– Даже не знаю… Ничего конкретного у меня нет, но что-то мне мешает. Пока не могу точно сказать, что именно.
– Подумай еще. Посмотрим, к чему ты придешь, – сказал Патрик.
Помедлив, он продолжил:
– Первый пункт в моем списке – снова связаться с Турбьёрном. Не могу смириться с тем, что мы не закончили обыск у семьи Берг. Сегодня утром я обсуждал это с прокурором, и она со мной согласилась. Считает, что обыск надо завершить – несмотря на «находку» в доме Карима.
– Согласен, – подал голос Йоста.
Патрик бросил на него удивленный взгляд. Что-то и вправду не давало ему покоя. Что же это могло быть?
– Хорошо, – коротко ответил он. – Я позвоню Турбьёрну, и в ближайшее время мы снова выедем туда. Если повезет – уже сегодня или завтра, в зависимости от их загруженности.
– С пожаром тоже разбираются они? – спросила Паула.
Патрик покачал головой.
– Нет, этим занимаются пожарные эксперты. Но пока не выяснились дополнительные подробности, нам приходится исходить из предварительных сведений, что в окно дома Карима была брошена бутылка с зажигательной смесью.
– А как мы поступим с записью того анонимного звонка? – спросила Паула.
– Он у Анники, – сказал Патрик. – Послушайте и скажите, не появились ли у вас какие-нибудь идеи. Голос искажен, но я сегодня же отправлю запись на анализ. Будем надеяться, что они смогут что-то сделать с искажениями или выделить фоновые звуки, которые помогут нам установить личность звонившего.
– О’кей, – сказала Паула.
– А как же Хелена и Мария? – спросил Мартин. – Мы по-прежнему не знаем, существует ли связь с убийством Стеллы.
– Нет, но мы уже беседовали с ними, и конкретно сейчас у нас нет к ним больше никаких вопросов. Подождем, пока выяснится что-нибудь еще. Я по-прежнему склонен думать, что связь существует.
– Несмотря на находку у Карима? – переспросила Паула.
– Да, несмотря на «находку», – проговорил Патрик и не смог удержаться, чтобы не бросить взгляд на Мелльберга.
Тот сидел, уставившись в стол, и не проронил ни слова за время всего совещания.
– Мне кажется, это ложный след, – продолжал Хедстрём. – Но на данном этапе мы не можем ничего исключать. Просто уж больно гладко все складывается – с анонимным звонком и находкой Мелльберга… Кто мог знать, что трусики лежат именно там? И какие у него причины звонить по этому поводу в полицию? Нет, я в это не верю.
Все это время Йоста сидел глубоко задумавшись и крутил большими пальцами на коленях. В тот момент, когда Патрик уже собирался объявить совещание закрытым, он вдруг поднял глаза.
– Кажется, я понял, что меня так гложет. И как я могу это доказать.
Бухюслен, 1672 год
Отчаяние Элин все нарастало. Пребен каждую минуту проводил с Бриттой, а Элин не замечал, словно она стала для него пустым местом. Казалось, всего того, что произошло между ними, никогда и не было. Не то чтобы он вел себя грубо – но словно позабыл обо всем, что их еще совсем недавно связывало. Теперь его занимали лишь Бритта и будущий ребенок, даже к Марте он потерял интерес; девочка в полной растерянности бродила по двору в сопровождении Сигрид. У Элин разрывалось сердце при виде ее отчаяния и удивления по поводу внезапного равнодушия Пребена, и она не знала, как объяснить дочери безумие взрослых людей.
Как может она объяснить ребенку то, чего не понимает сама?
Между тем одно было ясно. Больше и речи не может идти о том, чтобы рассказать Пребену о ребенке. Тем более сохранить его. Она должна избавиться от дитя. Любой ценой. Не сделай она этого, они с Мартой останутся без крыши над головой, им придется умереть с голоду или попрошайничать. Она не может допустить, чтобы их с дочерью постигла страшная судьба многих несчастных женщин, оставшихся без приюта. Сама она не знала, как выгнать плод. Однако знала, к кому обратиться. Когда такое случалось с женщиной – и не было мужчины, способного позаботиться о матери и ребенке, – шли к той, которая могла помочь. К Хельге Клиппаре.
Неделю спустя ей представилась такая возможность. Бритта отправила Элин по делам во Фьельбаку. Всю дорогу, едучи на телеге, она ощущала, как сердце в груди опускается все ниже и ниже. Ей казалось, что ребенок уже шевелится во чреве, хотя она и знала, что для этого еще рано. Коротышка Ян, державший поводья, вскоре бросил все попытки разговорить ее. Ни с кем не хотелось ей разговаривать – она молча сидела, прислушиваясь к мерному постукиванию колес. Когда они приехали во Фьельбаку, Элин слезла с телеги и пошла прочь, не говоря ни слова. У Коротышки Яна тоже были поручения от хозяина, так что они собирались пуститься в обратный путь лишь ближе к вечеру. Достаточно времени на то, что ей необходимо сделать.
Взгляды преследовали ее, когда она шла вдоль домишек. Хельга жила в последнем из них, и Элин заколебалась, прежде чем постучать. Но в конце концов занесла руку и ударила костяшками пальцев по старому дереву.
Хельга дала ей самогонки от боли, однако Элин ничего не имела против телесных мучений. Чем больнее телу, тем глуше становится сердечная боль. Она почувствовала, как чрево сжалось. Ритмично. Методично. Как тогда, когда рождалась Марта. Но на этот раз – без радости и ожидания, которые жили в ней прошлый раз, когда она знала, что принесет ей этот тяжкий труд. Сейчас тупая боль и кровь вели только к горю и потере.
Хельга никак не проявляла своего сочувствия. Но и не осуждала. Молчаливо и методично проделывала она все необходимое, и единственным проявлением заботы было то, что она время от времени вытирала пот со лба Элин.
– Скоро все будет позади, – коротко сказала она, заглянув между ног Элин, лежавшей на полу на грязном тряпичном коврике.
Элин взглянула на окошко рядом с дверью. Уже подступали сумерки. Через пару часов она должна сесть в телегу с Коротышкой Яном и ехать обратно на пасторскую усадьбу. Дорога неровная и ухабистая, и она знала, что каждый толчок будет отзываться во всем теле. Ей придется сохранять лицо. Никто не должен узнать о том, что произошло.
– Теперь надо потужиться, – сказала Хельга. – Когда придет схватка, Элин потужится изо всех сил, чтобы все вышло наружу.
Элин закрыла глаза и ухватилась за края тряпичного коврика. Прислушавшись, как нарастают спазмы там, внизу, она дождалась момента, когда стало совсем невыносимо больно, и потужилась изо всех сил.
Что-то выскользнуло из нее. Что-то маленькое. Жалкий комочек. Первого крика ожидать не приходилось. Никаких признаков жизни.
Хельга работала быстро. Элин услышала, как что-то плюхнулось в ведро, стоявшее рядом.
– Ну и хорошо, – сухо проговорила Хельга и тяжело поднялась, вытирая полотенцем перепачканные кровью руки. – С этим что-то было не так, как надо. Ничего хорошего не вышло бы.
Она взяла ведро и поставила у двери. Элин почувствовала, как ей хочется всхлипнуть, но сдержалась, и всхлип застыл в груди маленьким комком. Даже этого ей не дано – образа дочки или сына, который мог бы получиться таким прекрасным, с голубыми глазами Пребена… С ребенком что-то было не так. У них и не могло быть семьи – лишь в ее наивных мечтах.
Дверь распахнулась, и в дом влетела Эбба из Мёрхульта. И замерла на месте, увидев Элин, лежащую на полу. Раскрыв рот, она разглядывала эту сцену – окровавленная Элин с раскинутыми ногами, ведро у двери и Хельга, вытирающая руки от крови.
– Ах вот оно что! – воскликнула Эбба, и в глазах ее сверкнули молнии. – Так у нее нашлось дело к Хельге… Насколько мне известно, Элин не нашла себе нового мужа. Стало быть, она стала делить постель с батраками? Или продавать себя на постоялом дворе?
– Заткнись, – сурово сказала Хельга сестре, которая лишь поджала губы.
Отвечать Элин была не в состоянии. Все силы словно вытекли из нее – и чувства Эббы ее больше не трогали. Теперь она сядет на телегу с Коротышкой Яном, вернется на пасторскую усадьбу и навсегда забудет обо всем этом.
– Это и есть плод? – спросила Эбба и поддала ногой по ведру. Затем с любопытством заглянула туда и наморщила нос. – Выглядит как настоящий уродец.
– Замолчи, а не то получишь хорошую оплеуху, – прошипела Хельга.
Она схватила сестру и вытолкала за дверь. Потом повернулась к Элин:
– Не обращай внимания на Эббу; она всегда была зловредная, еще с детства. Если Элин осторожно сядет, я помогу ей помыться.
Элин сделала, как она сказала. Приподнялась, опираясь на руки. Внизу все болело, а между ног на полу образовалось кровавое месиво.
– Элин повезло, зашивать не придется. И она потеряла не так много крови. Но пару дней надо держаться потише.
– Будь что будет, – проговорила Элин, принимая из ее рук мокрую тряпку.
Когда она подмывалась, ее обжигало острой болью. Хельга поставила рядом с ней сосуд с водой, чтобы она могла выжать туда тряпку.
– Я… – Хельга заколебалась. – Я слышала, что ее сестра в ожидании.
Поначалу Элин не ответила, потом кивнула.
– Да, так и есть. Зимой в усадьбе раздастся детский плач.
– Похоже, о госпоже позаботится какой-то важный доктор из Уддеваллы, когда придет срок; но, если понадобится, посылайте за мной.
– Я передам, – сухо ответила Элин.
У нее не было сил думать о ребенке Бритты. Даже о своем собственном, лежавшем в ведре.
Тяжело поднявшись, она опустила юбку. Скоро пора ехать домой.
– Не хлопай дверьми!
Джеймс уставился на Сэма, стоявшего в холле.
– Не так уж сильно я хлопнул, – проговорил тот, стаскивая с себя ботинки.
Джеймса охватило так хорошо знакомое чувство гнева. Бесконечное разочарование. Черный лак на ногтях и черная подводка вокруг глаз – это плевок сына ему прямо в лицо, и тот прекрасно об этом знает. Он со всей силы стукнул кулаком по цветочным обоям. Сэм вздрогнул, и Джеймс почувствовал, как напряжение в теле отпустило.
Всю ту злость, которую у него вызывал Сэм, когда был ребенком, надо было куда-то выплеснуть. Когда они уходили в лес. В те немногочисленные дни, когда Хелена уезжала. Несчастья с детьми случаются часто. Но однажды Хелена застала их. Сэм сидел на корточках на полу, когда Джеймс занес над ним кулак. Из разбитой губы у мальчика текла кровь, и Джеймс понимал, как все это выглядело со стороны. Но Хелена отреагировала даже чересчур сильно. Голос ее дрожал от ярости, когда она объясняла ему, что произойдет, если он еще хоть раз тронет Сэма.