Из всего этого ясно, что амулет нашли, и Лусан больше не будет мне досаждать. Даже если не дойдет до суда, амулет у него совершенно точно отберут, а значит, он больше не сможет дурачить головы девушкам. Именно с этими радостными мыслями я и отправляюсь на следующее занятие.
Преподавателем Теории Магии оказывается высокий тощий старик с большим крючковатым носом и длинной седой бородой. В детстве я думала, что именно так и выглядят маги, но потом, конечно, выяснила, что не права. Тем удивительнее видеть, что передо мной стоит буквально олицетворение моих заблуждений.
— Называйте меня магистр Руфус, — произносит преподаватель. — Сегодня мы разберем, какие классификации магии существуют. Записывайте: «По области применения магию делят на целительскую, атакующую, защитную, бытовую, преобразующую и усиливающую. Целительской считается магия, которая используется для…»
Он настолько монотонно читает лекцию, что через какое-то время приходится приложить все силы, чтобы побороть зевоту. И я не в одиночестве — чем дольше длится пара, тем чаще слышатся зевки одногруппников. Похоже, этот предмет войдет в топ самых скучных. Делаю мысленную заметку: на следующем собрании узнать у куратора, можно ли сдать экзамены заранее — тратить время на столь нудное изложение нет ни малейшего желания.
Из аудитории выползаем сборищем сонных мух. Мысль о дневном сне манит и зовет, а вот идти на боевые искусства не хочется. Но довольно глупо надеяться, что преподаватель может каким-то образом не заметить, что студентов стало на треть меньше, так что собираюсь с силами и плетусь в тренировочный зал.
Спустя полчаса до меня доходит, что я совершенно забыла выпить обезболивающее, а действие того, что я приняла утром, уже закончилось. Приходится терпеть боль и усталость, и к концу занятия чувствую себя вымотанной.
Пока я, собрав крохи сил, отмываюсь под душем, одногруппники уже успевают уйти. Юмы так же поблизости не обнаруживается, так что начинаю медленное и осторожное продвижение в сторону общежития самостоятельно.
Становится грустно, что из-за Лусана я участвую в этих пытках, вместо того чтобы спокойно учиться на лекарку. Наверное, у них там физкультура какая-нибудь легкая, просто чтобы поддерживать мышцы в тонусе, а не так, как у нас. Да и анатомию я знаю — наверняка мне было бы там легче. Как же все болит! Если бы знала, что будет так, не уверена, что согласилась бы поступать на боевой факультет.
Неожиданно спотыкаюсь практически на ровном месте. Падаю на колени и руки, отчего их пронзает боль. Это оказывается последней каплей. Становится настолько жаль себя, так обидно из-за несправедливости, что невозможно больше сдерживаться. Но плакать публично нет никакого желания, поэтому, хоть рядом никого нет, все равно сворачиваю в сторону парка. Увидев метров через двадцать огромную разлапистую ель, залезаю под ее ветви, прижимаюсь боком к шершавому стволу и уже там даю волю слезам. Рыдаю от души, не стесняясь, давая выход напряжению, которое копилось внутри несколько дней. Понимаю, что мои текущие мысли, это скорее от того, что слишком много всего случилось, но именно сейчас мне хочется перестать притворяться сильной и признать, что мне не настолько легко все дается, как я надеялась.
Внезапно мои страдания прерывает знакомый голос:
— Привет! Я тут мимо проходил…
К счастью, до его прихода я уже успела выплеснуть самые сильные эмоции, так что попытка взять себя в руки почти получается. Почти — все еще никак не могу перестать всхлипывать. То, что он застал меня в таком виде, почему-то злит:
— Вот и прошел бы мимо! Не видишь, занята я?!
Рейнир обаятельно улыбается:
— Просто хотел уточнить причину страданий — а вдруг я могу чем-то помочь?
— Чем ты мне поможешь? — всхлипываю я.
— Если тебя кто-то обидел, могу побить этого обидчика.
— А если это я была неправа?
Он пожимает плечами:
— А какая разница? Красивые девушки не должны плакать.
Внутри меня все внезапно расцветает. Рейнир считает, что я красивая! Даю себе мысленный подзатыльник — может, он говорит так, чтобы меня утешить. И вообще, мало ли что он говорит… Но его участие озадачивает. Хочется нагрубить и оттолкнуть, но не могу — не так воспитана, чтобы платить злом за добро. А Рейнир, как ни крути, не прошел мимо, а предложил помощь. Вздыхаю:
— Никто меня не обидел. Накопилось просто. Еще и обезболивающее забыла выпить перед тренировкой. Да и упала…
— Упала? — в его взгляде появляется беспокойство. — Ударилась?
— Да там ничего серьезного, — отмахиваюсь я.
Рейнир подается ко мне и командует:
— Обхвати меня за плечи.
Сама не понимаю, почему подчиняюсь. Предпочитаю списать это на эффект неожиданности, а не на то, что просьба упала на благодатную почву, и я не смогла удержаться от того, чтобы дотронуться и стать ближе.
Рейнир подхватывает меня под спину и колени, а затем плавным движением достает из моего укрытия. Куда-то идет, держа меня на руках с таким видом, словно я ничего не вешу. И это безумно приятно.
— А куда ты?..
— Тут недалеко есть скамейка. Хочу осмотреть твои ушибы.
— О! — вот все, что мне удается выдавить в ответ.
Потом до меня доходит, как мы выглядим со стороны и какие сплетни поползут, если кто-то нас увидит, и я спешно начинаю шептать слова заговора на отвод глаз: «Отвод творю, заговариваю, заговор читаю, наговариваю. Пусть глаза явное не увидят, мимо пройдут, дела мои не увидят, не найдут. Как глаз слепой не видит ни явно, ни отъявно, так и меня, Арьяну, всякое око обойдет, меня не увидит, не найдет. Очи ваши в тумане, а ум и разум ваш в дурмане. Слово сказано, дело слеплено, слепым очам быть заповедано. Крепко слово. Верно дело. Да будет так».
Рейнир удивленно спрашивает:
— Ты ведьма?
— Да, — смотрю на пуговицу рубашки, не решаясь поднять взгляд, и, пожалуй, впервые беспокоюсь о том, как кто-то воспримет новость о том, что я ведьма.
— И что это был за заговор? — в его голосе нет страха или отвращения, зато слышится любопытство.
Наконец-то осмеливаюсь поднять взгляд. В его лице действительно нет других эмоций кроме удивления. Чувствую, словно внутри расслабляется сжавшаяся в напряжении пружина:
— Это отвод глаз. Не хочу, чтобы кто-то увидел нас вместе.
— Почему? — на этот раз он интересуется спокойно, без толики любопытства.
— А то ты сам не знаешь! — укоризненно качаю головой. — Если нас увидят вместе, обязательно напридумывают всякого. Это не нужно ни тебе, ни мне.
— Понятно, — произносит он с нечитаемым выражением лица.
Остальной путь проделываем в молчании. И это плохо, ведь у меня появляется время, чтобы осознать, что горячее тело, к которому я прижимаюсь, принадлежит Рейниру. Я могу почувствовать его запах — сугубо мужской с ноткой нагретого на солнце металла, горячего ветра и лесного костра. Ощутить стальную твердость мышц под руками. Услышать торопливое биение чужого сердца. А также вспомнить, по какому именно месту вчера стекала капля воды, и что под рубашкой скрывается обалденное тело.
Приходится впиться ногтями в ладонь, чтобы немного прийти в себя. Вместе с этим удивленно хмурюсь — странно, что это единственная боль, которую я испытываю. Раньше болело при малейшем движении, а сейчас разве что далекие отголоски. Может, Рейнир использует лечебную магию уже сейчас? Версию о том, что на меня так повлияла близость его тела, отбрасываю как несостоятельную — ну не настолько же я в него втрескалась?! Или настолько?
А еще ловлю себя на том, что чувствую себя сейчас в совершеннейшей безопасности. Как бывает только в детстве, когда окружающие взрослые кажутся мудрыми и всезнающими, а мир — огромным и неизведанным. Словно не может произойти ничего по-настоящему плохого. И это по-настоящему странно.
Мои размышления прерываются тем, что мы доходим до пункта нашего назначения. К счастью, скамейка расположена в довольно укромном уголке парка вдали от тропинок, так что я могу расслабиться. Отвод глаз, конечно, хорошая штука, но лучше не проверять его эффективность.
Усадив меня на скамейку, Рейнир опускается на корточки у моих ног. Удивленно смотрю на него сверху вниз — почему-то в таком положении он кажется особенно милым и беззащитным. А еще становится заметно, что у парня очень густые и красивые ресницы. Сосредотачиваюсь именно на этой мысли, а не на том, что расстояние между нашими губами настолько маленькое, что мне достаточно всего лишь немного наклониться, чтобы украсть чужой поцелуй.
— Протяни, пожалуйста, руки, — просит Рейнир.
— Зачем?
— Чтобы я смог тебя вылечить.
— А без этого никак? — прикасаться к объекту своего нездорового вожделения лишний раз совершенно не хочется.
— Никак, — улыбается Рейнир.
Осторожно выполняю его просьбу, рассматривая последствия падения — царапины и ссадины на внутренних сторонах ладоней. Он оборачивает мои ладони своими, и я чувствую шершавость его мозолей и тепло кожи. Парень у моих ног, наши соединенные руки, взгляд его внимательных светло-ореховых глаз, на донышке которых мне снова чудятся золотые искры — кажется, будто это для меня слишком. Хочется отстраниться и в панике убежать подальше. Притвориться, что это не мое сердце сейчас замирает и трепещет в груди.
Я бы не смогла сказать, сколько это длилось, даже если бы от этого зависела моя жизнь. Мгновение? Вечность? Но я совершенно точно чувствую острое сожаление, когда он наконец-то отпускает мои ладони и встает:
— Я тебя подлечил. В будущем, если будешь испытывать настолько сильную боль, иди к целителям — не терпи.
Прислушиваюсь к себе. Впервые за последние дни у меня совершенно ничего не болит! Удивительное и почти забытое чувство. Невыразимо прекрасное!
— Спасибо! — с благодарностью произношу я.
— Обращайся, — усмехается Рейнир. — Пойдем?
— Нет, спасибо, — поспешно отказываюсь я. — Хочу еще немного посидеть тут, а ты иди.
— Не хочешь, чтобы нас видели вместе? — голос звучит сурово, но в глазах смешинки.