текли свежие слёзы. Он начал всхлипывать.
Они все засмеялись. Одна из девчонок сказала: «бедненький малыш».
На лице у блондинки всё ещё блуждала эта ласковая улыбка. Она была словно ожившая кукла Барби: бесстрастная, лишённая настоящих чувств. Кроме неподдельной ненависти.
— Ага, — произнесла она. — Бедненький толстенький малыш. Ты заслуживаешь наказания, малыш.
Она стояла, а он уставился на эти длинные, лоснящиеся, загорелые ноги, ноги, стоящие того, чтобы о них мечтать. Он зачарованно смотрел, как одна из них ушла назад, а затем качнулась вперёд, крепко приложившись носком к его подбородку. Зубы соединились, прикусив кончик языка. Тоненькая струйка крови скатилась из уголка его рта.
Остальные присоединились к ней. С каждой стороны по трое.
— Наверное, ты можешь уже не вставать, — проговорил тяжелоатлет, а затем ударил его в бок. Он увидел, как розовый кроссовок скользнул в его сторону, почувствовал, как он попал в цель, почувствовал отпечаток подошвы на своей коже. Вскоре и остальные подоспели, обрушив, казалось бесконечный шквал ударов на его окружённое тело.
Он стал молиться о быстрой смерти
И всё же каким-то чудом они оставили его в живых. Утомившись от внепланового издевательства над толстяком, они оставили его — окровавленную груду — на тротуаре. Его разум оцепенел, как и его тело. Сквозь туман он расслышал, как они бездушно смеются и обсуждают поход за пивом.
Живой.
Он просто не мог в это поверить.
Но кое-что всё же умерло в Уолтере Перси той ночью — тот очень важный проблеск искреннего человеколюбия, которое позволяло оставаться ему психически здоровым и в целом неплохим.
Он исчез.
Словно его никогда и не существовало…
Когда-то давным-давно, когда он был самым перспективным игроком в низшей лиге «Нью-Йорк Янкиз», его называли «Слаггер». Скауты представляли его как второе пришествие Микки Мэнтла; он выбивал такие бесподобные хоум-раны, что внушал благоговение всем, кто их видел. Помимо своего мастерства в хитах, он вдобавок изящно управлялся с мячом — с лёгкостью подбирая граундеры и перехватывая лайн-драйвы, и мог отлично бегать по дорожкам между базами.
Жизнь тогда была простой, незамудрённой. Он знал, что из себя представляет, куда двигается и что он будет делать, когда попадёт туда. Он всё видел в простых тонах, в оттенках белоснежно-белого и смоляно-чёрного; линия между правильным и неправильным была легко различима, как, например, в случае с его импульсивным решением жениться на Луизе после подписания своего первого контракта на участие в низшей лиге.
В те дни Луиза была уступчивой женщиной, и она тут же приняла его предложение. Они отправились в медовый месяц в Нью-Йорк, посещая «Янки-Стэдиум» три дня подряд, зная, что однажды он огласится аплодисментами его поклонников.
Однако те мечты длились недолго. Два года спустя — всего через несколько дней после их годовщины — он вступил в конфликт со вторым бейсменом команды противника. Ему выбили колено, сразу ставшее бесполезным; требовались годы реабилитации, прежде чем оно снова стало бы функционировать, как положено.
У Уолтера отняли цель в жизни, он превратился в оболочку человека, в обычную шелуху. Он заполнял вакуум в душе, постоянно набивая своё тело едой, всевозможными закусками и помоями. Луиза возмущалась, оплакивая разрушение его когда-то атлетической фигуры. Его тело раздулось, особенно пузо; когда-то плоский, как стиральная доска, живот теперь успешно прятал от его взгляда ноги; их супружеские проблемы росли по экспоненте.
В день их девятой годовщины он получил бумаги на развод. Выбранный момент его вообще не волновал; он уже перешагнул этот рубеж. Уолтер знал, что в последнее время у неё был другой мужчина, но это не имело никакого значения. Он хотел, чтобы она ушла; она была всего лишь символом его разрушенного прошлого, разбитой мечты, которую уже нельзя собрать воедино.
Это произошло десять лет назад. Событий за всё это время было немного. Он работал на заправочной станции, получая денег, которых хватало лишь на то, чтобы оплачивать квартиру и затариваться «Твинкис» и «Поп-Тартс». В свободное время он смотрел бейсбол по кабельному телевидению. Он ходил на игры «Ред Уингз» каждый раз, когда они играли в городе. Раз в год он ездил в Нью-Йорк, чтобы посмотреть игру «Янкиз». Во время межсезонья он следил за зимней лигой, подписываясь на новостные рассылки каждой из команд.
Год за годом его жизнь протекала по этой однообразной схеме. Однообразие успокаивало его, подпитывало его, позволяло сохранить умиротворённость. Покуда жизнь двигалась по чёткой, привычной схеме, он мог мириться с ней.
Теперь же всё кончилось; происшествие на парковке прошлой ночью всё изменило. Ему надоела та инертность, с которой он решал проблемы. Он хотел снова ощущать себя живым, как он ощущал себя, когда играл в Игру. Боже, казалось, это было сто лет назад; он чувствовал себя разлучённым со своим прошлым, будто всё это происходило с другим человеком. Конечно, ведь он имел так мало общего с тем человеком; его бейсбольное воплощение легко бы нахерачило этой шпане.
Он снова хотел быть тем человеком.
Он взмахнул новой деревянной битой со всей силы, прорезав гладкой дугой холодный ночной воздух. Поначалу бита казалась чужеродной в его руке, а её потенциальная мощь — ограниченной, но это длилось недолго. Он удивился тому, как быстро возвращаются старые инстинкты. Его боковые удары были плавными, удары снизу — чистыми. Он представлял себе, как бьёт по хлёсткому лайн-драйву.
Он был в парке — зоне отдыха с одним незатейливым игровым полем. Он обнаружил его ещё раньше, проезжая мимо. Было темно, и никого вокруг — слишком соблазнительно, чтобы отказываться. Он стоял на основной базе с новой битой в руках, раз за разом отбивая воображаемые скользящие, кручёные, прямые. Он даже предпринял одну неудачную попытку обежать базы, сдавшись на середине пути между первой и второй. Ему следовало сбросить несколько дюжин фунтов, прежде чем он будет в состоянии провернуть нечто подобное. Его намерение добиться этого было непоколебимо.
Но было уже поздно — пора идти. Он вздохнул, затем сделал ещё один последний боковой удар, отбив воображаемый прямой Роджера Клеменса на «Зелёном монстре» Фэнуэй.
Уолтер отвернулся от игрового поля и двинулся в сторону машины, пробираясь через высокую некошеную траву. Подойдя к обочине, он заметил молодого человека в тренировочном костюме, двигающегося по тротуару. Мужчина запыхался, по всей видимости, после длинной пробежки. Мужчина окончательно остановился и склонился, уперев руки в колени и тяжело дыша.
Он явно выдохся, — подумал Уолтер, приближаясь к нему. Он держал биту в правой руке, покачивая за ручку между большим и указательным пальцами.
Мужчина выглядел крепким, натренированным. Он напомнил Уолтеру тяжелоатлета на стадионе. Его правая рука сжалась вокруг ручки, когда он зашёл за спину мужчине; левая рука заняла своё место под правой, приводя биту в нужное положение.
Почувствовав опасность на миг позже, чем надо, мужчина развернулся. Его рот приоткрылся, и он уставился на огромного мужика с большой дубинкой.
Уолтер улыбнулся. Лучший угол было сложно придумать. Голова мужчины была словно кручёный мяч, хоум-ран на блюдечке с голубой каёмочкой. Он взмахнул битой, толстым концом въехав в изумлённое лицо мужчины. Хруст кости под давлением дерева был бесконечно упоительным; это было так, словно он точно попал по прямому мячу Нолана Райана и разбил его в пух и прах.
Ему было хорошо.
По-настоящему хорошо.
Словно заново родился.
Позже, сидя в машине, он отчищал биту от крови полотенцем. Он насвистывал «Возьми меня с собой на бейсбол».
Он подмигнул оскалившему зубы трофею на приборной панели.
Мяч на память.
Боже, он себя чувствовал великолепно! После такого долгого нахождения в списке травмированных «Слаггер» вернулся, воскресший и окрепший.
И у него появилась новая игра.
Традиция
Эдвард Ли
Ты одна.
Она проснулась, медленно моргая, чтобы избавить глаза от этой темноты, но она отказывалась уходить. Вместо этого она отделилась, как потрёпанный занавес, сквозь который проникали лишь слабые лучи света. Было темно, намного темнее, чем ей нравилось, и так было до тех пор, пока она была здесь, сидя на лестнице и ожидая. Запах плесени и пыли стоял в носу.
Чего ты ждёшь, Эвелин?
Она нахмурилась на этот вопрос, зная, что ответ был там, возможно, прятался где-то в темноте, но она знала, что он не придёт. Была какая-то цель её присутствия здесь. Конечно, была.
Возможно, это была только неразумность затянувшегося сна, которая удерживала её здесь, или, возможно, это была не та цель, которую она хотела принять. Возможно, она была здесь, потому что это было укрытием. Но если так, то от кого или чего она скрывалась?
Она заставила себя улыбнуться.
Ты — дурочка.
Да, скорее всего, это было так. Ведь Чэд всегда говорил…
Чэд!
Она ухватилась за это имя, словно пловец, сжимающий спасательный круг, и на мгновение его лицо появилось из мрака перед ней: бледное, продолговатое, на короткое время освещённое холодным светом далёкой луны сквозь дыру в гнилой крыше наверху. Затем он исчез, унесённый, как семена одуванчика на сильном ветру. Она смотрела, как он удаляется, пока его не поглотили тени, растянувшиеся по полу в коридоре.
Наверху раздался тихий скрип, когда паркетная доска в пустынной комнате напомнила о себе, затем ещё раз.
Дом помнил всё.
Она была в одиночестве в пустом доме, где не было ничего, кроме ночи и одинокого клинка жёлтого лунного света, который, освобождённый от облаков, пробивался сквозь дыру в крыше над её головой. Эвелин коснулась его своей тонкой рукой и вздохнула.
Хотя она не боялась того, где оказалась, она боялась, что никогда не вспомнит. зачем она здесь, и поэтому будет вынуждена оставаться, играя в привидение, пока её поражённый ум изо всех сил пытается вспомнить… почему?