Школу Якоб закончил в первой десятке учеников, но когда растроганный отец завел разговор про университет, его ожидал сюрприз.
— Я хочу научиться работать руками, — твердо заявил Яков.
— Зачем? — удивился отец. — У меня достаточно средств, чтобы дать тебе самое лучшее образование.
— Я не хочу самое лучшее образование, — ответил Якоб. И неожиданно для себя самого добавил: — Я хочу быть евреем.
— Но ты и так еврей! — удивился отец.
— Я хочу стать настоящим евреем.
— Настоящим… это каким?
— Таким, как дядя Лейзер.
— Боже мой, — отец схватился за голову. — Они не теряли времени, мои родственнички. И как это им удалось всего за одну неделю свернуть тебе голову?!
Якоб промолчал. Слова, вроде бы случайно выскочившие из его рта, потянули за собой цепочки мыслей, пока еще скрученных в тугие клубки, но сквозь которые уже просвечивал синеющий снег Хрубешува. Он жаждал его и одновременно боялся — решение пришло неожиданно, и он на самом деле еще не был к нему готов.
— Ну хорошо, — отец попробовал перевести разговор в рамки деловой беседы. — Чему бы ты хотел научиться?
О желании сына стать настоящим евреем он предпочел умолчать.
— Мне нравится работа по дереву. Я уже многое умею. Могу сделать стул, табуретку, вешалку.
— Хм, — в голове отца блеснула мысль. — Можно попробовать устроить тебя учеником краснодеревщика. Если ты научишься делать дорогую мебель, хм… — Он потер руками затылок, и на его лице расплылась довольная улыбка. — Знаешь, сколько стоит гарнитур из красного дерева? Я покупал такой для маминой спальни. О-го-го, во сколько он обошелся! И кроме того… — Отец снова потер затылок. Будущее сына с каждой минутой представлялось ему все более и более благополучным.
— Мастер-краснодеревщик — как большой художник. В его мастерской работают несколько помощников, а он только придумывает мебель и делает самые сложные элементы. В общем, — с нескрываемым удовлетворением подвел отец итог, — это вполне достойный и хорошо оплачиваемый труд. Устроить тебя учеником краснодеревщика?
— Устрой, — Якоб кивнул.
Он не стал говорить отцу про мечту, посетившую его в хрубешувском штибле, он боялся думать о будущем, предпочитая пока не распутывать тугие клубочки мыслей.
Отец выполнил свое обещание, и через неделю Якоб уже ходил к мастеру Гансу, грузному и короткорукому человеку с пивным брюшком и торчащими нафабренными усами. Ремесло давалось легко, но большим специалистом Якоб не стал. Через год Ганс вежливо объяснил отцу, что дальнейшее обучение не имеет смысла.
— Ваш сын может сделать хороший стул, соорудить добротный шкаф или крепкую кровать, но полета фантазии, — тут Ганс крепко прищелкнул толстыми пальцами, — этакого ветра в голове, отличающего мастера от ученика, у него нет. Удел Якоба быть подмастерьем. Это само по себе почетно и достойно, но я помню, что вы рассчитывали на нечто иное.
— Да, — растерянно кивнул отец. — Я хотел, чтобы вы сделали из него мастера.
— Мастера из него не выйдет, — решительно сказал Ганс.
Когда отец вернулся домой, его поджидал еще больший сюрприз. Видимо, Ганс предварительно поговорил с Якобом.
— Я уезжаю в Хрубешув, — объявил он отцу, когда тот пересказал ему разговор с мастером.
— Куда? — выпучил глаза отец.
— В Хрубешув, — как ни в чем не бывало подтвердил Якоб. — Буду учиться в ешиве.
— А жить на что будешь?
— На стулья и табуретки. Я ведь целый год только тем и занимался, что строгал ножки для стульев.
— А-а-а, — в голосе отца появилась надежда. — Ты хочешь сказать, что Ганс тебя плохо учил? Давай я определю тебя к другому краснодеревщику.
— Нет, я не хочу быть мастером. Я хочу учить Тору.
— Тору! — вдруг рассвирепел отец. — Тору он, видите ли, хочет учить! Сотни поколений твоих предков учили без конца эту Тору, и полюбуйся, чего они добились. Живут в лачугах посреди гоев-антисемитов. Для чего я выбивался в люди, зарабатывал деньги! Неужели для того, чтобы мой единственный сын вернулся обратно в польский навоз?
— Но они прожили свою жизнь спокойно и счастливо, — ответил Якоб. — Им было хорошо в своей общине, они жили нормальной цельной жизнью.
— Идиот! — отец даже побагровел от гнева. — Ты хоть интересовался немного историей?! Спокойно и счастливо они жили! Да их гоняли из угла в угол по всей Европе, как кот гоняет мышь, прежде чем сожрать. Погромы, поборы, костры, виселицы… Это ты называешь спокойной жизнью? Учти, Польша — дикая, нецивилизованная страна. В ней может случиться все что угодно. Я специально перебрался в культурный Данциг и приблизился к просвещенному немецкому народу.
Но Якоб упорно стоял на своем. Он хотел учить Тору только в хрубешувской ешиве. Вечерние занятия в синагогах Данцига его не удовлетворяли.
— Я это уже попробовал, папа, — спокойно объяснял он отцу. — И это совсем не то, что в Хрубешуве.
Разговор закончился ничем. Когда отец проснулся следующим утром в своей спальне, за которую он когда-то отдал о-го-го сколько, ему показалось, будто вчерашний разговор не более чем дурной сон. Все вокруг было как всегда: стильная тяжелая мебель, большое окно с чисто вымытыми стеклами, полуприкрытое вишневыми плюшевыми шторами. Он поднялся с кровати и отодвинул шторы. Дом стоял на пригорке, и поэтому даже со второго этажа он мог наблюдать черепичные крыши Данцига, зимой покрытые почерневшим от сажи снегом, а весной и коротким летом — зеленоватой плесенью. Он любил Данциг, город, давший ему все, и хотел, чтобы его сын был счастлив, подобно тому как был счастлив и он сам. Если бы не ранняя смерть жены… ох, если бы не ее ранняя смерть…
Через два месяца Якоб приехал в Хрубешув. Его приняли радостно, ведь выбор наследника солидного состояния говорил, как ни крути, в пользу Хрубешува. Ну и, понятое дело, разве может не радоваться еврейское сердце, когда еще один юноша вступает на путь праведности и благочестия.
Якоб поселился в доме дяди Лейзера и тети Эльки. Почетному гостю высвободили отдельную комнату. Комнатой важно именовали крохотную каморку. В данцигской квартире Якоба, теперь уже навсегда Янкла, таких размеров был платяной шкаф. На следующее утро после приезда дядя Лейзер прямо из синагоги отвел племянника в ешиву. Он поговорил недолго с раввином, и Янкл просто остался в небольшом зале, где за столами раскачиваясь сидели юноши с пейсами, сосредоточенно уставившись в потрепанные книжки.
Прошел год. Янкл получил то, чего хотел, сосущая тьма навсегда оставила его грудь. Он чувствовал себя вполне счастливым: волшебный мир Торы казался ему бесконечно заманчивым и прекрасным.
В ту первую хрубешувскую зиму Янкл много учился. Уходил затемно в ешиву, а возвращался уже за полночь. Печка в ешиве была всегда горячей, и в тепле хорошо думалось. Янкл сидел возле окна, но взор его был прикован к странице книги. Он пристально и упорно вникал во все детали Закона, объяснения комментаторов, споры, повороты мысли, внезапные броски логики, до тех пор пока перед глазами не начинали кружиться черные точки, похожие на злых августовских комаров.
Тогда он поднимал голову и долго рассматривал зимний пейзаж: синие завитки дыма над заснеженными крышами домов, иней на зеленом железе водосточной трубы синагоги, ее кирпичные промерзшие стены. Когда черные точки прекращали свой танец, Янкл переводил взгляд на страницу и снова оказывался в мире Учения.
Он словно попал в чудесный сад, деревья в котором были усыпаны дивными плодами. Янкл срывал один за другим, наслаждаясь удивительным вкусом и ароматом, и хотел бы перепробовать все, один за другим, но…
Все совпало: и разговор главы ешивы с дядей Лейзером, и печальное известие из Данцига.
— Я обязан сказать вам несколько слов, — глава ешивы, худой высокий старик в черном сюртуке, был подчеркнуто вежлив. Он хорошо понимал, что данцигский еврей, судя по всему наследник большого состояния, вряд ли надолго задержится в его ешиве. Но несмотря на эти соображения, он целый год усердно работал, помогая юноше пробираться по тропам Талмуда.
— Янкл хороший парень, — он замолчал, словно подбирая слова. Лейзер спокойно смотрел на главу ешивы. Он предполагал, что тот может ему сказать. Его три сына тоже просидели по году в этой ешиве, и поэтому глава ешивы разговаривал с ним открыто и прямо, как с одним из своих.
— Да, Янкл хороший юноша, — повторил глава ешивы. — Надежный, честный. Трудолюбивый. Не без способностей. Совсем не без способностей. — Он снова замолчал.
«Зачем ты тянешь? — с раздражением подумал Лейзер. — Ты ведь уже три раза говорил мне примерно одни и те же слова. Неужели я могу их забыть?»
— Так вот, — раввин посмотрел прямо в глаза собеседнику, и Лейзер неожиданно для себя увидел в них грусть. — Из вашего племянника не получится ни раввина, ни ученого. Всевышний не наделил его способностями для такого рода деятельности. Янкл будет хорошим евреем, он сможет ходить на вечерние уроки и понимать, что на них будут объяснять. Но не больше. Не больше.
Лейзер понял, почему раввин загрустил. Да, еще один год вместе с еще одним юношей. Дополнительные занятия, разговоры по вечерам, словом, душевные затраты. И опять неудача. Главе ешивы хочется, чтобы у него выросли выдающиеся ученики, но до сих пор из хрубешувской ешивы выходили только заурядные раввины. Нет, заурядный раввин — это тоже очень непросто, но…
— Я вас понимаю, — сказал Лейзер. — Я поговорю с племянником.
— Ему есть на что жить? — участливо спросил раввин. Вопрос был почти праздным, но, выставляя юношу из учебного заведения, где по правилам ему был обеспечен стол, он был обязан спросить.
— Ого, — усмехнулся Лейзер. — Нам бы доходы его отца…
Поначалу Янкл не знал, что сказать. Его точно хлопнули по голове кожаной грушей из школьного гимнастического зала. Пару раз с ним такое случалось, и он навсегда запомнил звон в ушах и тихое вращение стен, потолка, пола.
«Получается, спокойному счастью ешивы пришел конец. Провел вместе с этими людьми год, прошел вместе небольшой отрезок жизни, и теперь надо снова заботиться о будущем».