— Нет. Классная у тебя тушь.
— Как я ребятам скажу — не знаю, — покачала она головой. — Особенно Нильсу.
Я промолчала.
— Очень Саманту жалко, — сказала Вика. — Просто очень. Ты знаешь, мы с ней не особенно ладили, но такого я даже врагу не пожелаю. Так разминуться с Собеседником. Нет, никому не пожелаю. Сгинь-пропади-рассыпься. Чепуха какая. И ты о ней больше никогда не слышала?
— Нет, — сказала я. — Ничего. На свадьбу позовешь?
— Конечно, — обиделась она. — В свидетели позову.
— Как бы не в защитники, — пробормотала я.
— Ага, заметано, — улыбнулась Вика.
Как я тобой горжусь, Вика. Знала бы ты, как я тобой горжусь.
Я еще раз зашла к себе, взяла сумку — ага, теперь в нее "Янтарный замок" даже запихнуть можно — взяла шапку — конфеты оставила — ничего не забыла?…
Вроде нет.
Древние надписи улыбались мне со стены.
Привет, Алена. Я скучал. Я ждал тебя и не дождался. Я ждал тебя четыре тысячи лет назад — а ты все не шла. И я теперь ушел, и ты не дождешься меня, и никогда не узнаешь — как я ждал. С наступающим, Алена?
— С наступающим, Собеседник, — сказала я, попытавшись улыбнуться. — Не скучай особенно, в понедельник вернусь.
Выключила свет и закрыла за собой дверь на ключ.
Валерий все еще пел — что-то ужасно романтическое и ужасно смешное, судя по реакции аудитории. Закончил, попросил отдохнуть и промочить чем-нибудь горло — петь придется еще долго.
Кто-то в зеленой уродливой маске возник передо мной — в полумраке коридора весьма реалистичный.
— Угу-у-у-ху-у-ху-у!!!
— Детский сад, — сказала я. — Ясельная группа. И в конце концов, где мой мандарин?! Опять все без меня съели?!
Смущенный Игорь стянул маску.
— На, — сказал он. — Я все помню. Я тебя искал.
— Все меня искали, — ответила я сварливо, пряча оранжевый мягкий фрукт в карман. — Спасибо. По-моему, вы Валерия совсем замучили.
— Вовсе нет, — сказал Игорь, ухмыльнувшись. — Пока про волчонка не спот, никуда не отпустим.
К нам подошла Бьянка — в ослепительно-белом брючном костюме.
— Аленка, убегаешь?
— Да, — сказала я, — пора уж.
— Подожди, сейчас Валера про волка будет петь.
Они все-таки затащили меня обратно в холл, и Валера пел, как и было обещано — про наглого и глупого волчонка, и все покатывались со смеху, хотя слышали песню далеко не в первый раз. Невозможно было не улыбнуться, когда Валерий выводил тоненьким голосом, нарочно чуть-чуть фальшивя:
А можно, я немножко укушу-у-у
Его за бок, чтоб он не зазнавался?…
Так сладко и мечтательно получалось у него это, так трогательно и щекотно, что хотелось немедленно встать на четвереньки и подвыть это долгое "у-у-у", может, тогда легче станет?… А Валерий пел дальше, хмурил светлые брови, сердито и обиженно звучали слова песни:
Но вы же обещали!!!
Нильс сидел красный, тихонько трясся от смеха, из зажмуренных глаз у него текли слезы — а Валерий продолжал неумолимо и торжественно, фальшивя уже от души и почти выкрикивая в теплый хвойный воздух:
…И на пузе па-си-жу-у-у!
Я давно так не смеялась. Пепельноволосая девочка — Дженнифер, да — рыдала у меня на плече.
Валерий в последний раз ударил по струнам, обвел всех победным взглядом — и вдруг закашлялся жестоко и надсадно. Вокруг него образовалась суета, и под шумок я ускользнула.
Воздух был влажный и темный. Снег, плотно укрывший сквер, чуть светился в темноте; тонике силуэты деревьев резко выделялись на его фоне, и заснеженные их ветви устало парили в вечернем городском небе. Фонари горели ясно; снежинки разноцветно вспыхивали, пролетая мимо, искристо переливались, оседая на спинке и сидении старой сломанной скамейки.
Рядом с ней, под фонарем, стоял человек — тот самый, утренний. Я его узнала. Стоял и читал какую-то газету. Стоял вполоборота ко мне и безжалостно читал газету, размокающую на глазах.
Я прислонилась спиной к колонне и стала ждать. У меня было около получаса свободного времени; раньше дома появляться смысла нет, Софья придет только в половине восьмого — да, торопиться некуда. Разве что за хлебом зайти. Не, лень. Позавчерашний доем, ничего со мной не случится. Ну, провожатый? Сам-то еще не замерз? Я вот замерзла.
Где-то за деревьями неслись машины — быстро и невесомо. Далеко отсюда.
Он обернулся — сначала мельком, потом, узнав меня, неуверенно улыбнулся и сделал шаг навстречу, сворачивая газету и засовывая ее в карман. Карман жалко.
Я осталась стоять на месте, только наклонила вбок голову. Ну, интересно…И что дальше?
Запнулся. Встал. Я знаю, я в тени. Мое лицо плохо видно.
Стоит. Уже не улыбается.
— Который час? — спросила я.
Ему полегчало. Выбросил в сторону руку и уставился на блеснувший в свете фонаря циферблат:
— Семь минут седьмого.
Спешат часики.
— Вы никуда не опаздываете?
— Нет, — удивился. — Сегодня пятница.
Пауза. Бесшумно падает снег. Выйду из-под крыши — буду как Снегурочка.
— А вы опаздываете?
— Вы знаете, что это за учреждение? — спросила я, отделяясь от колонны. Ноги скользили. Не догадался бы руку подать.
— Знаю, — сказал он — и тщательно выговорил наше официальное наименование.
— Почти, — сказала я. — Кое-кто считает, что тут живут ведьмы. Работают.
— Я слышал, — сказал он с облегчением, пристраиваясь рядом. Следил за мной искоса, будто считал про себя, на каком шаге я упаду. — А.
— А я тут работаю. Хотите, удостоверение покажу?…
Не покажу, конечно. Оно на самом дне сумки, не вытряхивать же все на снег.
— Нет, — сказал он. — Верю на слово.
Я таки поскользнулась, и провожатый деликатно подхватил меня под локоть. Дойдем до конца аллеи и попрощаемся.
— Очень зря. В нашем мире никому нельзя верить на слово.
— Я тоже так думаю, — сказал он задумчиво, покосившись на проплывающий мимо фонарь, а потом сразу — на меня.
Глаза его под очками были серые и блестящие, очень спокойные и внимательные. Хороший взгляд. Хороший ты человек, но мне совсем не хочется с тобой говорить. Я так устала сегодня.
Я отвернулась, машинально сунула руку в карман, наткнулась на что-то круглое и холодное — успела даже испугаться! — сообразила, что это всего лишь мандарин, но было поздно — он выскользнул из руки и неглубоко нырнул в рыхлый снег.
— Я подниму, — сказал мой спутник. Я еще не успела почувствовать холода, как мой провожатый снова придерживал меня за локоть одной рукой, а другой протягивал мандарин — сочный, яркий, очищенный быстро и ловко.
Я покачала головой.
— Оставьте себе.
Он на секунду задумался, потом отломил себе половину, а остальное снова предложил мне.
— Не надо, — повторила я. — Я не люблю мандарины.
— Что же с ним делать? — спросил он терпеливо.
— Выбросить.
Он отбросил в сторону злополучный фрукт — ничуть не удивляясь, будто так и надо — спросил деловито:
— Только ты не любишь или все переводчики?
— Мы не переходили "на ты", — сообщила я вяло, щурясь в снежный сумрак.
— Давай перейдем.
— Это лишнее.
Не поверил. Зря.
— Я Дик, — сказал он. — А ты?
Я промолчала. Он, видимо, почувствовал, что сейчас мы ступим на ровную поверхность, щедро посыпанную песочком, и мой локоть придется отпустить — и потому остановился, и я остановилась тоже.
— Послушай, — сказал он. — Я не хотел тебя обидеть. Ты не любишь мандарины — ну я их тоже не люблю. Лучше яблок ничего нет. Или винограда. Как ты захочешь. Я слышал, что у вас есть какой-то кодекс, который не позволяет переводчикам слишком тесно общаться с другими людьми, но это, наверное, неправда. Я просто не могу заставить себя говорить тебе "вы". Я весь день о тебе думаю. Я тебя целый час тут под окнами ждал. Почему ты так долго работаешь?…
— Кто-то же должен, — сказала я тихо.
— Хочешь, я угадаю, как тебя зовут?
Я молчала.
— Рада? Анжелика? Нет?… Инна? Алевтина?… Как тебя зовут?
— Дорогой Дик, — сказала я, и он замолчал на полуслове. — Тебе все показалось. Искушение говорить на одном языке с другим человеческим существом слишком велико, чтобы ему сопротивляться. Еще никто не устоял перед ним. Я заговорила с тобой на твоем языке и, кажется, попала точнее, чем нужно — прости. Я сделала это нечаянно, хотя для переводчика это, конечно, непростительно. Прости меня, пожалуйста. Через пару дней тебе станет легче. Потом все пройдет.
Он молча смотрел на меня, и лицо у него сделалось такое несчастное, что мне захотелось протянуть руку и погладить его по щеке, но я сдержалась.
— С наступающим, — сказала я тихо и пошла к остановке автобуса. Здесь было больше света. Больше народа.
— …Подожди, — он нагнал меня. — Возьми хотя бы визитку.
Голой рукой он протягивал мне белый прямоугольник.
— Ты еще не понял, кто мы такие?
— Я все понял, — сказал он. — Возьми визитку.
У меня не было сил спорить. Я положила карточку в карман и пошла дальше. Он остался стоять.
Мандарин на визитку — кто-нибудь скажет, равноценный это обмен или нет?…
Автобуса я ждала недолго. Они подходили один за другим, но каждый последующий оказывался еще более набитым, чем предыдущий. В конце концов я ухитрилась протиснуться между двумя зловещего вида дяденьками в коротких черных дубленках и занять стратегическую позицию у окна — и даже схватиться за поручень, что было весьма кстати, потому что автобус потряхивало, а людей покачивало. Какой-то согбенный старичок передо мной мужественно читал книжку в мятой обложке — детектив, судя по всему. Несколько раз его весьма ощутимо пихнули под локоть, но он продолжал читать увлеченно и весело, даже попытался пристроить книжку на спину какой-то толстой тетке в каракулевой шубе.
В детстве я часто мечтала о такой волшебной книге, которая бы всегда заканчивалась по-разному. Сколько ее не читай — всегда будет новый поворот сюжета, и новые приключения, и никогда-никогда нельзя узнать, чем все закончится.