шнего оратора, я еще не встречала, даже с Рустамом этот мальчик еще мог договориться, но со старостой — никогда; Левка осмелился выползти из-за прикрытия учебника и уже с удовольствием посматривал на часы за моей спиной.
— Очень хорошо, Лука, — сказала я, вставая и отходя к окну. Конечно, хорошо. Привыкать к иноязычным собеседникам нужно с детства — и очень жаль, что специалистов моего профиля недолюбливают в школах.
За окном по-прежнему царил снегопад. Ветер стих, и снежинки валились сквозь редеющий сумрак медленно и безнадежно. Деревья в школьном дворе дремали, переплетясь во сне ветвями, черными и серебристо-серыми — и даже веселые второклассники, что азартно играли в снежки под прикрытием мощных стволов, не могли пробудить их. Яркие рюкзачки, сваленные в одну кучку, уже были на ладонь припорошены снегом.
— Что ж, у нас есть время выслушать еще одного человека.
— Можно, я скажу?! — вскочил Рустам.
— Я бы предпочла послушать кого-нибудь еще, — сказала я, не оборачиваясь. — Например, Эльгу.
За моей спиной пронесся шепот, раздались знакомые стуки и шорохи: незадачливой школьнице спешно подсовывали новейший учебник, раскрывали его на нужной странице и пальцем тыкали в заданный параграф. Читала Эльга мучительно медленно, зато с выражением. То там, то сям вспыхивали коротенькие смешки и перешептывания, но Эльга была невозмутима и почти величественна; мало-помалу все успокоились и даже принялись слушать девочку с интересом — учебник был далеко не у всех, а данный параграф писала Вика — и справилась со своей задачей блестяще, хотя у нас и остались разногласия по поводу некоторых второстепенных персонажей.
От окна дуло, и я обхватила себя руками за плечи. Правильно я сегодня надела теплый свитер, наплевав на то, что он не подходит к этим брюкам; это я молодец и проницательница.
Эльга закончила читать, с облегчением перевела дух — и тут раздался звонок. Ребята шумно завозились, сгребая учебные принадлежности в портфели и рюкзачки, и я не стала задерживать своих учеников всякими глупостями вроде домашнего задания. В следующий раз я им лучше сама что-нибудь расскажу. Мы и так параллельный класс опережаем. Или просто отпущу. Праздник, все-таки.
Вскоре помещение опустело; за партой в дальнем углу у окна остался только Олег, уткнувшийся носом в какую-то книгу так прочно, что даже не заметил звонка — не удивлюсь, если и того, что сорок минут назад возвестил начало урока литературы.
Я подошла к нему, села рядом. Он ничего не замечал.
— Что читаешь, Олег? — спросила я на его языке.
Он вздрогнул, уронил под парту книжку, сунулся было за ней, на полпути передумал, вынырнул из-под стола и уставился на меня несчастными всполошенными глазами.
— Я нечаянно. — пролепетал он. — Честное слово, нечаянно.
— Книжку-то подыми, — посоветовала я. — Библиотечная, все-таки.
Да, библиотечная; вот — квадратик шершавой бумаги в уголке. "Город Ирзирой", издание, тираж. У меня дома такой же. Почему-то с тех пор эту книгу не переиздавали — а она всегда была одной из моих любимых. Восемь историй, восемь разных историй, каждая из которых написана на новом языке, восемь повествований о странных людях, так похожих на нас и в то же время совсем других — и в конце каждого рассказа короткое и печальное уведомление о том, что если бы герой тогда-то и тогда-то поступил бы так-то и так-то, то он попал бы в город Ирзирой. Таинственный город, о котором неизвестно ничего, в который не стремился никто из героев или их спутников — и достижением которого почему-то измерялось значение всей человеческой жизни. Бьянка когда-то божилась, что в самом первом издании "Города" был эпилог, в котором автор, так и оставшийся неизвестным, сообщал о том, что истории эти он пишет как раз в Ирзирое, что он счастлив за своих героев, что они не попали сюда, и что он предостерегает своих читателей, чтобы они… и так далее. К сожалению, этого издания, быстро ставшего нашими с Бьянкой усилиями легендарным, нам так и не удалось найти. Что имел в виду автор и носителем какого языка был он сам, так и осталось неизвестным. Нам неизвестным.
Интересно, что понял из этой книги Олег. Жалко, что он не мой близнец.
— Я ее честное слово завтра же в библиотеку верну, — забормотал мой ученик. — Мне совсем немного осталось. И про маркиза этого я прочитал, даже два раза, вот, а.
— С наступающим, Олежка, — сказала я грустно.
Торопиться мне было некуда — и я заглянула к Нинке, преподававшей историю в младших классах. Бедная история, бедная Нинка.
— Аленка! — обрадовалась она, выскакивая мне навстречу из-за стола, как первоклассница. — А я как раз о тебе вспоминала! Ой, что я тебе сейчас расскажу — ты на месте умрешь!..
Далее последовала шепотом изложенная, крайне путаная история, в которой фигурировала наша завучиха, чей-то чужой охранник и немножко — снова наша преподавательница физики, упрямая, не очень умная и зачем-то набожная особа. Рассказывала Нинка артистично, попутно не забыв плеснуть мне в чашку пахучего шиповникового отвара и время от времени покрикивая на особо разошедшихся учеников.
— Здорово, да? — победно закончила она и тут же, изменив тон и выражение лица, спросила участливо: — Алена, что с тобой, почему ты такая грустная? Что случилось?
— Замерзла, — ответила я почти честно.
— А-а, — сказала она разочарованно. — И все?
— Угу.
Мы обе замолчали, я — уставившись в столешницу с липким полукругом от чашки, Нина — машинально позванивая тоненькой ложкой.
За окном по-прежнему падал снег.
Ребячий смех носился вокруг нас; кто-то шумно делил бутерброд — один на двоих, тебе — сыр, мне — хлеб, или наоборот; кто-то горестно вопрошал из-под парты, куда подевалась его любимая авторучка; кто-то устроил небольшую дуэль на линейках, кто-то, взгромоздившись на подоконник и мрачно утопив подбородок в высоком воротнике свитера, читал толстую книгу в потрепанной обложке; кто-то, судорожно шелестя упругими страницами, переписывал в тетрадь позабытое в предпраздничной суете домашнее задание.
— Посмотри на все это с другой стороны, — сказала Нинка и испуганно стрельнула в меня карими глазищами. — Зато тебе Антонину нашу больше видеть не придется.
— Не-а, — сказала я, отпуская, наконец, остывшую чашку. — По закону подлости я буду на нее натыкаться всякий раз, когда мне вздумается сюда прийти.
— "Деточка, вы себя не бережете", — очень похоже сказала Нинка — и после секундной заминки мы обе прыснули.
— Вот Сусанну жалко, — сказала я.
— А мне — ничуть, — отрезала Нинка и вороватым движением сунула за щеку половину сушки — как сумасшедшая хомячиха. — Так ей и надо. Нечего было про тебе говорить, что ты ведьма, и все вы ведьмы, и что это грешно и неправильно, когда любого человека вы понимаете лучше, чем он сам.
Я задумалась.
— Вообще-то нет, — сказала я осторожно.
— Да я-то знаю, можешь не объяснять, — фыркнула Нинка в чашку. — А вот Сусанна думает, что ты все про нее знаешь.
— Она на мой класс не покушалась. А там, во-первых, Лука, во-вторых, Рустам.
— Ну я и говорю — так ей и надо. Пусть не очень-то радуется, то ты отсюда уходишь.
— Да, мне пора, — спохватилась я, вставая.
— Ален, подожди. Ты Новый Год где встречаешь?…
— Не знаю еще.
— А то приходи к нам. И Рудик будет, и Дашенька.
— Спасибо, я подумаю.
Ядовито-зеленая елка в углу угрожающе ощерилась блескучей мишурой; маленькая жар-птица на неудачно длинной нитке медленно раскручивалась вокруг своей оси, кося на меня круглым испуганным взглядом. На Нинку чем-то похожа.
Звонок…
Я вышла в полутемный по зимнему времени коридор, прикрыла за собой дверь — и вовремя. Нина уже гремела в обычной своей манере:
— Забыл?! Что значит — "забыл"?! А голову ты дома не забыл?!!
— Тоже мысль, — сказала я сама себе задумчиво, подтянула воротник повыше и пошла к себе.
Уже в пальто, с шапкой наперевес — терпеть ее не могу, между прочим, и это у нас взаимно — с сумкой на боку я спустилась на первый этаж школы, ускорив шаг, прошмыгнула мимо столовой, из-за приоткрытой двери которой тянуло мокрыми тряпками и дохлой капустой.
С наступающим, с наступающим. Процокала каблуками по мокрому полу, по белесым полотнищам света из высоких окон — и мое отражение проплыло понизу, темное и сморщенное.
Розовато-серая городская панорама рябила от снега далекого и близкого; окружающие кирпичные многоэтажки молчали угрюмо и недоверчиво, пустыми глазами пялились на старенькое здание школы. Под ближайшим деревом то ли ссорилась, то ли целовалась романтическая парочка: долговязый юнец без головы и маленькая круглая девушка в синей куртке. Мои?… Мои.
— Ой, а. А здравствуйте! — девушка улыбнулась мне, поправляя волосы; парень смущенно и независимо смотрел в сторону.
— А здравствуйте, — сказала я. — И ты здравствуй, Тимур.
Он коротко дернул головой, но в мою сторону так и не посмотрел.
— Алена, вы ведь правда ведьма, да? — хитро спросила Валя.
— Ну да.
— А можно я вас попрошу немножко об одолжении, да?… Вот он, — она опустила и снова подняла ресницы, — он мне не верит, что я его никогда-никогда не разлюблю.
— Валя, — сказала я, — Валя.
— Вы можете сказать это на его языке, так это правильно называется, да? Ну, с моего на его перевести? Ну скажите, пожалуйста, вы же добренькая!
— Да верю я, — угрюмо сказал Тимур. — Незачем все это.
— Скажите, скажите! — умоляла Валя.
— Валя, не стоит, — сказала я. — Правда, не стоит.
— Ну скажите тогда просто, что я его люблю!
Я посмотрела в сияющие глаза Вали — потом перевела взгляд на Тимура — напрягшегося, заледеневшего.
— Валя говорит, — сказала я на его языке, привычно заменяя одни пустые слова другими, — что будет варить тебе вкусный борщ по крайней мере раз в неделю.
— Борщ?! — опешил он. — Почему борщ? Алена, вы что? При чем тут борщ?
— Она так сказала.
— Какой борщ?! — вспыхнула Валя. — Я.