконец случилось то, чего Федя добивался! Миша, потихоньку накачанный алкоголем и наркотиками, кинулся на девушку с явным намерением ее изнасиловать. По крайней мере, так это выглядело внешне.
И в этот момент Федя включил видеокамеру.
Милашка, которая сделала все, чтобы разогреть Ботаника, теперь яростно отбивалась и молила о помощи. Федя снимал. Насильник, Ботаник наш – насильник! – ликовал он при мысли, как покажет эту запись завтра на курсе.
Потом он оттащил Мишу от девушки, выпроводил ее домой, сунув в ладошку сто баксов, и принялся снимать дальше пьяного Ботаника, озверевшего от неудовлетворенного желания, чувства унижения и ощущения подвоха. И конечно, от наркотиков.
Затем произошло неожиданное: Миша бросился на Федю с кулаками, крича: «Ты куда дел мою девушку? Верни ее!!!»
Федя ловко отскочил, – правда, камера выпала из его рук на мягкий ковер, – а Ботаник растянулся во весь рост и вырубился. Крикалов решил воспользоваться временным затишьем, чтобы окончательно нейтрализовать разбушевавшегося отличника, гордость курса. Наклонившись к нему, он заставил юношу проглотить еще пару «колес».
Про упавшую на ковер камеру он забыл, а она все снимала, снимала… И как Мишу стало рвать, как пошла пена изо рта, как начались судороги – все это бесстрастно записывалось на камеру. И панику Крикалова-младшего, и попытки напоить Ботаника водой, которые ни к чему не привели; и его истеричный звонок, нет, не в «Скорую помощь», а Крикалову-старшему…
Паша Фролов все быстро организовал. Тело Ботаника, скончавшегося от передозировки, вынесли глубокой ночью, вывезли в лес, где и закопали. Феде были даны инструкции, как себя вести: завтра у всех спрашивать, куда подевался Ботаник, который его вчера продинамил, гад такой, не пришел!
Ковер Фролов сдал на следующий же день в химчистку, следы наркотиков в квартире уничтожил и придурку этому, Крикалову-младшему, наказал о них забыть навсегда. Отпечатки Ботаника в квартире Крикаловых его не беспокоили: все знали, что он приходил заниматься с Федей регулярно.
В общем, он повел себя как лучший, самый лучший и самый надежный друг! Егор валялся у него в ногах от благодарности!
Только не знал Егорка, что карта памяти из видеокамеры осталась у Паши. Считалось, что он «уничтожил улики», и никто вникать не стал, как именно. А на ней, на малюсенькой этой карте, были записаны не только сцены с Ботаником, но и вся сбивчивая речь-признание Феди Крикалова, адресованная лучшему другу его отца. Равно как осталась у Паши Фролова одежда Ботаника, вместе со следами рвоты, состоящей из коктейля из наркотиков. Кроме того, в коллекцию Фролова вошла SIM-карта из мобильника, хранящая эсэмэски, где Федя договаривался с Ботаником о встрече на этот вечер; и конспекты Федины с пометками, сделанными почерком Миши; и записанный нетрезвой Фединой рукой адрес с телефоном «милашки»…
Позже Фролов добавил в свою коллекцию признание «милашки», которого он с легкостью добился, увеличив ставку до ста пятидесяти зеленых…
Через полгода Егорка снова стал забывать старого друга, увлеченный своей звездной жизнью. Зато у Фролова случилась большая неприятность: его крупно кинули. Так крупно, что весь бизнес оказался под угрозой.