обака, ее не имеешь. Убийство стало безнаказанным. А что стало оно безнаказанным — этого никто не замечает. А раз никто не замечает, то оно и не существует. Когда вы проходите мимо витрин магазинов, где висят красные куски изрубленных тел, разве вы задумываетесь, что это такое? Не задумываетесь, правда? Или когда заказываете шашлык или отбивную — что получаете? Нет в этом ничего страшного. Преступление признано чем-то естественным, оно стало общепринятым. Все его совершают. Именно так выглядел бы мир, если бы концлагеря стали обыденностью. Никто не считал бы, что в этом есть что-то плохое.
Так я говорила, пока он писал. Женщина вышла, и я слышала, как она разговаривает по телефону. Никто меня не слушал, но я продолжала эту свою речь. Не могла остановиться, потому что слова сами откуда приходили, и я должна была их произносить. После каждого предложения чувствовала облегчение. А еще больше ободрило меня то, что именно тогда появился какой-то посетитель с небольшим пуделем и, очевидно, взволнованный моим тоном, тихо прикрыл дверь и начал шептаться с Ньюменом. Только его Пудель спокойно сел и смотрел на меня, склонив голову. А я продолжала:
— Ведь Человек имеет перед Животными огромный долг — помочь им выжить, а домашних — отблагодарить за их любовь и кротость, потому что эти существа дают нам несравненно больше, чем получают от нас. И надо, чтобы они прожили жизнь достойно, чтобы оплатили все счета и заработали хорошие оценки в кармическую зачетку — был Животным, жил и ел; паслась на зеленых пастбищах, рожала Малышей, согревала их собственным телом; строил гнезда, исполнил все, что должен был. Когда их убивают, и они умирают в страхе, как этот Кабан, чье тело лежало вчера передо мной, заляпанное грязью и забрызганное кровью, преобразованное в падаль — тогда мы низвергаем их в ад, и весь мир становится адом. Неужели люди этого не видят? Неужели люди не могут понять умом того, что выходит за их мелочное самолюбие? Обязанностью человека по отношению к животным является довести их — в следующих жизнях — до Освобождения. Все мы идем в одном направлении, от отчаяния к свободе, от ритуала к свободному выбору.
Так я говорила, употребляя мудрые слова.
Из каморки появился уборщик с пластмассовым ведром и заинтересованно посмотрел на меня. Охранник и дальше невозмутимо заполнял бланк.
— Это лишь один Кабан, — продолжала я. — А этот ливень мяса со скотобоен, который ежедневно приходит в города, как бесконечный апокалиптический дождь? Этот дождь предвещает резню, болезни, массовое безумие, помутнение и потерю Разума. Ибо ни одно человеческое сердце не может стерпеть столько боли. Вся сложная человеческая психика возникла, чтобы не дать Человеку понять, что он на самом деле видит. Чтобы истина до него не дошла, скрытая за иллюзиями, пустой болтовней. Мир — это полная страданий тюрьма, построенная таким образом, что для того, чтобы выжить, надо причинять боль другим. Слышали? — обратилась я к ним, но на этот раз даже уборщик, разочарованный моими словами, взялся за работу, и я обращалась только к Пуделю:
— Что это за мир? Чье-то тело, переработанное на ботинки, котлеты, сосиски, на ковер на полу, бульон с чьих-то костей … Обувь, диваны, сумка на плече с чьего живота, одежда с чужого меха, поедание чьего-то тела, порезанного на куски и зажаренного в масле… Неужели это возможно, что весь этот ужас происходит на самом деле, это массовое убийство, жестокое, безразличное, механическое, без каких-либо угрызений совести, без малейших рефлексий, которыми вроде бы полны все эти философии и теологии. Что это за мир, где нормой стали убийство и боль? Что с нами не так?
Воцарилась тишина. У меня кружилась голова, и вдруг я закашлялась. Тогда вступил Мужчина с Пуделем.
— Вы правы, сударыня. Совершенно правы, — сказал он.
Я засмущалась. Посмотрела на него сначала сердито, но заметила его волнение. Это был худощавый пожилой человек, хорошо одетый, в костюме с жилетом, я уверена, только что из магазинчика Благой Вести. Его Пудель был чистенький и ухоженный, можно сказать праздничный. Но на охранника моя речь не произвела никакого впечатления. Он принадлежал к тем мудрствующих, которые не любят пафоса, поэтому молчат как рыбы, чтобы случаем им не заразиться. Боятся пафоса больше, чем ада.
— Вы преувеличиваете, — только и сказал он через минуту, спокойно складывая бумаги на столе. — Вообще, мне непонятно, — продолжал он, — почему пожилые женщины… женщины вашего возраста так проникаются животными. Неужели нет каких-нибудь людей, которыми они могли бы заниматься? Может, это из-за того, что их дети выросли, и у них больше не осталось близких, тех, о ком можно заботиться? А инстинкт подталкивает их к этому, потому у всех женщин он есть, правда? — он посмотрел на коллегу, но та никак не подтвердила его Предположение. — Например, моя бабушка, — продолжал он, — имеет семь котов дома да еще и подкармливает всех бездомных в своем квартале. — Прочитайте, пожалуйста, — он протянул мне листок с коротким напечатанным текстом. — Вы очень эмоционально к этому относитесь. Вас судьба животных интересует больше, чем человеческая, — повторил он наконец.
Мне уже не хотелось говорить. Я сунула руку в карман и вытащила оттуда клок окровавленной щетины Кабана. Положила этот клок перед ними на столе. Сначала они хотели рассмотреть, что это такое, но сразу шарахнулись с отвращением.
— Боже, что это? Тьфу, — воскликнул охранник Ньюмен. — Уберите это к черту!
Я удобно оперлась на спинку стула и с удовольствием сказала:
— Это Останки. Я их собираю и храню. У меня дома стоят коробки, все тщательно подписанные, и я туда это складываю. Шерсть и кости. Когда-нибудь можно будет клонировать всех этих убитых Животных. Может, это будет хоть какая-то компенсация.
— Крыша съехала, — пробормотала женщина в трубку, склоняясь над щетиной и морщась от отвращения. — У нее совсем крыша съехала.
Засохшая кровь и грязь испятнали им бумаги. Охранник вскочил со своего места и отодвинулся от стола.
— Брезгуете кровью? — язвительно спросила я. — Но кровянкой любите полакомиться?
— Успокойтесь, пожалуйста. Прекратите эту комедию. Мы же стараемся вам помочь.
Я поставила подпись на всех копиях, и тогда женщина легонько взяла меня под руку и подвела к двери. Как сумасшедшую. Я не сопротивлялась. При этом она все время разговаривала по телефону.
Мне снова приснился тот же сон. Опять моя Мать была в котельной. И я снова сердилась на нее, что она сюда пришла.
Я смотрела ей в лицо, но ее взгляд где-то бродил, она не могла взглянуть мне в глаза. Мать вела себя так, будто ей сказали о какой-то постыдной тайне. Улыбалась, а потом вдруг становилась строгой, выражение ее лица менялось, расплывалось. Я сказала, что не хочу, чтобы она сюда приходила. Здесь место для живых, а не мертвых. Тогда Мать повернулась к двери, и я увидела, что там стоит еще и моя Бабушка, молодая, крепкая женщина в сером платье. В руках она держала сумку. Обе выглядели так, будто как раз собирались в костел. Я запомнила эту сумку — довоенную, смешную. Что в ней можно носить, когда приходишь из потустороннего мира? Горсть праха? Пепел? Камень? Истлевший платок для несуществующего носа? Теперь они вдвоем стояли передо мной, рядом, мне даже показалось, что я чувствую их запах — выдохшихся духов, простыней, ровно сложенных в деревянном шкафу.
— Уходите отсюда, возвращайтесь домой, — я замахала на них руками, как на Косуль.
Но они не сдвинулись с места. Поэтому я отвернулась первой и вышла оттуда, закрыв за собой дверь на ключ.
Древний способ против сонных кошмаров таков: надо вслух рассказать сон над открытым унитазом, а потом спустить воду.
8. Уран во Льве
Каждая вещь, в которую можно поверить,
является определенным образом истины.
Понятно, что первый Гороскоп Человек всегда составляет для себя, так было и со мной. Тогда у меня вырисовалась первая конструкция, которая базировалась на кругах. Я рассматривала ее удивленно — это я? Передо мной лежал проект меня самой, самый простой и вместе с тем самый сложный из всех возможных, мое собственное «я» в общих чертах. Зеркало, которое превращает выражение живого лица в примитивный геометрический график. То, что казалось мне в собственной внешности знакомым и очевидным, исчезло; остались характерные разбросанные точки, символизирующие планеты на небесном своде. Ничто не стареет, ничто не меняется, места на небесах постоянны и неизменны. Время рождения разделило это пространство круга на дома, и таким образом график стал практически неповторимым, уникальным, как папиллярные линии.
Думаю, каждый из нас, глядя на собственный Гороскоп, испытывает противоречивые чувства. С одной стороны, можно гордиться, что твоя индивидуальная жизнь обозначена небом, будто почтовым штемпелем с датой на письме, таким образом, тебя выделили из других, ты единственный и неповторимый. Однако, в то же время это заключение в ограниченном пространстве, вытатуированный лагерный номер. От него не убежишь. Нельзя быть кем-то другим, а не тем, кем ты есть.
Это ужасно. Мы хотели бы думать, что мы свободны и в любой момент можем создать себя заново. И что наша жизнь полностью зависит от нас. Эта связь с чем-то настолько большим и монументальным, как небо, подавляет нас. Лучше бы мы были маленькими, тогда и наши грешки можно было простить.
Поэтому я убеждена, что следует основательно познакомиться с нашей тюрьмой.
По специальности я инженер-мостостроитель, я уже упоминала об этом? Я возводила мосты в Сирии и Ливии, а в Польше вблизи Эльблонга и на Подляшье — два. Тот, что в Сирии, был странным — он соединял берега реки, которая появлялась лишь периодически — вода текла в русле в течение двух, трех месяцев, потом ее впитывала раскаленная земля, и русло превращалось в некую бобслейную трассу, по которой носились дикие пустынные Собаки.
Наибольшее удовольствие мне всегда оказывало преобразования воображения в цифры — из них возникала конкретная картина, затем рисунок, потом проект. Цифры опускались на мой лист и там послушно укладывались. Мне это очень нравилось. Алгебраический талант пригодился для Гороскопов, тогда все надо было самой вычислять с помощью логарифмической линейки. Сейчас в этом нет необходимости; существуют готовые компьютерные программы. Кто сейчас помнит о логарифмической линейке, если панацеей от любой жажды знаний стал один-единственный «клик» мышкой? Однако именно тогда, в лучшее для меня время, началась моя Болезнь и пришлось вернуться в Польшу. Я долго пролежала в больнице и невозможно было установить, что на самом деле со мной происходит.