– Об этом тебе лучше спросить Марию, – ответила Хелена, ковыряя вылезшую ниточку на своих узких спортивных брюках.
– Но все-таки – что ты думаешь? – настаивала Эрика, поднимаясь, чтобы подлить кофе.
– Я знаю только, что никого не видела. И не слышала. Мы все время шли вместе, так что я должна была бы что-нибудь заметить.
Хелена продолжала ковырять ниточку. Она сидела как на иголках, и Эрика сменила тему. У нее оставалось еще несколько вопросов, и она не хотела отпугнуть Хелену, не получив ответы на них.
– Как ты могла бы описать ваши с Марией отношения?
Впервые с того момента, как она вошла в дверь, лицо Хелены озарилось улыбкой, и Эрика подумала, что та мгновенно стала на десять лет моложе.
– Мы были такие разные… Но сразу нашли друг друга. Из разных семей, росли в разных условиях, она была общительная, я – стеснительная… На самом деле у нас вроде не было ничего общего. Просто ничего. И я до сих пор не понимаю, что Мария нашла во мне. Все хотели быть с ней. Хотя ее дразнили из-за семьи, и ей пришлось слышать немало обидных комментариев, но все-таки это было больше в шутку. Все тянулись к ней. Она была такая красивая, такая смелая и… дикая.
– Дикая? Такого определения я по поводу Марии еще не слышала, – сказала Эрика. – Поясни, что ты имеешь в виду.
– Как бы это лучше объяснить… Мария была как природная стихия. Уже тогда она говорила, что станет актрисой, будет сниматься в США, станет звездой Голливуда. В смысле – о таком многие говорят в детстве, но скольким удалось воплотить их мечту? Понимаешь, какая сила таится в таком человеке?
– Да, это выдающееся достижение, – согласилась Эрика, однако невольно задумалась о том, какую цену за это пришлось заплатить.
Во всех статьях, которые она читала о Марии, актриса представала довольно трагичной фигурой, окруженной звенящей пустотой и одиночеством. Интересно, понимала ли она в детстве, что исполнение ее мечты будет куплено такой ценой?
– Я любила проводить время с Марией – в ней было все то, чего недоставало мне. Она давала мне чувство защищенности, придавала мне мужества. С ней я решалась быть такой, какой никогда бы не решилась быть в других обстоятельствах. Она пробуждала во мне самое лучшее.
Лицо Хелены пылало – усилием воли ей удалось обуздать свои чувства.
– Как вы отреагировали, когда вам запретили общаться? – спросила Эрика, внимательно следя за выражением лица Хелены. В голове у нее мелькнула мысль – но такая смутная, что она не могла ее ухватить.
– Мы были в отчаянии, ясное дело, – ответила Хелена. – Прежде всего я; Мария же сразу сосредоточилась на том, как нам обойти запрет.
– Так вы продолжали встречаться?
– Да, каждый день мы виделись в школе, но и в свободное время встречались так часто, как только могли. Казалось, мы живем в истории про Ромео и Джульетту – несправедливо обиженные всем миром. Но мы никому не позволили разлучить нас – ибо были друг для друга всем.
– Где же вы встречались?
– На сеновале на хуторе Страндов. Он пустовал, животных они не держали, так что мы тихонько пробирались в него и залезали на чердак. Мария таскала у своих братьев сигареты, мы лежали там и втихаря курили.
– Как долго ваша дружба продолжалась втайне? До того… ну до того, как все произошло.
– Что-то около полугода. Точно не помню. Так много лет прошло – я старалась не вспоминать то время…
– Как вы отреагировали, когда семейство Странд спросило, не могли бы вы посидеть со Стеллой?
– Отец Стеллы сперва спросил моего папу, и мне кажется, тот был застигнут врасплох – ответил согласием, не подумав. Видишь ли, имидж всегда был для него важен, и папа не хотел казаться узколобым, осуждающим чужого ребенка из-за его семьи. Это выглядело бы не очень красиво. – Хелена поморщилась. – Но мы, конечно, очень обрадовались, хотя и понимали, что это ничего не изменит. Сама понимаешь, нам было по тринадцать лет. Мы жили сегодняшним днем. И надеялись, что когда-нибудь сможем быть вместе, не прячась на сеновале.
– Стало быть, вы с радостью согласились посидеть со Стеллой?
– Да, еще бы, – Хелена кивнула. – Мы любили Стеллу. А она любила нас.
Она замолчала; суровая складка пролегла у ее губ. Наконец проговорила, допивая кофе:
– Мне пора домой.
Эрику охватила паника – так много о чем ей еще хотелось расспросить, так много всего нужно было узнать… О большом и малом – о деталях, событиях, эмоциях… Этого краткого разговора явно недостаточно, чтобы вдохнуть жизнь в ее рассказ. Однако Эрика понимала, что если давить на Хелену, это скорее даст противоположный эффект. Если же она решит пока довольствоваться тем, что получила, будет больше шансов, что Хелена согласится на новые встречи. Так что она заставила себя радостно улыбнуться.
– Само собой! Я так рада, что ты нашла время поговорить со мной… Можно задать тебе последний вопрос? – Снова покосилась на свой телефон, дабы убедиться, что запись все еще идет.
– Хорошо, – нехотя ответила Хелена, и Эрика почувствовала, что в мыслях та уже за порогом дома.
Из всех вопросов, которые мечтала задать Эрика, один был самым важным.
– Почему вы признались? – спросила она.
Повисла томительная пауза. Хелена неподвижно сидела у стола, но Эрика буквально видела, как проносятся мысли у нее в голове. В конце концов последовал долгий выдох – словно напряжение тридцати лет в один миг отпустило ее.
Взглянув в глаза Эрике, Хелена тихо произнесла:
– Чтобы быть вместе. И дать понять нашим родителям, чтобы те катились на все четыре стороны.
– А сейчас шкоты домой! – крикнул Билл, перекрикивая ветер.
Карим изо всех сил старался понять его. У Билла была тенденция начинать по-английски, но потом все равно соскальзывать на шведский. Однако некоторые слова уже начали откладываться – он знал, что «шкоты домой» означает, что нужно потянуть за веревку, привязанную к парусу.
Он тянул, пока Билл не кивнул в знак одобрения.
Аднан завопил в голос, когда яхта накренилась, и судорожно вцепился в борт. После того как все они выходили в море по одному в небольшой яхте с Биллом, теперь все сидели в большой белой яхте, которую Билл называл «Самба». Поначалу они смотрели на нее с подозрением, увидев, что она полностью открыта сзади, но Билл заверил их, что яхта не будет черпать воду. Судя по всему, ее специально разработали для инвалидов, чтобы им легче было взбираться на борт, если они окажутся в воде. Впрочем, уже одно это объяснение вызвало у Карима тревогу. Если все так надежно, зачем тогда залезать на нее из воды?
– Ничего страшного! Don’t worry! – кричал Билл Аднану, широко улыбаясь и кивая.
Аднан скептически смотрел на улыбку Билла и еще крепче цеплялся за борт.
– It should lean, than it goes better in the water, – сказал тот, продолжая кивать. – Она должна накрениться, так надо.
Ветер заглушил часть его слов, но они поняли общий смысл. Как странно… Подумать только, если б все так рассуждали, когда водят машину… Карим по-прежнему сомневался в разумности проекта. Но энтузиазм Билла заражал их, так что он и остальные готовы были продолжать в надежде, что все получится. К тому же тренировки прерывали однообразное течение дней в центре. Если б только отпустил страх, возникавший каждый раз, когда они ступали на борт…
Он заставил себя дышать ровно и в пятый раз проверил, что все ремни на спасательном жилете застегнуты как положено.
– Заводи! – закричал Билл, и все в недоумении переглянулись. Почему Билл хотел, чтобы они стали кого-то куда-то заводить?
Тот махал руками и кричал:
– Turn! Turn!
Ибрагим, стоявший у руля, со всей силы отвернул его вправо, отчего всех их кинуло на левый борт. Гик пронесся над их головами, они едва успели присесть. Билл сам чуть не вывалился за борт, но в последнюю секунду умудрился за что-то ухватиться.
– Проклятье! Тысяча чертей! – выругался он. Эти слова все прекрасно поняли. Ругательства стали первыми словами, которые сирийцы выучили по-шведски. «Чертовы иммигранты», – слышали они, едва прибыв на вокзал.
– Sorry, sorry! – крикнул Ибрагим, отбрасывая от себя штурвал, словно ядовитую кобру.
Билл кинулся в заднюю часть яхты, продолжая ругаться. Схватил штурвал и, когда яхта снова выровнялась, перевел дух. Потом широко улыбнулся.
– Все в порядке, ребята! Don’t worry! Nothing compares to the storm when I crossed the Biscaya[38].
Он весело присвистнул, а Карим еще раз проверил, хорошо ли застегнут спасательный жилет.
Анника заглянула в кабинет.
– Бертиль, тут какой-то человек настаивает на том, чтобы переговорить лично с тобой. Скрытый номер, голос звучит очень странно… Что скажешь? Переключить его на тебя?
– Ну да, переключи, – со вздохом ответил Мелльберг. – Наверняка какой-нибудь рекламщик, который надеется втюхать мне что-нибудь жизненно необходимое, но меня-то так просто не проведешь…
Он почесал Эрнста за ушком, ожидая, когда загорится лампочка на телефонном аппарате. Когда та загорелась, ответил важным голосом:
– Алло!
Уж что-что, а справляться с телефонными торговцами он умеет.
Однако человек на другом конце провода не собирался ничего продавать. Измененный голос поначалу вызвал у Бертиля подозрения, но сами сведения были, вне всяких сомнений, сенсационными. Выпрямившись на стуле, он напряженно слушал. Эрнст заметил изменения в его настроении – поднял голову и навострил уши.
Прежде чем Мелльберг успел задать контрольные вопросы, раздался щелчок – звонивший бросил трубку.
Бертиль почесал голову. Информация, которую он только что получил, и впрямь обостряла ситуацию и давала делу совершенно новый оборот. Он уже протянул было руку к телефону, чтобы позвонить Патрику, но потом отдернул ее. Все остальные члены оперативной группы заняты обыском на хуторе Бергов. События такого уровня требуют участия человека, занимающего начальственный пост. Лучше он во всем разберется сам. Если потом на него обрушится благодарность общественности за то, что он единолично раскрыл дело, то что ж – такие вещи приходится принимать на себя, когда руководишь другими и регулярно оказываешься в свете прожекторов. Кроме того, это будет справедливо – воздать честь тому, кто достоин почестей, ведь именно он – мозг и сердце участка Танумсхеде, и он раскроет это запутанное дело…