— Не стой там просто так, сожжём это святилище Cатаны.
Ричардсон опустил факел, разведя небольшие костры по всей гостиной. Совет оставил Линетт умирать на полу. Совет стоял снаружи и смотрел, как трейлер загорается. Справедливость восторжествовала.
Так продолжалось до тех пор, пока три дня спустя, возле Боснийского пруда, не было найдено еще одно тело. Внутренности маленького мальчика были аккуратно сложены рядом с ним.
«Оно» и «Проклятие»: к феноменологии американского ужаса
Жанровые рамки хоррора чрезвычайно широки. Это и безыскусно сделанные b-movie, служащие для того, чтобы дать зрителю разрядиться и повизжать. И пародии, разного рода треш, где неумелые или нарочито аляповатые пугалки существуют забавы ради.
Создатели авторских ужасов ходят по опасному пути. Не только потому, что зритель, которому хочется развлечься с ведерком попкорна, и зритель, который идет за высоким искусством на Новую Голландию — это, вероятно (но не обязательно), два разных человека. Но и потому, что зритель с попкорном в руках — классический адепт, настоящий хоррор-гик. Он трушнее. В хоррорской гик-тусовке бытует эскапизм, побег от реальности через комический эксплотейшн, игровое насилие и всевозможный китч. Ужасы — это про маргинальность, но про маргинальность безопасную. Да, крови должно быть много, но пусть она будет яркой, как конфета, нарочито искусственной, иначе не весело.
До сих пор распространено (пожалуй, ошибочное) представление, что «фестивальное» кино по определению не может иметь отношения к жанру хоррора. Но тут все зависит от того, какими определениями жанра мы пользуемся. Кажется удачным толкование Дмитрия Комма, которое выводится из его книги «Формулы страха». По Комму есть два главных признака хоррора. Первый — технология страха. То есть, инструменты, которые должны пугать, даже если они не работают. Второй — «мрачная» форма. Это и топосы, пришедшие в кино из готической литературы (заброшенные дома, кладбища, леса и т. д.), и атональная музыка, специфические ракурсы — в общем, все, что уводит от гармонии, провоцируя тревогу.
Разве «Мы отправимся на всемирную выставку» не мрачный? А «Никита Лаврецкий» не демонстрирует приемов, направленных на усиление тревоги?
И мрачный, и демонстрирует. В «Мы отправимся…» девушке сидящей за компьютером с включенной веб-камерой, приходится делать разную пугающую фигню (пускать кровь, размалевывать лицо фосфорицидной краской и так далее). А «Никита Лаврецкий», целиком сконструированный из видеоархива режиссера и кинокритика Никиты Лаврецкого, даже в случае с детскими VHS-записями не умиляет, а иррационально и намеренно напрягает. В то же время утилитарность, которую одни с упреком, а другие с надеждой и вожделением инкриминируют ужасам — не признак жанра. Да, частое его свойство, но не обычай. А нарушители канонов должны быть готовы к тому, что им будет непросто. Что многие их не поймут.
Удастся ли объяснить хоррор-гику, для чего в «Кошмаре на 61-й улице» возникает тема секс-трафика? Две девушки вселяются в нехорошую квартиру и скоро узнают, что прежний хозяин повесился — с точки зрения классической «хоррорности» уже этого вполне достаточно. На сайте фестиваля организаторы пишут, что «сила дебютного фильма Даши Некрасовой в сочетании ретроформы […] и современной политико-культурной повестки». Но ретроформа и повестка — это уже не сила, а силы. Естественно, что зрители ужастиков — мазохисты, они любят получать удары с экрана. Но все-таки: один фильм — один удар. А если бить со всех сторон сразу, то зрителя можно и нокаутировать.
Подобная «двухударность», эклектичная раздвоенность — сквозная черта программы. Отчетливее она проявляется в фильмах, сделанных с формальным «вывертом». Например, «Убийство в корейском квартале», снятое анонимным режиссером как анонимный же видеоблог. Очевидно, что сюжет фильма мог бы стать основой для конвенционального триллера, а фриковатый герой и его блогинг — видеоэссе о приключениях болезненного внутреннего мира. Но когда два в одном, глазам при просмотре приходится натужно косить, глядя в противоположные стороны. А это непросто. Насладиться хоррором в полной мере мешает блог, а увлечься блогом — хоррор.
В конце концов не стоит забывать, что просмотр как фестивального кино, так и ужасов требует разного рода подготовки: в первом случае мыслительной, во втором — эмоциональной. Такие ленты как «Сон объял ее дом» вряд ли досмотрит до конца усредненный хоррор-фэн, потому что спасует перед непривычным, бессловесным, типом повествования. Зато более усидчивый зритель будет рад тому, что режиссер «Консервной банки» Сет. А. Смит, как пишут о нем организаторы, «в первую очередь поэт и наблюдатель, а уж после рассказчик историй». Вот только от его историй у зрителя с тонкой душевной организацией могут совсем сдать нервы. Хоррором это названо отнюдь неспроста.
Конечно, жанровая маркировка — удел кинокритиков, а для самих режиссеров формальная жанровая принадлежность не всегда важна. Вероятно, для них, как и для Джиллиан Хорват из «Я обвиняю общество», героини и режиссерки в одном лице, жанр — это предлог для сложных художественных и философских исканий.
Как известно, феномен зловещей долины — это страх перед объектами, которые похожи на человека, но не до конца.
Кто не знает этот сюжет: семеро смелых против зла?
Шесть мальчиков и одна девочка проводят жаркое американское лето уже не в детских играх. Надо влюбиться, постоять за себя перед гопотой и еще убить питающееся их страхами чудище, с непонятной тягой к клоунскому костюму и макияжу. Монстр вышел на охоту за детьми и забрал брата Заики Билла, главного героя. Долг Билла и его друзей по Клубу Неудачников — разгадать тайну исчезновения малыша и отомстить.
На дворе — 1989-й, ностальгический саундтрек мягко аранжирует сгустившуюся тьму. Город полон призраков, которых призвал живущий в вонючей канализационной тьме Клоун. Есть только дети и их враг — взрослые на стороне зла или бездействуют в своей извечной слепоте. У героев нет ни учителей, ни ролевых моделей.
Андрес Мускетти снимает так, что, когда должно быть страшно, делается страшно до тошноты. Страх усиливает нечеловеческая пластика чудовища и кружащая непредсказуемыми траекториями камера. Если вы из тех, кто не привык видеть, как Рональд Макдональд достает из акульего рта отгрызенную детскую ручонку, то придется прикрывать глаза. Страх всегда по соседству с нервным смехом и глупыми шуточками Ричи Тозиера про «твою мамашу». Всегда есть время выдохнуть и подготовиться. Мускетти, впрочем, удается не только пугать, но и рассказывать о детстве — времени страхов, тревожной сексуальности, травм и сомнений.
Трудно сделать стремительный, на одном дыхании фильм из путаного, неподъемного романа с миллионом персонажей. Будет, конечно, вторая часть, ведь Оно, если его не добить, просыпается раз в 27 лет, и герои обещали вернуться. Но пока им 12. И для них Оно — лишь худшее среди остальных зол: жестоких или отчужденных родителей, школьной шпаны, местечковых предрассудков, подростковых обид и лишений. Оно до того отвратительно, что не просто кооперируется со вздорными старухами и старшеклассниками, но и питает их ненависть, чтобы отравить все хорошее в городе. Традиционная для Кинга тема ненависти, таящейся за белым провинциальным заборчиком сплетается с темой памяти. Побеждая, герои не просто уничтожают сердце зла, но прощаются с невинным детством, забывают совместно пережитые беды и пронзительную, неразрывную дружбу.
Рассказы о призраках — а Оно — повелитель призраков, воплощающий порожденные бессознательным фантомы, — нередко являются метафорой личной или всеобщей истории с ее скелетами в шкафах и скрытыми движущими силами. Кинг почти всегда об этом. Но удивительно, что в данном случае о страхе и ненависти архетипического североамериканского городка рассказывает аргентинский режиссер.
Мускетти пришел из латиноамериканского мира, где, по Маркесу, забывание мгновенно окутывает прошлое. В этом тумане бессмысленно рыскать, ведь ничего принципиально отличного от настоящего не найдешь. Латинская Америка, в отличие от северных соседей, не участвовала в модернизационной гонке, не выбивалась из пределов, упираясь в океан, а осталась провинциальным (хоть и беспокойным) придатком Старого света. Из Старого света в проект приплыл клоун Пеннивайз — сын Стеллана Скарсгарда Билл. Он исчез под гримом, превратившись в насекомоподобное иррациональное зло, холодный ужас, в котором можно увидеть и отголоски кровожадных скандинавских легенд, и бергмановских «нечеловеческих» персонажей, у которых маска приросла к лицу или превратилась в лицо. Еще один яркий «неамериканец» — звезда «Странных дел» Финн Вулфард, сыгравший Ричи Тозиера — приехал из Канады. «Оно» — взгляд на американский миф со стороны, и взгляд принципиально недетальный, ностальгически размытый.
Испанец Ортега-и-Гассет писал об утрате «исторической культуры», которая превращает цивилизацию в проблему. «Сейчас “истинному европейцу” предстоит решать задачу, над которой бьются австралийские штаты, — как помешать диким кактусам захватить землю и сбросить людей в море». «Америку создали европейские излишки», — замечает он в другом месте. Помня это, можно предположить, что исторический элемент исчез из киновоплощения романа не случайно.
У Кинга в книге есть завиральное, но исчерпывающее объяснение того, что такое Оно, откуда явилось и почему предстает в тех или иных обличиях. У Мускетти (в первой части, оговоримся на всякий случай) нет даже повода задать такой вопрос. Монстр — иррациональный ужас, возникающий из ниоткуда и пожирающий все, что ему поддастся. Точно также, кстати, главный хулиган Генри Бауэрс в книге изначально имеет «причину» злиться на толстяка Бена и тыкать его ножом, а в фильме он с самого начала уже вполне безумен.
«Личной истории» нет не только у адского клоуна, но и у тех, кто противостоит ему. Да, детская дружба показана трогательно, но что слепляет этих детей вместе? Элемент бэкграунда есть у девочки Беверли — отец-педофил, — и у взращенного деспотичной матерью ипохондрика Эдди. Это прошлое, от которого можно бежать, не оглядываясь, что дети и делают. Их неизбежное возвращение к обозленным родителям остается где-то в неинтересном будущем за кадром. Прошлое чернокожего мальчика Майка — его семья, погибшая в подожженном расистами доме, он живой персонаж истории города. Для протагониста Билла оставлен только намек на ид