Кис вошел в небольшое помещение. Вдоль кирпичных стен тянулись полки, уставленные с одной стороны разнообразными мясными, рыбными и овощными консервами, а с другой – настоящая сокровищница, уложенная темными пыльными бутылками дорогих французских вин. На самой верхней полке выстроились в строй более крепкие напитки: джин, коньяк, мартини, виски, водка… Кис вспомнил, как Веня торговался из-за коньяка: нет сомнений, запасливый отшельник был прижимист. Даже дверочку в погреб замаскировал стойкой с ящиками, на случай непрошеных и излишне любопытных, вроде детектива, гостей.
К счастью, скелетов в тайнике не оказалось. Это радовало. Хотелось бы надеяться, что лимит трупов в этой истории уже исчерпан.
Майя сняла одну из бутылок и провозгласила:
– Вот чем мы закончим наш ужин!
Алексей спорить не стал, хотя немного подивился той легкости, с которой она распоряжалась в доме недавно убитого друга.
Впрочем, она так часто бывала здесь, что должна была вполне ощущать себя как у себя дома…
Впрочем, друг оказался вполне примитивным подонком и шантажистом…
Впрочем, Майя и о муже долго не скорбела…
Уж так она устроена, эта Майя.
Пока он откупоривал бутылку красного бордо, Майя покопалась в Вениных дисках, тихо включила легкий американский джаз 50-х годов. Потом зажгла свечи, погасила свет, нашла два бокала для вина и поставила их на столик-пень.
Кис сроду эстетом не был, всегда предпочитая существенное «что» легкомысленному «как». Но все же за свою жизнь успел понять, что форма совсем не последнее дело. И Майину затею он оценил по достоинству. Именно – вино, именно – в сумерках, под свечи и легкий джаз, именно – в креслах, а не на кухне, создавали ту необходимую атмосферу, в которой могли расслабиться их напряженные тела и нервы. После многих часов, проведенных за рулем, Алексей устал, в глазах рябило от лесов и полей, придорожных канав и кустов – целый день они плыли перед его глазами и не желали оставить в покое даже сейчас. К тому же Венино уютное жилище наводило глухую тоску. Эти драгоценные бутылки, эти деликатесные консервы, столь любовно припрятанные в погребке, предназначенные для жизни, праздничной и вкусной, вызывали в памяти кошмарное зрелище его смерти. И терпкое, пряное красное бордо теперь вливалось в вены Киса новыми силами, смягчало грусть и снимало усталость.
Майя потянулась к нему с бокалом.
– А у нас сегодня юбилей, Алеша! Десять дней, как я тебя похитила. Так что с праздником!
Десять дней. Ничтожно малый отрезок времени, вместивший в себя невероятно уплотненный фрагмент жизни. Целую линию судьбы, полновесный авантюрный роман, завершенную драму страсти, абстракционистское полотно упрямо несходящихся линий, неоконченную пьесу для смерти с оркестром…
Оставалось совсем немного – оставалось только проставить имя в пустующую строчку: оркестр под управлением…
В эту ночь грусть переплавлялась в нежность, боль перетекала в страсть, горечь была приправой к наслаждению. Так остро и так пронзительно ощутилось, что скоро конец, что он близок к разгадке, что Майя вот-вот упорхнет из его жизни, оставив легкий запах духов Картье и воспоминание о золоте волос, изливавшемся на его грудь… Он и не помышлял ее удерживать. Изначально было ясно, что конец должен наступить, что в Майиной жизни он проездом, турист, нечаянный гость – как и она в его. Словно на короткое, кем-то отведенное время он попал в иное измерение, какое-то там четвертое или бог весть какое; и они проживали в нем это время, как жилось, как получалось, как выходило; но в один прекрасный день следовало вернуться обратно, в привычную геометрию пространства.
И потому в предчувствии прощания он был особенно восприимчив и чуток, он впитывал каждое прикосновение, он жил каждым своим и ее жестом, даже мельчайшим: как она целовала его пальцы, перебирая их по одному, вкладывая каждый себе в рот, где нежный язык ласкал их; как он проходил дорожкой медленных поцелуев по ее животу, чувствуя под губами малейшее содрогание внутри ее, там, где уже вибрировали стенки тесного коридора, жаждущего его вхождения…
Как она…
Как он…
Маленькая моя, солнечная девочка, майский лучик, я всегда буду помнить тебя; прощай же…
В сумятице чувств он не сразу понял слова, долетевшие до его слуха:
– Давай вместе уедем за границу!
Майя уперлась подбородком в его грудь и смотрела на него.
– Извини?
Она переменила положение и уселась на постели рядом с ним, ноги по-турецки.
– Давай уедем за границу! – повторила она.
Алексей переспросил тупо:
– За границу? Зачем? Куда?
Майя с мечтательным видом пустилась в рассказы об Испании, о ее смуглых жителях и мелодичной гортанной речи, о белых виллах на побережье теплого моря, о пальмах и соснах, подступающих к песчаным пляжам, об огромных агавах и гигантских колючих кактусах на склонах холмов, о щедром солнце и прозрачной, как ее глаза, морской воде…
Некоторое время Алексей тупо слушал экзотические описания и вдруг перебил ее:
– Погоди, сначала объясни – зачем?
– Мы будем там жить вдвоем, только ты и я, и наша любовь, представляешь? Подальше от этой страны, от ее мафии, от ее разборок, наемных убийц, предательств близких друзей, которым мы так верили… Что тебя здесь держит? Ты не женат, детей у тебя нет… Работа? Не стоит волноваться, у меня денег столько, что и нам хватит, и нашим внукам – если мы вздумаем их завести, конечно… Только не говори мне, что ты никогда не уедешь из России из патриотизма, я все равно не поверю.
– Патриотизм? Нет, разумеется, дело не в нем… Хотя желания уехать из России у меня никогда не возникало, но…
Алексей не находил слов. Грубо говоря, больше всего его резанули вот эти ее слова: «наша любовь».
Он до сих пор избегал давать определение своему чувству к Майе. Оно, несомненно, было, это чувство, и даже достаточно острое, но…
То четвертое, или какое-то там, измерение, куда он случайно попал, никак не соотносилось с реальностью его жизни. Оно управлялось другими законами, в нем могло существовать и было дозволено то, что никоим образом не могло произойти в жизни нормальной, каждодневной. Этот вояж в другое измерение должен был рано или поздно закончиться, а Алексей – вернуться. После чего, представлялось ему, невидимая щель между измерениями зарастала, закрывалась, исчезала бесследно… И он не то чтобы забывал, что происходило в том странном измерении, – но сей отрезок прошлого получал статус сновидения, сказки… Майя в этой сказке существовала на правах эльфа или золотоволосой феи – прилетела, помахала прозрачными крылышками, голову закружила и растворилась снова на странице детской книжки, в тенях нарисованного черного леса, под сводами зачарованного замка… У сказки всегда бывает конец, и конец – всегда хороший.
В реальной же жизни была Саша, и никаким волшебницам, эльфам, феям и прочей сказочной живности не позволялось претендовать на то пространство, где обитала Александра. Оно было неприкосновенным.
Майя настороженно вслушивалась в его молчание.
Ее ожидание тяготило Киса.
– Ты ошиблась, Майя, – произнес он наконец. – Меня здесь многое держит.
– Этому «многому» имя Александра, да?
– Да. Прости.
Она застыла в своей позе по-турецки. Потом медленно вытянулась рядом с ним.
– Значит, я проиграла?
– Проиграла? Что?
– Неважно.
Она повернулась к нему спиной.
Кис погладил ее по гладкой коже. Майя не шелохнулась.
Он поцеловал ее в плечо. Она не ответила.
Он собрал ее волосы в кулак и легонько потянул к себе.
Майя повернула к нему злое лицо.
– Я всегда выигрываю, понял?
На глазах ее блестели слезы.
– Майя, милая, ты ведь с самого начала знала, что…
– Я тебя люблю, ты это понимаешь?
Она перевернулась, села на него верхом, обхватила его лицо ладонями и приблизила свои губы к его губам. И произнесла тихо:
– И я тебя никому не отдам.
Остаток ночи Майя провела в подвале за компьютером, готовя статью. Кис обещал передать все материалы Александре завтра.
Все утро Алексей пытался прогнать неприятный осадок, оставшийся после ночного разговора. Он в чем-то просчитался, он что-то недооценил в этой Майе, он думал, что она пустилась в авантюру, в которую вовлекла и его. Или, честнее, в которую он вовлекся сам, дал себя вовлечь.
Но оказалось, что они играли по разным правилам.
И теперь он спрашивал себя, где именно он сделал ошибку. Все представлялось вполне ясным: взбалмошная девчонка, привыкшая к исполнению своих прихотей, беззаветно и беззастенчиво любящая себя одну и ублажающая свои капризы, – эта девчонка придумала новую пикантную игру: соблазнить детектива. Ей, судя по всему, хотелось бросить вызов Александре, отомстить за раскритикованную статью. Это заставило ее заинтересоваться детективом Кисановым, захотелось рассмотреть его поближе. Может, даже, увидев в баре на экране Алексея, она именно в тот момент приняла решение рвануть на телевидение и влезть в эфир, потому что там уже находился предмет ее интереса. Собиралась ли она его похитить, или ситуация уже на месте сложилась так, что у нее не осталось выбора? Это уже не столь важно…
Далее, Майя привыкла к поклонению, восхищению, а Алексей, старый брюзга, не воздал ей должное. И девушка решила силой взять причитающееся. Это тоже понятно, Алексей и такое видал, охотники и охотницы брать крепости штурмом ему уже встречались. Майя принялась соблазнять его и – преуспела. До сих пор все понятно, все нормально.
Ненормально другое: ненормальны слова «я люблю тебя». Она, по определению, любит только себя, о чем гордо и без малейшего смущения заявляет…
Кис не мог ее любить – его душевные ресурсы ограниченны, они заняты Александрой. Майя не могла его любить, ее душевные ресурсы ограниченны, они заняты ею самой. Так почему она говорит эти слова? Она лжет? Тогда зачем? Или в ней кричит задетое женское самолюбие? Впрочем, мужское тоже отлично задевается в таких ситуациях…