На подольше приезжала уже и Пепельная, было видно, как она медленно расхаживала по окрестностям, прямая, как кол. Однажды я отправилась к ней с ключами и счетами. Она угостила меня травяным чаем, который я выпила из вежливости. Когда мы закончили расчеты, я решилась спросить:
— А если бы мне захотелось написать собственные воспоминания, то как это лучше сделать? — я чувствовала себя довольно смущенной.
— Надо сесть за стол и заставить себя писать. Это приходит само. Нельзя ничего исправлять. Следует записывать все, что придет в голову.
Странный совет. Я не хотела писать «все». Только то, что кажется мне хорошим и полезным. Я думала, что она что-то добавит, но Пепельная молчала. Я почувствовала разочарование.
— Я вас разочаровала? — спросила Писательница, как будто прочитав мои мысли.
— Да.
— Когда нельзя говорить, надо писать, — сказала она. — Это очень помогает, — добавила через минуту и замолчала. Ветер усилился, и теперь мы видели в окно деревья, они покачивались в такт неслышной музыки, как слушатели на концерте в амфитеатре. Где-то наверху сквозняк захлопнул дверь. Как кто-то выстрелил. Пепельная вздрогнула.
— Меня пугает этот шум, тут все как живое!
— Ветер всегда так гудит. Я уже привыкла.
Я спросила ее, какие книги она пишет, и услышала в ответ, что это романы ужасов. Меня это обрадовало. Надо их обязательно познакомить — Пепельную и Благую Весть, им наверняка будет о чем поговорить. Они — звенья одной цепи. Тот, кто умеет писать о таких вещах, должен быть смелым Человеком.
— А зло всегда должно быть наказано в конце? — поинтересовалась я.
— Я об этом не думаю. Не задумываюсь над наказанием. Мне просто нравится писать о страшных вещах. Может, это из-за того, что я сама трусиха. На меня это хорошо влияет.
— Что с вами случилось? — спросила я у нее, ободренная Сумерками, и указала на ортопедический воротник на ее шее.
— Дегенерация шейных позвонков, — пояснила она таким тоном, словно речь шла о какой-то испорченной бытовой технике. — Наверное, голова у меня тяжеловата. Так мне кажется. Да, слишком тяжелая голова. Позвонки не выдерживают нагрузки и — «хрусть, хрусть» — деформируются.
Пепельная улыбнулась и подлила в мою чашку своего ужасного чая.
— А вы не чувствуете себя одинокой? — спросила она у меня.
— Иногда.
— Я вами восхищаюсь. Хотела бы я быть похожей на вас. Вы очень мужественная.
— Ой нет, я совсем не мужественная. Хорошо, что здесь есть чем заняться.
— Мне без Агаты тоже неловко. Мир вокруг такой большой, такой непонятный, — она посмотрела на меня и несколько секунд будто проверяла взглядом. — Агата — это моя жена.
Я захлопала ресницами. Никогда раньше не слышала, чтобы одна женщина о другой сказала «моя жена». Но мне это понравилось.
— Вас это удивляет, правда?
Я задумалась на минуту.
— У меня тоже могла бы быть какая-нибудь жена, — уверенно ответила я. — Лучше жить с кем-то, чем в одиночестве. Легче идти вместе, чем поодиночке.
Пепельная не ответила. Мне было трудно с ней разговаривать. Наконец я попросила одолжить мне ее книгу. Самую страшную. Она пообещала, что скажет Агате, чтобы привезла. Сгущались Сумерки, а Писательница не включала свет. Когда мы обе уже утонули в темноте, я попрощалась и вернулась домой.
Теперь, успокоившись, что дома снова находятся под опекой их владельцев, я с радостью заходила все дальше и дальше, продолжая эти вылазки называть «обходом». Я расширяла свои владения, как одинокая Волчица. С облегчением оставляла за собой дома и дорогу. Углублялась в лес и могла бродить по нему, забыв о времени. Становилось тише, лес превращался в огромную, уютную глубину, в которой можно безопасно скрыться. Он убаюкивал мои мысли. Там мне не приходилось скрывать самую досаждающую мне Болезнь — того, что я плачу. В лесу слезы могли течь, промывая глаза и улучшая зрение. Может, поэтому я видела больше, чем те, у кого глаза сухие.
Сначала я заметила отсутствие Косуль. Они исчезли. А может, это травы были такими высокими, что скрывали их рыжие ловкие спины? Это означало, что Косули уже окотились.
В тот же день, когда я впервые увидела Панну с Малышом, красивым, пятнистым Козленком, я заметила в лесу Чужака. Довольно близко, хотя он меня не видел. У него был рюкзак, зеленый, с внутренней рамой, такие делали в семидесятые, и я подумала, что этот Мужчина примерно одного со мной возраста. Собственно, так он и выглядел — старым. Был лысым, а лицо поросло седой щетиной, подбритой коротко, пожалуй, одним из дешевых китайских одноразовых лезвий, которые покупают на базаре. Слишком вылинявшие джинсы некрасиво надувались на ягодицах.
Этот Человек продвигался по дороге вдоль леса, осторожно, глядя под ноги. Видимо, поэтому к нему удалось подкрасться так близко. Дойдя до перекрестка, где складывали срубленные стволы елей, он снял рюкзак, прислонил его к дереву, а сам отправился в лес. В бинокль я видела разве что размытую, нечеткую картину, поэтому могла только догадываться, что он там делает. А он наклонялся над землей, ковырялся в подстилке. Можно подумать, что это грибник, но для грибов еще было рано. Я наблюдала за ним где-то с час. Мужчина сидел на траве, ел бутерброды и что-то записывал в тетради. Потом примерно полчаса лежал навзничь, положив руки за голову, и смотрел в небо. После подхватил рюкзак и скрылся в чаще.
С этой новостью я позвонила из школы Дизю. Мол, по лесу ходит какой-то чужак. Рассказала ему также, что говорили люди в магазине Благой Вести. Если им верить, то Комендант был впутан в переправку террористов через границу. Потому что каких-то подозрительных субчиков поймали недалеко отсюда.
Но Дизь выслушал эти сенсационные новости довольно скептически. Его не удалось убедить, что это может быть тот, кто блуждает по лесу, чтобы скрыть какие-то возможные следы. Может, у него там спрятано оружие?
— Не хочу тебя разочаровывать, но дело, наверное, закроют, потому что не нашли ничего, чтобы выдвинуть какие-то новые версии.
— Как это? А следы Животных вокруг? Это Косули столкнули его в колодец.
Наступила тишина, а потом Дизь спросил:
— Почему ты всем рассказываешь о этих Животных? Тебе же все равно никто не верит и говорят, что ты немного… ну… — он запнулся.
— Ненормальная, да? — помогла я.
— Ну да. Зачем ты об этом болтаешь? Ты сама знаешь, что это невозможно, — сказал Дизь, и я подумала, что им действительно нужно все это четко объяснить.
Я возмутилась. И когда прозвенел звонок на урок, быстро сказала:
— Надо говорить людям, что они должны думать. У меня нет выхода. Иначе это сделает кто-то другой.
Не очень мне хорошо спалось той Ночью, я знала, что какой-то незнакомец бродит недалеко от дома. И известие о возможном прекращении следствия вызвало неприятное беспокойство. Как это «закрыть»? Так, сразу? Без проверки всех версий? А эти следы? Обратили ли они на них внимание? Ведь погиб Человек. Как это, «закрыть», черт возьми?
Впервые с тех пор, как здесь поселилась, я закрыла двери и окна. Сразу стало душно. Невозможно было заснуть. Стояло начало июня, Ночи были теплые и душистые. Я чувствовала себя так, будто меня закрыли в котельной. Прислушивалась, не услышу шагов у дома, думала, что может шуршать вблизи, срывалась от каждого треска ветви. Ночью тихие звуки казались громче, превращались в кашель, стоны, голоса. Пожалуй, я была испугана. Впервые с тех пор, как здесь поселилась.
На следующий день утром я увидела того самого Мужчину с рюкзаком. Он стоял у моего дома. Сначала я помертвела от страха, и рука сама потянулась к тайнику с газовым баллончиком.
— Добрый день. Простите, что беспокою, — сказал он низким баритоном, от которого завибрировал воздух. — Я хотел бы купить немного молока от вашей коровы.
— Коровы? — удивилась я. — Молока от коровы у меня нет, есть из «Лягушки»[7], подойдет?
Он был разочарован.
Сейчас, днем, он показался мне довольно приятным. Слезоточивый газ был лишним. Незнакомец был одет в белую льняную рубашку с воротничком-стойкой, такие носили в старые добрые времена. При рассмотрении оказалось, что он вовсе не был бритоголовым. Немного волос осталось на затылке, и он заплетал их в маленькую, тонкую косичку, которая напоминала грязноватую шнуровку.
— А хлеб вы печете сами?
— Нет, — удивленно ответила я, — тоже покупаю в магазине внизу.
— Ну и ладно, пускай.
Я уже пошла было на кухню, но обернулась, чтобы сказать:
— Я вас видела вчера. Вы спали в лесу?
— Да, я там ночевал. Можно, я присяду? Немного кости болят.
Он выглядел рассеянным. Рубашка на спине вся позеленела от травы. Видимо, он выдвинулся из спальника. Я тихонько захихикала.
— Может, выпьете кофе?
Он резко взмахнул рукой.
— Я кофе не пью.
На разумного он не похож не был. Если бы был мудрее, то понял бы, что дело не в его кулинарных симпатиях или антипатиях.
— Так, может, попробуете пирог? — я кивнула на стол, который мы недавно вынесли с Дизем улицу. Там лежал пирог с ревенем, я пекла его позавчера и почти все съела.
— А можно воспользоваться туалетом? — спросил он таким тоном, как будто мы торговались.
— Конечно, — и я пропустила его в дом.
Он пил кофе и ел пирог. Называл себя Борис Шнайдер, но собственное имя произносил забавно, протяжно — «Боороос». Поэтому я его так и назвала. У него был мягкий восточный акцент, а откуда это произношение взялось, Борос объяснил мне позже. Он был родом из Белостока.
— Я энтомолог, — сказал он, со ртом, полным пирога. — Меня интересует некий жук, реликтовый, редкий и очень красивый. А вы знаете, что живете в месте, которое является самой южной точкой ареала Cucujus haematodes, плоскотелки кровоцветной, в Европе?
Я этого не знала. Честно говоря, я обрадовалась так, будто к нам прибыл какой-то новый член семьи.