— Неохота, — сказала я. — А что у тебя в Универе?
Он посмотрел на меня с обидой…
— Ален, ты прям как моя мама. Ты еще спроси, как я сессию собираюсь сдавать.
— С особой жестокостью, — предположила я.
Нильс немного подумал и взвыл фальшивым трагическим тоном:
— Они меня там не ценя-а-ат! Я им. А они мне. А я им. Алена, — сказал он вдруг нормальным голосом, — а я тебе в библиотеке "Кошкодава" откопал.
Следует поощрить.
— Умница.
— Хочу кофе, — мгновенно сориентировался он.
— Банка в сейфе, — сказала я.
Уже через пять минут мы с вундеркиндом попивали кофеек, распечатав, между прочим, и новую коробку с конфетами. Нильс пытался что-то проныть касательно бутербродиков с колбасочкой, я предложила ему сходить за ними в буфет, и Нильс взял еще одну конфету. Сладкое от горя не помогает. Его девушка бросила всего неделю назад. На Вику чем-то похожа. Тоже мне, оригинальные грабли.
— А без Саманты тут как-то не так, — заметил он в конце концов.
— Тут вообще как-то не так, — не согласилась я.
Нильс задумчиво поколотил ложечкой о чашку, вытащил ее, облизал и бросил обратно.
— А что, — сказал он, — она совсем теперь писать не будет?
— Насколько я знаю, нет, — сказала я. — Устав их ордена запрещает. Да она и сама не станет.
— А где их монастырь?
— Какая разница. Далеко.
Я взяла еще одну сигарету. Зажигалочный огонек никак не хотел выщелкиваться.
Нильс печально посмотрел на меня — и неожиданно заявил очень бодро:
— Тебе курить вредно, положи сигарету немедленно сейчас же.
Я усмехнулась и задавила ее в пепельнице. Взглянула на Нильса — тот заерзал:
— Ну и что ты на меня такими глазами смотришь?
— Ничего, — сказала я. — Кого-то ты мне напоминаешь.
Нильс встал, одернул свитер, с достоинством мне кивнул — и ушел, из-за двери крикнув еще раз, что все меня у елки ждут, чтобы ее наряжать, например.
Я посмотрела в окно — кажется, там уже начинало смеркаться — и закурила снова. Горький дым. И кофе не очень. А вот что Нильс "Кошкодава" нашел — это хорошо. Книга не в моем вкусе, но. Зло автор пошутил, конечно. Признанный мастер детективной интриги, прекрасный психолог, переводчик-самоучка.
Стандартная завязка, стандартное развитие — в рамках его таланта, конечно. Повествование от лица второстепенного персонажа, глуповатого — некоторые говорят, наивного — подростка, герой, героиня, таинственный дом, загадки и намеки, ничего еще непонятно, только-только что-то трепетать начинает, атмосфера накаляется, мурашки стадами бегают по коже. И глупенького подростка убивают. Он не знает, кто его убил. Он вообще ничего не знает, он рассказчик, он — глаза читателя, глаза подслеповатые и порой невнимательные, и его — убивают.
Обрыв посреди строки. И триста белых, абсолютно чистых страниц — до конца книги, до алой ламинированной обложки. Триста пустых страниц.
Я не знаю ни одного человека, который в первое мгновение не испытал бы ярости и раздражения из-за этого недотепы, по глупости которого он, читатель, никогда не узнает, чем закончилась книга. Некоторые, правда, потом испытывали что-то вроде приступа стыда — но все равно как-то неубедительно, потому что "Кошкодав" обещал быть шедевром.
Я не уверена, что он все же является им. Нет. Злая шутка злого автора. Если бы он не написал ее по причине собственной смерти — инфаркт какой-нибудь, или даже если бы его самого пристрелили прямо за рабочим столом — шок был бы менее велик. Такое бы поняли. Такое бы простили. Впрочем, писатель этот после скандального успеха "Кошкодава" написал еще пару вещей — качественных, но отнюдь не блестящих — отхватил какую-то второстепенную премию за вклад в развитие жанра, а потом и вовсе ушел из писательства.
Кое-кто пытался искать в "Кошкодаве" великий сакральный смысл; кое-кто утверждал, что повествование закончено, а кто не понимает — тот дурак, а кто понимает — вот таблицы и графики; кто-то пустил гулять по свету не лишенный изящества апокриф, что-де в какой-то там мизерной части тиража белые страницы не совсем белые, а с какими-то разрозненными фразами и словами.
В общем, развлекался кто как умел. Спасибо, Нильс. Я теперь тоже развлекусь.
Снова зазвонил телефон. Поколебавшись, я сняла трубку.
— Слушаю.
— Ален, это ты?… Привет!
— Привет, Ахмед, — сказала я.
— Как жизнь?
— Прекрасно, — ответила я, собирая раскиданные по столу шуршащие обертки в одну кучу и выбрасывая все сразу в корзину для бумаг.
— Хочешь в кино?
Я задумалась.
— А на что?
— На "Совсем другую колдунью", — гордо ответил Ахмед.
— Ее что, экранизировали? — ужаснулась я.
— Алена. — укоризненно произнес Ахмед. — Ты издеваешься, что ли?
— Нет, — сказала я. — Конечно, нет. А кто еще идет?
— Юрка и Сандра. Ты ее, наверное, не помнишь.
— Почему же, — сказала я задумчиво, — очень даже помню.
Ахмед молчал в трубку. Очень хорошо слышно было, о чем он думал. "Алена, ну будь другом, может, она хоть так приревнует, нет ведь в этом Юре ничего. А, Алена?" Ни фига, дорогой Ахмед. Во-первых, не приревнует, во-вторых, у вас все равно шансов нет. Вам с ней друг друга понимать всегда с точностью до наоборот. Хотя посмотреть на то, что гады-киношники сделали с "Колдуньей", конечно, любопытно.
— Ну так как? — не выдержал Ахмед.
— А когда?
— В понедельник. Сейчас скажу точно.
Он чем-то зашуршал в трубку, потом назвал место и время — какой-то новый кинотеатр, я там ни разу не была.
— Ален? Ты меня слышишь?
Ну не могу ж я ему так прямо и сказать, что у Валерки доклад, а я обещалась быть в качестве группы моральной поддержки! Таких вещей Ахмед, к сожалению, не понимает.
— Ахмед, я в понедельник не могу.
Молчание.
— Никак?
— Никак.
— А я им уже сказал, что переводчицу с собой приведу.
Хо! Тогда мне тем более не стоит идти. Надо же, придумал шантаж!
— Ахмед, ну не могу. Ты знаешь что — позвони Елке, она киноманка известная, будет тебе по гроб жизни благодарна. Ага?
Снова молчание. Потом Ахмед спросил неуверенно:
— Ты думаешь, она согласится?
— Я в этом уверена.
Ей Ахмед всегда нравился. Кроме того, у меня появляется шанс узнать о ленте из источника, заслуживающего доверия. Я с Елкой давно общаюсь, она ко мне уже привыкла — а субтитры к некоторым фильмом мы вообще хором ругать можем.
— Ну ладно, — с сомнением сказал Ахмед. — С наступающим.
— Вас всех также, — сказала я с облегчением. — Сандре привет.
Отбой.
Я помыла чашки, вернулась к себе в комнату, покосилась на темнеющее небо и далекие городские огни над заснеженными кронами деревьев — но шторы задергивать не стала. Саманта всегда говорила: "Совершенно не понимаю, как ты вообще можешь работать, когда с улицы все видно…" Ну, вот так, могу. Должна же у меня хоть изредка быть возможность слегка побездельничать и поглазеть в окно. Кроме того, не нравится мне цвет у этих штор. Редкостно неприятный, по-моему.
Мы однажды с Радомиром поспорили, какого они цвета. Спорили долго. Устали. Стало ясно, что наш универсальный язык, на котором мы все говорим в пределах этого здания, нужного слова образовать не позволяет. Пошли искать образцы, нашли два. Моника сказала, что мы оба сумасшедшие — пришлось накапать ей валерьянки. Правда, она все равно потом из переводчиков ушла. Говорят, работает теперь в какой-то частной семейной консультации. С ума сойти. Это даже хуже, чем в монастырь.
Снова зазвонил телефон. Я выждала пару звонков и сняла трубку. Нельзя же тянуть до бесконечности.
— Слушаю вас.
Глубокий мужской голос, одновременно укоризненный и приветливый:
— Алена, до вас очень трудно дозвониться.
— Вы полагаете, это случайность?
— Во всяком случае я рад, что слышу вас.
— Не могу ответить тем же.
Голос рассмеялся.
— Алена, ну не будьте же такой злюкой! Вспомните, наше сотрудничество начиналось весьма приятно.
— Сотрудничества не было, Карл. Кто-то ввел вас в заблуждение. Подсказать, кто?
— Наш человек видел вас сегодня, Алена. У вас затруднения? Мы можем вам помочь, не сомневайтесь — стоит вам только попросить.
— Я тоже видела вашего человека, Карл, и затруднений у меня нет. Никаких.
Короткая пауза.
— Вы ведь не очень счастливы в этой жизни, Алена.
— Как и любой человек.
— Мы можем исполнить ваше заветное желание. Пусть это станет новогодним подарком. Вы слышите меня, Алена?
— Да, — сказала я. — Мне очень интересно послушать, каким образом вы собираетесь изменить мир.
Карл засмеялся, и смех его тоже был красивым — глубоким и очень теплым.
— Нет, что вы, — сказал он наконец. — Другое. Мы можем подарить вам маленький симпатичный островок в северных морях. Такой, о каком вы всегда мечтали. У вас же висит над рабочим местом фотография, так?… Ну так этот островок еще лучше. И там никого, кроме вас, не будет. Море, небо, скалы, маленький домик со всеми удобствами и вы. Как вам всегда и хотелось. Мечта любого переводчика, верно?
— Почти, — сказала я. — Почти. Ну и что же — вы мне его навсегда подарите?
— Право владения будет пожизненным, — сказал Карл с укором в голосе. — Вам же все равно некому его завещать.
— Допустим, — согласилась я. — Меня только одна маленькая деталь беспокоит: неужели и от вашего общества я там буду избавлена?
— Ну разумеется, — оскорбленным голосом сказал Карл.
— Позвольте усомниться.
— Ну почему же, разве хоть раз мы давали повод усомниться в нашей честности и искренней заинтересованности в сотрудничестве?
— Аппетит приходит во время еды, — банально ответила я. — И что-то мне не очень верится, что вы ограничитесь одной акцией.
Карл ответил не сразу.
— Вам очень к лицу этот свитер, — сказал он. — Это мохер?
— Мохер, — ответила я, распрямляясь и оборачиваясь лицом к окну.
Какая темень.
— А ваша сестра тоже любит мохер?