Когда я встречалась с одним протестантов, который работал геодезистом на строительстве автострад, и он мне говорил, цитируя, кажется, Лютера, что тот, кто страдает, видит Бога сзади. Я задумалась — идет ли речь здесь о спине или, может, ягодицах, как выглядит Бог сзади, если мы не можем представить себе перед? Похоже, что тот, кто страдает, имеет к Богу особый доступ, через черный ход, он благословен, узнает какую-то истину, которую без страданий трудно было бы понять. Поэтому в определенном смысле здоровым является лишь тот, кто страдает, как это ни странно звучит. Пожалуй, здесь я права.
В течение года я вообще не ходила, а когда Болезнь начала понемногу отступать, уже знала, что неспособна буду возводить мосты на пустынных реках, и мне нельзя слишком далеко отходить от холодильника с глюкозой. Поэтому я сменила профессию и стала учительницей. Работала в школе, обучая детей разным полезным вещам: английскому, ручному труду и географии. Всегда старалась полностью завладеть их вниманием, сделать так, чтобы они запоминали важную информацию не потому, что боятся получить двойку, а потому, что им действительно это необходимо.
Мне это было очень приятно. Дети всегда привлекали меня больше, чем взрослые, потому что я и сама немного инфантильна. В этом нет ничего плохого. Хорошо, по крайней мере, что я это осознаю. Дети гибкие и податливые, откровенные и нетребовательные. Они не ведут пустых разговоров, small-talks, на которые любой взрослый может спустить всю свою жизнь. К сожалению, чем старше они становятся, тем больше подчиняются власти разума, превращаются, как сказал бы Блейк, в жителей Ульро[5], и не так легко указать им нужный путь. Поэтому меня радовали только маленькие дети. Старшие, которым, скажем, исполнилось десять, были еще противнее, чем взрослые. В этом возрасте дети теряют свою индивидуальность. Я видела, как они закостеневали, неизбежно достигая возраста созревания, и это приводило к тому, что эти дети постепенно попадали в зависимость от того, чтобы быть такими, как другие. Редко у кого еще продолжалась какая-то внутренняя борьба, соревнования по этой новой форме, однако в конечном итоге и они подвергались изменению, почти все. Тогда я никогда не пыталась их сопровождать — это означало стать свидетелем Падения, уже не впервые. Чаще всего я учила детей младше этого возраста, максимум до пятого класса.
Наконец меня выпроводили на пенсию. Я считаю, что рано. Трудно это понять, потому что я хорошо работала и опыт имела немалый, и не имела никаких проблем, разве что кроме моей Болезни, которая проявлялась лишь изредка. Я поехала в отдел образования и там подала соответствующее заявление, документы и просьбу, чтобы мне разрешили дальше работать. К сожалению, ничего не получилось. Это были плохие времена — реформы, реорганизация системы, изменения программ и массовая безработица.
После я искала работы в соседней школе, и еще одной, на полставки и на четверть, почасовую, взялась бы и за поминутную, если бы мне только разрешили, и везде чувствовала, что за мной стоит толпа других, помладше, я слышала, как они дышат мне в затылок, нетерпеливо переминаясь на месте, хотя это работа неблагодарная и низкооплачиваемая.
Только здесь мне удалось. Когда я уже уехала из города, купила этот домик и начала выполнять обязанности сторожа близлежащих домов, ко мне через горы добралась запыхавшаяся молоденькая директор школы. Она, мол, знает, что я учительница. Меня очень тронуло, что эта дама употребила настоящее время, потому что учитель — это состояние духа, независимо от места работы. Она предложила мне несколько часов английского в школе, с детьми, именно с такими, как я люблю. Поэтому я согласилась и раз в неделю начала обучать детей английскому. Семи- и восьмилетки, которые еще относятся к учебе с большим рвением, но и так же быстро начинают скучать. Директор хотела, чтобы я вела еще и уроки музыки — видимо, слышала, как мы пели «Amazing Grace», но это уже было тяжеловато для меня. Мало того, что каждую среду я спускаюсь вниз, в село, в чистом костюме, вынужденная делать прическу и легкий макияж, тогда я подкрашиваю зеленым карандашом веки и припудриваю лицо. Все это требует от меня много времени и терпения. Я могла бы еще взять физкультуру, я высокая и сильная. Когда-то занималась спортом. Где-то в городе еще хранятся мои медали. И как раз на этот предмет у меня не было никаких шансов, учитывая мой возраст.
Должна сказать, что сейчас, зимой, мне нелегко туда добираться. В такой день надо встать раньше обычного, когда еще темно, подбросить дров в печь, очистить от снега Самурая, а иногда, если он стоит дальше, у дороги, добрести до него по сугробам, а это удовольствие ниже среднего. Зимние утра сделаны из стали, у них металлический привкус и острые края. В среду в семь утра, в январе, заметно, что мир не был создан для человека, и уж точно не для того, чтобы ему было удобно и приятно.
К сожалению, ни Дизь, ни кто-либо из моих друзей не разделяет моей страсти к астрологии, поэтому я стараюсь об этом не распространяться. Меня и так считают чудачкой. Признаюсь только тогда, когда мне нужно узнать о дате и месте чьего-нибудь рождения, ну, как в случае с Комендантом. С этой целью я опросила едва ли не всех людей на Плоскогорье и половину в городе. Сообщая день своего рождения, люди, собственно, называют мне свое настоящее имя, показывают небесный штемпель и таким образом открывают передо мной собственное прошлое и будущее. Однако многие люди никогда не будут иметь возможности об этом спросить.
Получить дату относительно нетрудно. Достаточно паспорта, любого другого документа, иногда ее можно при случае разыскать в Интернете. Дизь имеет доступ к различным реестров и таблиц, но я здесь об этом не рассказывать. Но время, речь идет о времени рождения! Его не записывают в документах, а именно оно и является настоящим ключом к Человеку. Гороскоп без подробного времени немного стоит — мы знаем ЧТО, однако не знаем КАК и ГДЕ.
Дизю, который неодобрительно относится к моей страсти, я всегда объясняла, что когда-то давно Астрология была тем же, чем сейчас является социобиология. Тогда он, по крайней мере, казался более заинтересованным. Нечего возмущаться таким сравнением. Астролог верит, что на личность человека влияют небесные тела, социобиолог — что все происходит из-за таинственного взаимодействия молекулярных тел. Разница в масштабах. Оба не знают, в чем заключается это влияние, и как оно осуществляется. Собственно говоря, они говорят об одном и том же, просто используют разные единицы измерения. Иногда меня и саму поражает это сходство и то, как я люблю Астрологию и не имею ни крошки уважения к социобиологии.
В гороскопе дата рождения определяет и дату смерти. Это понятно — тот, кто родился, должен умереть. Немало мест в Гороскопе указывает нам на время и вид смерти, надо уметь их увидеть и связать между собой. Например, проверить транзитные аспекты Сатурна к хилегу и то, что происходит в восьмом доме. Еще раз поинтересоваться, какое отношение ко всему этому имеют светила.
Все это сложно и здесь заскучает каждый, кто в этом не разбирается. «Да если присмотреться внимательно, — говорила я Дизю, — если связать между собой различные факты, окажется, что совпадение событий здесь, внизу, с расположением планет там, наверху, совершенно очевидно». Меня это всегда очень волнует. И это волнение следует из понимания. Поэтому Дизь ему не поддается.
Защищая Астрологию, я часто вынуждена использовать ненавистные статистические аргументы, которые всегда обращаются к юным умам. Молодые люди абсолютно некритично и почти благоговейно относятся к статистике. Достаточно подать им что-то в процентах или предложить как вероятность, и они уже принимают это за чистую монету. Поэтому я ссылалась на Гокелена и на «эффект Марса» — явление, которое может показаться странным, но его подтверждает статистика. Гокелен доказал, что в гороскопе спортсменов Марс, который является планетой силы, состязательности и тому подобного, статистически чаще занимает определенное место, чем в гороскопе не-спортсменов.
Дизь, конечно, пренебрегал таким доказательством, и всеми другими, которые ему казались неудобными. Даже когда я рассказывала ему о многочисленных примерах осуществления предсказаний. Например, о Гитлере, которому личный Астролог Гиммлера, Вильгельм Вольф, предсказал «eine Grasse Gefahr fur Hitler am 20.07.44», то есть большую опасность для Гитлера в тот день, а известно, что это был день покушения в Вольфшанце. После тот же мрачный Астролог невозмутимо предсказал «dass Hitler noch vor dem 7.05.45 eines geheimnissvollen Todes sterben werde», то есть, что он умрет таинственной смертью до 7 мая.
— Невероятно, — отзывался Дизь. — Разве такое возможно? — спрашивал он сам себя, однако сразу обо всем забывал, и его недоверие вспыхивало снова.
Я пыталась его убедить другими способами, демонстрируя безупречное взаимодействие того, что внизу с тем, что на небе.
— Посмотри, например, внимательно — лето 1980, Юпитер в конъюнкции с Сатурном в Весах. Мощная конъюнкция. Юпитер представляет Власть, Сатурн — рабочих. Кроме того, у Валенсы еще и Солнце в Весах. Видишь?
Дизь с недоверием качал головой.
— А Полиция? Что на небе представляет Полицию? — спросил он.
— Плутон. Он также отвечает за спецслужбы и мафию.
— Да, ага…, - повторял он недоверчиво, но я видела, что парень имеет добрые намерения и очень старается.
— Смотри дальше, — продолжала я и показывала расположение планет. — Сатурн в Скорпионе находился в 1953 году — смерть Сталина и оттепель; 1952–1956 — тоталитаризм, война в Корее, тогда же изобрели водородную бомбу. 1953 был самым тяжелым для польской экономики. Смотри, именно тогда Сатурн восходил в Скорпионе. Разве это не удивительно?
Дизь ерзал на стуле.
— Ну ладно, смотри сюда, — Нептун в Весах — хаос, Уран в Раке — народ восстает, ликвидация колониального режима. Когда Уран входил в созвездие Льва, взорвалась французская революция, произошло январское восстание и родился Ленин. Не забывай, что Уран во Льве всегда представляет революционную власть.