– Может быть, – ответила Паула. – Но мне кажется, это сугубо шведский феномен. Только вы оставляете своих стариков сидеть в одиночестве. В Чили это даже не обсуждается – там ухаживают за своими стариками до самого конца.
– Стало быть, если я правильно тебя понял, вы с Юханной будете жить под одной крышей с твоей мамой и Мелльбергом до конца их дней. – Йоста засмеялся.
Паула в ужасе уставилась на него.
– Когда ты так говоришь, шведская модель начинает казаться мне куда более привлекательной.
– Я подозревал это, – сказал Флюгаре.
Тем временем они подъехали к дому Хелены и Джеймса, и Паула припарковалась рядом с хозяйской машиной. Хелена сразу же открыла дверь, едва они постучали. По выражению ее лица трудно было судить, что она испытала, увидев их.
– Привет, Хелена, – сказал Йоста. – Мы хотели бы поговорить с Джеймсом. Он дома?
Ему показалось, что в ее глазах промелькнуло испуганное выражение, но оно тут же исчезло, словно его и не было.
– Он тренируется в стрельбе позади дома.
– Мы можем пойти туда, не рискуя жизнью? – спросила Паула.
– Да, крикните ему и предупредите, что вы идете, тогда все будет в порядке.
Действительно, поодаль раздавались одиночные выстрелы. Йоста вместе с Паулой двинулся в том направлении.
– Не знаю, стоит ли мне начинать подсчитывать, сколько законов он нарушает, занимаясь здесь стрельбой? – пробормотала Паула.
Йоста покачал головой.
– Думаю, будет лучше, если мы пока закроем на это глаза. Но при первой же возможности всерьез поговорим с ним о недопустимости подобных действий.
Выстрелы звучали все громче и громче, по мере того как они подходили ближе.
– Джеймс! – крикнул Флюгаре. – Это Йоста и Паула из полицейского участка Танумсхеде. Не стреляй!
Выстрелы смолкли. На всякий случай Йоста крикнул снова:
– Джеймс! Подтверди, что ты нас услышал!
– Я вас слышу! – ответил Джеймс.
Они прибавили шагу и вскоре увидели его за деревьями. Он стоял, сложив руки на груди, положив оружие на пень. Йоста невольно отметил, что перед ним человек, вызывающий благоговейный ужас. А то, что он обожал одеваться так, словно снимается в американском военном фильме, делало его фигуру еще более пугающей.
– Знаю, знаю, здесь нельзя стрелять, – сказал Джеймс, обезоруживающе подняв ладони.
– Да, и об этом мы поговорим в следующий раз, – сказал Йоста. – Но сейчас мы пришли сюда не за этим.
– Я только уберу пистолет, – сказал Джеймс, поднимая оружие с пня.
– Это «кольт»? – спросила Паула.
Джеймс гордо кивнул.
– Да, «М-тысяча девятьсот одиннадцать». Он находился на вооружении лиц офицерского и сержантского состава всех видов вооруженных сил США с тысяча девятьсот одиннадцатого по тысяча девятьсот восемьдесят пятый год. Применялся в обеих мировых войнах, в Корейской и Вьетнамской войне. Это мое первое оружие; я получил его от отца, когда мне исполнилось семь. Из него я учился стрелять.
Йоста воздержался от комментариев по поводу того, насколько неуместно дарить семилетнему ребенку боевое оружие. Он заподозрил, что Джеймс его не поймет.
– Ты и своего сына научил стрелять? – спросил он, пока Джеймс аккуратно, почти с нежностью, убирал пистолет в сумку.
– Да, он отличный стрелок, – ответил тот. – В остальном он мало на что годится, но стрелять умеет. Кстати, он тренировался весь день – я пришел сразу после него. Из Сэма получился бы отличный снайпер, но он никогда не сдаст начальную физическую подготовку.
Он пренебрежительно фыркнул.
Йоста осторожно покосился на Паулу. Ее взгляд ясно показывал, что она думает по поводу того, как Джеймс отзывается о своем сыне.
– Так в чем же дело? – спросил тот, ставя сумку с пистолетом на землю.
– Речь идет о Лейфе Херманссоне.
– Полицейском, который когда-то засадил мою жену за убийство? – переспросил Джеймс и нахмурил лоб. – Почему вы хотите поговорить о нем?
– Что вы имели в виду, говоря «засадил»? – спросила Паула.
Джеймс выпрямился и снова скрестил руки на груди, отчего его бицепсы показались гигантскими.
– Я не имею в виду, что он поступал не по закону или что-нибудь в этом духе, но он весьма настойчиво работал над тем, чтобы доказать виновность моей жены в убийстве, которого она не совершала. И мне кажется, что другие версии он не рассматривал всерьез.
– Создается впечатление, что под конец жизни Лейф сам начал сомневаться в своей правоте, – сказала Паула. – И у нас есть основания думать, что он выходил на контакт с вами в тот день, когда его не стало. Вы что-нибудь помните по этому поводу?
Джеймс удивленно покачал головой:
– Это было очень давно, но я не припомню, чтобы мы контактировали в тот день… Мы вообще очень редко общались. Да и зачем?
– Мы подумали, что он связался с вами в качестве первого шага, – ответил Йоста, – чтобы потом выйти на Хелену. Подозреваю, что она была настроена к нему не совсем доброжелательно.
– Да уж, в этом вы правы, – сказал Джеймс. – Если б он захотел переговорить с ней, это было бы куда легче сделать через меня. Но он и не пытался. Я даже не знаю, как бы отнесся к этому… Много лет прошло. Мы постарались оставить все это позади.
– Думаю, сейчас это довольно трудно, – сказала Паула, наблюдая за его реакцией.
– Да, трагедия… Но она куда ужаснее для семьи девочки, чем для нас. Нам грех жаловаться, хотя настойчивый интерес вечерних газет весьма утомляет. К нам в дверь стучались журналисты. Однако вряд ли они еще раз осмелятся… – Джеймс криво улыбнулся.
Йоста почувствовал, что не стоит задавать лишних вопросов. К тому же он счел, что журналисты сами виноваты. С каждым годом они становятся все более навязчивыми и слишком часто нарушают границы допустимого.
– Хорошо, тогда у нас на сегодня больше нет вопросов, – сказал Флюгаре и вопросительно посмотрел на Паулу. Та кивнула.
– Если я что-то вспомню, то обязательно позвоню, – сказал Джеймс и указал в сторону дома, проглядывавшего за деревьями. – Я провожу вас.
Он пошел впереди, и Йоста с Паулой обменялись взглядами. Было очевидно, что она тоже ни на секунду не поверила словам Джеймса.
Проходя мимо дома, Йоста на мгновение поднял глаза к окну во втором этаже. В окне стоял мальчик-подросток и с абсолютно равнодушным выражением лица наблюдал за ними. Его выкрашенные в черный цвет волосы и черный макияж вокруг глаз делали его похожим на привидение. Йоста почувствовал, как по его спине пробежал неприятный холодок. В следующую секунду мальчик исчез.
Когда Мария вернулась домой, Джесси сидела на мостках. Она намазала лицо и тело каким-то кремом, который нашла в ванной. Наверняка дорогим. Краснота от него не прошла, но хотя бы зуд уменьшился. Джесси хотелось бы, чтобы существовал крем для лечения души. Или как там называется то, что в ней раскололось на части…
Она снова подмывалась, несколько раз. И все же по-прежнему чувствовала себя грязной. Отвратительной. Одежду мамы Бассе она выбросила. Теперь сидела в старой футболке и спортивных брюках и смотрела на вечернее солнце. Мария остановилась рядом с ней.
– Что у тебя с лицом?
– Обгорела, – кратко ответила Джесси.
Мария кивнула.
– Ну немного позагорать только полезно для прыщей.
После этого она повернулась и ушла в дом. Ни слова о том, что Джесси не пришла ночевать накануне вечером. Да и заметила ли она ее отсутствие? Скорее всего, нет.
Сэм вел себя замечательно. Он был готов проводить ее домой и остаться с ней. Однако ей надо было побыть одной. Сидеть и чувствовать, как в ней растет ненависть. Джесси лелеяла в себе это чувство. В каком-то смысле она ощущала свободу в том, чтобы ненавидеть без всяких ограничений. Все эти годы она сопротивлялась, не хотела думать о людях плохо. Какая наивность!
В течение дня на ее телефон сыпались сообщения. Джесси не понимала, откуда они взяли ее номер. Но, наверное, его распространяли вместе с фотографиями. Она открыла только первые, а потом просто нажимала на «удалить». Все сообщения были на ту же тему. Шлюха. Шалава. Потаскуха. Жирняйка. Страхолюдина.
Сэм тоже получил сообщения. И снимки тоже. Они посыпались тогда, когда он отмывал последние надписи маркером. Отложив телефон, Сэм взял ее лицо в ладони и поцеловал ее. Сначала она отстранилась. Чувствовала себя отвратительной, грязной, знала, что изо рта у нее пахнет блевотиной, хотя она и почитила зубы в ванной у родителей Бассе. Но Сэма это не волновало. Он поцеловал ее долгим поцелуем, и Джесси почувствовала, как горящий шар ненависти стучал в их сердца. Ненависть объединяла их.
Вопрос был лишь в том, что теперь делать.
Когда солнце начало краснеть, Джесси подняла вверх лицо. Слышно было, как Мария в доме открывает очередную бутылку шампанского. Все было как раньше. А между тем все изменилось.
Патрик пил уже третью чашку кофе с тех пор, как переговорил с Турбьёрном Рюдом. А судмедэксперт все не перезванивал.
Вздохнув, Хедстрём выглянул в коридор, где медленно плелся Мартин с чашкой в руке.
– У тебя усталый вид, – сказал он, и тот остановился.
Патрик подумал об этом еще на утреннем совещании, но не хотел распрашивать его при других. Он знал, что после смерти жены Мартина мучает бессонница.
– Да нет, всё в порядке, – ответил коллега и зашел в кабинет Патрика.
Тот замер, увидев, что Мартин покраснел до корней волос.
– Чего ты там мне не рассказываешь? – спросил Патрик, откинувшись в своем рабочем кресле.
– Просто я… это самое… – проговорил Мартин, уставившись на свои ботинки и переминаясь с ноги на ногу, словно не мог решить, на какую встать.
– Садись и выкладывай. Как ее зовут?
Мартин сел и смущенно улыбнулся.
– Ее зовут Метте.
– И?.. – спросил Патрик, ожидая продолжения.
– Она в разводе. У нее годовалый сын. Метте из Норвегии, работает бухгалтером в фирме в Греббестаде. Но вчера у нас было первое свидание, так что я пока не знаю, что из всего этого выйдет…