публичные дома – из кирпичей религии.
Удар, приглушенный хлопóк, словно в соседней комнате кто-то лопнул надутый бумажный пакет.
Я села на кровати с ужасным предчувствием, что происходит что-то плохое и что этот звук – возможно, чей-то смертный приговор. Послышались еще хлопки, и я, еще не совсем проснувшись, начала торопливо одеваться. Остановилась посреди комнаты, запутавшись в свитере, внезапно обессилев – что делать? Погода, как всегда в такие дни, стояла отличная, бог погоды, видимо, на стороне охотников. Солнце ослепительно сияло, оно только взошло и, еще красное от усилий, бросало длинные сонные тени. Я вышла из дома, и снова показалось, что вот сейчас Девочки меня обгонят, выбегут на снег, радуясь наступившему дню, и станут демонстрировать свою радость так откровенно и бесстыдно, что она передастся и мне. Я брошу в них снежком, и они воспримут это как приглашение к шалостям и начнут свои беспорядочные догонялки, в которых преследовательница вдруг становится преследуемой, причина беготни ежесекундно меняется, а радость в конце концов делается такой огромной, что нет другого способа ее выразить, кроме как бешено носиться вокруг дома.
Я снова почувствовала на щеках слезы – может, надо обратиться к врачу Али, который, правда, дерматолог, но во всем разбирается и все понимает. Похоже, мои глаза серьезно больны.
Поспешно направляясь к Самураю, я сняла со сливы наполненный льдом полиэтиленовый пакет и взвесила его в руке. «Die kalte Teufelshand», всплыло в памяти из глубины, из прошлого. «Фауст»? Ледяной чертов кулак. Самурай завелся с первого раза и послушно, словно понимая мое состояние, двинулся по снегу. В багажнике загремели лопаты и запасное колесо. Трудно было установить, откуда доносятся выстрелы; они отражались от стены леса, множились. Я поехала в направлении пограничного перехода и километра через два увидела их автомобили – навороченные джипы и небольшой грузовик. Какой-то Человек стоял рядом и курил. Я прибавила скорость и проехала совсем рядом с этой стоянкой. Самурай, очевидно, понимал, чтó от него требуется, и энергично разбрызгивал вокруг мокрый снег. Человек пробежал за мной несколько метров, размахивая руками, видимо, пытался остановить. Но я не обращала на него внимания.
Я увидела, как они идут неплотной цепью. Два или три десятка мужчин в зеленых охотничьих костюмах, пятнистых ветровках защитного цвета и этих идиотских шляпах с перьями. Я остановила машину и побежала к ним. Некоторых я знала. Они тоже меня заметили. Смотрели с удивлением и весело переглядывались.
– Что, черт возьми, происходит? – крикнула я.
Подошел один из них, загонщик. Это был тот самый усатый мужчина, который заходил за мной на следующий день после смерти Большой Ступни.
– Пани Душейко, не приближайтесь, пожалуйста, это опасно. Пожалуйста, идите отсюда. Мы стреляем.
Я помахала руками перед его лицом.
– Это вы убирайтесь прочь. Или я звоню в Полицию.
К нам подошел еще один мужчина, отделившийся от остальных, я его не знала. Он был одет в классический охотничий костюм со шляпой. Цепь двинулась вперед; они держали перед собой ружья.
– В этом нет необходимости, поверьте, – вежливо сказал он. – Полиция уже здесь. – Мужчина снисходительно улыбнулся.
Вдалеке я действительно разглядела пузатого Коменданта Полиции.
– В чем дело? – крикнул кто-то.
– Ничего, ничего, это та пожилая дама из Люфцига. Полицию хочет вызвать. – В его голосе послышалась ирония.
Я возненавидела его.
– Пани Душейко, не дурите, – примирительно сказал Усач. – Мы ведь здесь правда стреляем.
– Вы не имеете права убивать живых Существ! – закричала я что было сил. Ветер выхватил эти слова прямо у меня изо рта и понес по всему Плоскогорью.
– Все в порядке, будьте добры, поезжайте домой. Мы стреляем по фазанам, – успокаивал меня Усач, словно не понимая причины моего протеста. А другой заметил елейным тоном:
– Не спорь с ней, она сумасшедшая.
И тогда меня охватил Гнев, настоящий, можно сказать Праведный. Плеснул где-то внутри горячей волной. Действие этой энергии было приятным, казалось, она поднимает меня в воздух – маленький большой взрыв во вселенной моего тела. Во мне пылал огонь, нейтронная звезда. Я бросилась вперед и толкнула мужчину в дурацкой шляпе с такой силой, что он – чрезвычайно удивленный – упал на снег. А когда Усач кинулся ему на помощь, напала и на Усача – изо всех сил ударила по плечу. Тот вскрикнул от боли. Я вам не нежная девочка.
– Э-э-э, дама, это еще что за фокусы? – Его лицо исказилось, он пытался поймать меня за руку.
Тогда подбежал тот, что стоял возле машин – видимо, ехал следом, – и крепко обхватил меня сзади.
– Я вас провожу, – сказал он мне на ухо, но отнюдь не провожал, а тянул назад так, что я упала.
Усач помог мне встать, но я с отвращением оттолкнула его. Мне с ними не справиться.
– Не волнуйтесь, прошу вас. Мы здесь законно.
Он так и сказал: «Законно». Я отряхнула снег и направилась к машине. Меня трясло от волнения, я спотыкалась. Между тем цепь охотников скрылась в низких зарослях молодого ивняка на заболоченных лугах. Через мгновение снова зазвучали выстрелы; они убивали Птиц. Я села в машину и сидела неподвижно, положив руки на руль, но пришлось немного подождать, прежде чем я смогла тронуться с места.
Я ехала домой, плача от бессилия. У меня дрожали руки, и я уже знала, что добром это не кончится. Самурай, облегченно вздохнув, остановился перед домом, и мне показалось, что он полностью на моей стороне. Я прижалась лицом к рулю. Печально отозвался клаксон – словно призыв. Словно траурный вопль.
Мои Недуги появляются вероломно, никогда неизвестно, в какой момент это случится. Тогда в моем теле что-то происходит, у меня начинают болеть кости. Это боль неприятная, томительная, как я ее называю. Она не делает пауз, не прекращается часами, иногда целыми днями. От этой боли невозможно спрятаться, от нее нет таблеток или уколов. Болит – как река течет, как горит огонь. Боль ехидно напоминает о том, что я состою из материальных частиц, ежесекундно разрушающихся. Может, попытаться привыкнуть? Жить с этой болью так, как люди живут в Освенциме или в Хиросиме, – совершенно не задумываясь о том, чтó здесь в свое время произошло. Просто живут.
Однако после боли в костях начинается боль в животе, внутренностях, печени, всем том, что есть у нас там, внутри, бесконечная. На некоторое время ее можно заглушить глюкозой, флакончик которой я всегда ношу в кармане. Никогда не знаешь, в какой момент произойдет Приступ, в какой момент состояние ухудшится. Иногда мне кажется, что на самом деле я состою из одних только симптомов болезни, что я фантом, сконструированный из боли. Когда уже совсем невозможно найти себе место, я воображаю, что на животе, от шеи до лобка у меня есть замок-молния, и я медленно ее расстегиваю, сверху вниз. А потом вытаскиваю руки из рук, а ноги из ног и вылущиваю голову из головы. Выскальзываю из собственного тела, и оно падает с меня, точно старая одежда. Я становлюсь меньше, хрупкая, почти прозрачная. Мое тело подобно Медузе, белое, молочное, мерцающее.
Только эта фантазия приносит мне облегчение. О да, тогда я оказываюсь свободна.
В конце недели, в пятницу, мы договорились с Дионисием, что он приедет позже, чем обычно, – мне было так плохо, что я решила сходить к врачу.
Я сидела в коридоре в очереди, и мне вспомнилось наше знакомство с доктором Али.
В прошлом году меня снова обожгло Солнце. Должно быть, я выглядела довольно жалко, раз испуганные медсестры из приемного покоя сразу повели меня в отделение. Велели подождать; проголодавшись, я вытащила из сумки печенье, посыпанное кокосовой стружкой, и принялась его уплетать. Врач появился через несколько минут. Он был светло-коричневым, словно грецкий орех. Посмотрел на меня и сказал:
– Я тоже люблю кокосовую стрижку.
Это меня покорило. Оказалось, он обладал таким Свойством – как бывает у людей, выучивших язык уже во взрослом возрасте, – иногда заменять одни слова совсем другими.
– Сейчас погрожу, что с вами такое, – сказал Али в тот раз.
Этот Человек очень серьезно занялся моими Недугами, не только кожными. Его темное лицо всегда оставалось спокойным. Он неторопливо рассказывал мне какие-то запутанные байки, между делом измеряя пульс и давление. О да, он, видимо, был далеко не только дерматологом. Али, родом с Ближнего Востока, применял чрезвычайно традиционные и почтенные методы лечения кожных болезней – заставлял провизоров делать очень сложные мази и кремы, состоящие из множества компонентов и очень трудоемкие в приготовлении. Подозреваю, что аптекарей это к нему не слишком располагало. Его микстуры имели поразительные цвета и сногсшибательно пахли. Возможно, Али был убежден, что лечение аллергической сыпи должно быть не менее зрелищным, чем сама сыпь.
Сегодня он внимательно разглядывал также синяки на моих плечах.
– Откуда это у вас?
Я не придавала им значения. Всегда было достаточно легкого ушиба, чтобы я потом месяц ходила с красным пятном. Еще доктор Али заглянул мне в горло, пощупал лимфоузлы и послушал легкие.
– Пожалуйста, выпишите что-нибудь обезболивающее, – сказала я. – Ведь наверняка есть такие лекарства. Вот чего мне хотелось бы. Не чувствовать, не беспокоиться, спать. Это возможно?
Он стал выписывать рецепты. Над каждым долго размышлял, грызя кончик ручки, наконец вручил мне стопку бумажек, причем все лекарства надо было делать на заказ.
Вернулась я домой поздно. Уже давно стемнело, а со вчерашнего дня дул хальный[4], так что таяло на глазах и валил мокрый снег. К счастью, огонь в печи не погас. Дэн тоже опоздал, потому что из-за липкого, скользкого снега по нашей дороге снова невозможно было проехать. Он оставил свой маленький «Фиат» на шоссе и пришел пешком, взмокший и замерзший.