Ксендз беспокойно пошевелился.
— Животные — это не люди. Это грех, гордыня человеческая — этакое кладбище. Господь уделил животным место ниже, они служат людям.
— Скажите, отец, что мне делать? Может, вы знаете?
— Молиться, — ответил он.
— За них?
— За себя. Животные души не имеют, они не являются бессмертными. И спасены не будут. За себя молитесь.
Вот что мне вспомнилось, эта печальная сцена почти годичной давности, когда я еще не знала того, о чем узнала позже.
Служба продолжалась. Я села недалеко от выхода, возле третьеклассников, которые выглядели довольно странно. Большинство из них было переодеты косулями, оленями и зайцами. На них были картонные маски. Дети сгорали от нетерпения, ожидая своего выступления. Я сообразила, что спектакль покажут сразу после службы. Дети вежливо уступили мне место.
Поэтому я и сидела между ними.
— Что это будет за спектакль? — шепотом спросила я у девочки по имени Ягода из третьего «А».
— О том, как святой Губерт встретил в лесу оленя, — ответила она. — Я играю зайца.
Я ей улыбнулась. Но эта логика была мне непонятна: Губерт, еще не святой, был негодяем и повесой. Любил охотиться. Убивал. Однажды на охоте увидел на голове оленя, которого он хотел застрелить, крест со Спасителем. Упал на колени и обратился в веру. Понял, как тяжело грешил он до сих пор. С тех пор перестал убивать и стал святым.
Почему такой человек стал патроном охотников? Это все полностью лишено логики. Если бы сторонники Губерта решили подражать, должны были бы перестать убивать. А если охотники выбирают его своим патроном, то он является покровителем того, что было Губертовым грехом и чего он лишился. Следовательно, они выбирают его патроном греха. Я уже открыла рот и собралась было поделиться моими сомнениями с Ягодой, когда решила, что здесь не место и не время для дискуссии, тем более, что священник пел очень громко. Поэтому я только мысленно выразила предположение, что в данном случае желаемое выдают за действительное.
Костел был переполнен не только из-за школьников, которых сюда привели. Здесь было много незнакомых мужчин, которые заняли передние ряды. У меня аж в глазах зарябило от их зеленых мундиров. С обеих сторон алтаря стояли другие, которые держали свисающие цветные хоругви. И ксендз Шелест имел ныне торжественный вид, а его серое, обвисшее лицо казалось очень набожным. Я не могла углубиться в мое любимое состояние и окунуться, как всегда, в размышления. Я была обеспокоена, взволнована, чувствовала, как меня постепенно охватывает это состояние, когда в середине начинает что-то вибрировать.
Кто-то легонько коснулся моего плеча, я оглянулась.
Это был Гжесь, парень из четвертого класса, с умными, красивыми глазами. Я учила его в прошлом году.
— Ваши собаки нашлись? — шепотом спросил он.
Я сразу вспомнила, как прошлой осенью мы с его классом расклеивали объявления на заборах и остановках.
— Нет, Гжесь, к сожалению, нет.
Гжесь заморгал глазами.
— Мне так жаль, пани Душейко.
— Благодарю, Гжесь.
Голос ксендза Шелеста рассек холодную, прерывающуюся разве что легким шуршанием и покашливанием, тишину, и все вздрогнули, чтобы через мгновение с грохотом, который поднялся до свода, упасть на колени.
— Агнец Божий… — загремело над головами, и я услышала странный звук, глухие удары со всех сторон — это люди, молясь Агнцу, били себя в грудь.
Затем двинулись к алтарю, вставали из рядов со сложенными руками и потупленным взглядами, раскаявшегося грешника, столпились в проходе, но у всех было больше, чем обычно, доброй воли, поэтому не глядя друг на друга, люди пропускали соседей вперед. Все оставались торжественными и серьезными.
Я не могла не думать об одном: что у них в желудках. Что они потребляли сегодня и вчера, переварили ль уже ветчину, проскользнули ль в их пищеводы Куры, Кролики и Телята.
Эта зеленая армия с первых рядов тоже встала и двинулась к алтарю. Ксендз Шелест продвигался вдоль барьера в сопровождении министрантов, кормя их новым мясом, на этот раз символическим, однако мясом, плотью живого существа.
Я подумала, что если действительно существует какой-то всеблагой Господь, он должен сейчас появиться в своей настоящей ипостаси, в виде Агнца, Коровы или Оленя, и прогреметь, прореветь, а если не может прибыть сюда собственной персоной, то должен прислать сюда своих викариев, огневых архангелов, чтобы раз и навсегда положить конец этой ужасной лжи. Но, конечно, ничего такого не произошло. Этого никогда не происходит.
Шарканье ногами стихало с каждой минутой, наконец толпа медленно вернулась в строй. Ксендз Шелест начал сосредоточенно мыть сосуды. Я подумала, что ему пригодилась бы такая маленькая посудомоечная машина, для одного комплекта; нажал бы на кнопку и больше времени оставалось бы для проповеди. Он взошел на амвон, поправил кружевные рукава — мне снова перед глазами встала картина годичной давности в моей гостиной — и сказал:
— Я счастлив, что в этот прекрасный день мы можем освятить нашу часовню. Радуюсь тем более, что как капеллан охотников смог принять участие в этом важном событии. — Наступила тишина, как все гости хотели посвятить хотя бы минуту спокойному перевариванию. Ксендз посмотрел на присутствующих и продолжил:
— Как вы знаете, дорогие братья и сестры, я много лет занимаюсь нашими победоносными охотниками. Как капеллан, освящаю их помещения, организовываю встречи, отправляю святые тайны и провожаю умерших в «страну вечной охоты»; беспокоюсь также о делах, связанных с охотничьей этикой и пытаюсь учить духовным ценностям.
Я начала беспокойно вертеться. Ксендз говорил дальше:
— В нашем костеле замечательная часовня святого Губерта занимает один неф. В его алтаре уже стоит его статуя, а вскоре появятся еще два витража. На первом будет изображен олень с сияющим крестом, который по легенде святой Губерт встретил во время охоты. На втором — сам святой.
Головы верующих повернулись туда, куда указывал ксендз Шелест.
— Инициатива возведения часовни, — продолжил священник, — принадлежит нашим победоносным охотникам.
На этот раз все посмотрели в сторону первых рядов. Я тоже. Пренебрежительно. Ксендз Шелест кашлянул, было заметно, что он готовится к очень серьезной речи.
— Охотники, дорогие мои братья и сестры — это посланники и сообщники Господа Бога нашего в творении, защите животных и сотрудничестве. Природе, среди которой живет человек, надо помогать, чтобы она развивалась. Охотники, отстреливая животных, воплощают правильную охотничью политику. Они построили, — здесь он заглянул к заметкам — сорок одну кормушку для косуль, четыре желоба для оленей, двадцать пять кормовых площадок для фазанов и сто пятьдесят соляных лизунца для копытных…
— А потом стреляют по животным у этих кормушек, — громко сказала я, и головы соседей повернулись ко мне, укоризненно. — Это то же самое, что пригласить кого-то на обед и убить его.
Дети смотрели на меня широко открытыми глазами, испуганно. Это был тот самый класс, который я учила. Третий «Б».
Ксендз Шелест, увлеченный собственной речью, был слишком далеко, чтобы меня услышать. Стоял на амвоне, ладони сунул в широкие кружевные рукава стихаря и поднял глаза к своду, на котором облупились давно уже нарисованные звезды.
— …только в этом охотничьих сезоне они запасли на зиму пятнадцать тонн комбикорма… — перечислял он. — В течение многих лет охотничье общество покупает и выпускает на волю фазанов, чтобы можно было организовать охоту, и этим улучшает собственный бюджет. Мы лелеем ловчие традиции и обычаи, посвящаем новых членов и принимаем присягу, — продолжал он, и в его голосе слышалась гордость. — Два важнейших дня охоты в году, в день святого Губерта, например сейчас, и в канун Рождества, мы проводим согласно традиции, уважая ловчие принципы. Но больше всего мы стремимся изучать красоту природы, лелеять обычаи, — вдохновенно говорил священник Шелест. — К сожалению, много еще остается браконьеров, которые не считаются с законами природы, жестоко убивают животных, несмотря на ловчие законы. Вы законы уважаете. В настоящее время понятие охоты, к счастью, изменилось. Нас больше не воспринимают как людей, которые хотят перестрелять все, что движется, а как тех, кто заботится о красоте природы, порядок и гармонию. В последние годы наши дорогие охотники построили собственный коттедж, где часто встречаются, дискутируют на темы культуры, этики, дисциплины и безопасности на охоте, а также о других проблемах, которые их интересуют…
Я засмеялась так громко, что на этот раз ко мне повернулось полкостела. Я закашлялась. Тот ребенок протянул мне бумажный платочек. В то же время я почувствовала, что у меня немеют ноги, приближается то неприятное одеревенением, от которого можно избавиться, если пошевелить ступнями, а затем мышцами икр, потому что если я этого не сделаю, мои ноги растерзает нечеловеческая сила. Мне показалось, что начинается Приступ, и я подумала, что это очень хорошо. Конечно, вот, пожалуйста, у меня Приступ.
Теперь мне стало понятно, почему вышки, которые очень напоминают те, что ставили в концлагерях, называют амвонами. На амвоне Человек возвышается над другими Существами и сам определяет их право на жизнь или смерть. Становится тираном и узурпатором. Ксендз ораторствовал вдохновенно, почти в экстазе:
— Владейте землей! Это к вам, к охотникам, обратился с этими словами Господь, ибо Он творит человека своим помощником, чтобы участвовал в создании, и чтобы это продолжалось до конца. Слово «охотник» созвучно со словом «охота, желание», это означает, что свое призвание заботиться о даре божьем, которым природа, охотники осуществляют сознательно, разумно и здраво. Желаю вам, чтобы ваше общество процветало, служило другим людям и всей природе…
Мне удалось выйти из ряда. Я приблизилась на непослушных ногах почти к самому амвону.
— Эй ты, слезай оттуда, — сказала я. — Быстро.
Воцарилась тишина, и я с удовольствием слушала, как мой голос вторит от свода, отражается от Нави, крепнет; оно и неудивительно, что говоря здесь, можно забыть обо всем на свете.