Но в данном случае много значило оттянуть время. Еще придет ли папа к обеду. А может быть, приведет с собой кого-нибудь чужого. А может быть, будет чем-нибудь занят или расстроен и скажет маме:
– Боже мой! Неужели даже пообедать нельзя спокойно?
Мама увела Бубу.
– Пойдем, Бубочка, я не хочу, чтобы ты играла с этими дурными мальчишками. Ты хорошая девочка, поиграй своей куколкой.
Но Бубе, хотя и приятно было слышать, что она хорошая девочка, совсем не хотелось играть куколкой, когда мальчишки будут разделывать войну и лупить друг друга диванными подушками. Поэтому она хотя и пошла с мамой, но втянула голову в плечи и тоненько заплакала.
У толстой Бубы была душа Жанны д’Арк, а тут вдруг извольте вертеть куколку! И, главное, обидно то, что Петя, по прозванью Пичуга, младше ее, и вдруг имеет право играть в войну, а она нет. Пичуга презренный, шепелявый, малограмотный, трус и подлиза. От него совершенно невозможно перенести унижение. И вдруг Пичуга вместе с Котькой выгоняют ее вон и запирают за нею двери. Утром, когда она пошла посмотреть их новую пушечку и засунула палец в ее жерло, этот низкий человек, подлиза, на год моложе ее, завизжал поросячьим голосом и нарочно визжал ненормально громко, чтобы Котька услышал из столовой.
И вот она сидит одна в детской и горько обдумывает свою неудачно сложившуюся жизнь.
А в гостиной идет война.
– Кто будет агрессором?
– Я, – басом заявляет Пичуга.
– Ты? Хорошо, – подозрительно быстро соглашается Котька. – Значит, ложись на диван, а я буду тебя драть.
– Почему? – пугается Пичуга.
– Потому что агрессор – подлец, его все ругают, и ненавидят, и истребляют.
– Я не хочу! – слабо защищается Пичуга.
– Теперь поздно, ты сам заявил. – Пичуга задумывается.
– Хорошо! – решает он. – А потом ты будешь агрессор.
– Ладно. Ложись.
Пичуга со вздохом ложится животом на диван. Котька с гиканьем налетает на него и, прежде всего, трет ему уши и трясет его за плечи. Пичуга сопит, терпит и думает:
«Ладно. А вот потом я тебе покажу».
Котька хватает за угол диванную подушку и бьет ею со всего маху Пичугу по спине. Из подушки летит пыль. Пичуга крякает.
– Вот тебе! Вот тебе! Не агрессничай в другой раз! – приговаривает Котька и скачет, красный, хохлатый.
«Ладно! – думает Пичуга. – Все это я тебе тоже». Наконец Котька устал.
– Ну, довольно, – говорит, – вставай! Игра кончена.
Пичуга слезает с дивана, моргает, отдувается.
– Ну, теперь ты агрессор. Ложись, теперь я тебя вздую. – Но Котька спокойно отходит к окну и говорит:
– Нет, я устал, игра кончена.
– Как устал? – вопит Пичуга.
Весь план мести рухнул. Пичуга, молча кряхтевший под ударами врага во имя наслаждения грядущей отплатой, теперь беспомощно распускает губы и собирается реветь.
– Чего же ты ревешь? – холодно спрашивает Котька. – Непременно хочешь играть? Ну, раз хочешь играть, начнем игру сначала. Ты опять будешь агрессором. Ложись! Раз игра с того начинается, что ты агрессор. Ну! Понял?
– А зато потом ты? – расцветает Пичуга.
– Ну, разумеется. Ну, ложись скорее, я тебя вздую.
«Ну, погоди ж ты», – думает Пичуга и со вздохом деловито ложится. И снова Котька натирает ему уши и лупит его подушкой.
– Ну, будет с тебя, вставай! Игра кончена. Я устал. Не могу я колотить тебя с утра до ночи, я устал.
– Так ложись скорей! – волнуется Пичуга, кубарем скатываясь с дивана. – Теперь ты агрессор.
– Игра кончена, – спокойно говорит Котька. – Мне надоело.
Пичуга молча распяливает рот, трясет головой, и по щекам его бегут крупные слезы.
– Чего ревешь? – презрительно спрашивает Котька. – Хочешь опять сначала?
– Хочу, чтобы ты аг-ре-ссор, – рыдает Пичуга. Котька минутку подумал.
– Тогда дальше будет такая игра, что агрессор сам бьет. Он злой и на всех нападает без предупреждения. Пойди спроси у мамы, если не веришь. Ага! Если хочешь играть, так ложись. А я на тебя нападу без предупреждения. Ну, живо! А то я раздумаю.
Но Пичуга уже ревел во все горло. Он понял, что торжествовать над врагом ему никогда не удастся. Какие-то могучие законы все время оборачиваются против него. Одна утеха оставалась ему – оповестить весь мир о своем отчаянии.
И он ревел, визжал и даже топал ногами.
– Боже мой! Что они здесь творят? – Мама вбежала в комнату.
– Зачем вы подушку разорвали? Кто вам позволил драться подушками? Котька, ты опять его прибил? Почему вы не можете играть по-человечески, а непременно, как беглые каторжники? Котька, иди, старый дурак, в столовую и не смей трогать Пичугу. Пичуга, гнусный тип, ревун, иди в детскую.
В детской Пичуга, продолжая всхлипывать, подсел к Бубе и осторожно потрогал за ногу ее куклу. В жесте этом было раскаяние, была покорность и сознание безысходности. Жест говорил: «Сдаюсь, бери меня к себе».
Но Буба быстро отодвинула куклину ногу и даже вытерла ее своим рукавом, – чтобы подчеркнуть свое отвращение к Пичуге.
– Не смей, пожалуйста, трогать! – сказала она с презрением. – Ты куклу не понимаешь. Ты мужчина. Вот. Так и нечего!
Путешественник
В вагоне ехали двое: помещик и путешественник.
Помещик вздыхал, зевал, курил, томился и на каждой станции выходил закусывать.
Путешественник важничал. Через плечо у него висело пять ремешков: на одном болталась фляжка, на другом – дорожная сумка, на третьем – кожаный футляр для папирос, на четвертом – бинокль, и на пятом – фотографический аппарат. Кроме того, на цепочке у жилетки прицеплен был огромный перочинный нож.
Через два часа совместного путешествия спутники разговорились. Помещик купил на станции грушу, и путешественник любезно предложил свой ножик, чтобы очистить ее.
– Замечательный ножик! – хвалил он. – Содержит пятнадцать предметов крайней необходимости: большой нож, средний нож, маленький нож, ложку, вилку, пробочник, отвертку, шильце, ногтечистку, зубочистку, уховертку, пилочку, вздержку, ножнички и маленькую тыкалку. Незаменим в путешествии! Представьте себе, что вы где-нибудь в пустыне, достать ничего нельзя, или даже вот как сейчас… Или если, не дай бог, какое-нибудь несчастье, и нужен наспех инструмент… Берете, и – моментально! Прикажете ножичек? Извольте!
Помещик поблагодарил, взял инструмент, потянул – вытащил вилку. Закрыл, потянул снова – вытащил уховертку, снова закрыл, потянул – вытащил ножницы.
– Позвольте, вы не так! – остановил его путешественник. – Дайте сюда. Я сразу. Вам что? Ножичек? Который? Большой? Извольте большой, – воскликнул он, вытягивая ногтечистку. – Ах! Ошибся… Вот он! – и вытянул шильце. – Это что? Ах да, верно, я не так… Вот ножик!
Из футляра медленно, но верно вылезла ложка.
– Да полно вам! – успокаивал его помещик. – Вон даже покраснели весь.
И, обтерев грушу рукавом пиджака, принялся закусывать.
– Нет, зачем же! Я сейчас… Как можно, имея под руками все удобства, не пользоваться ими. Дело в том, что мы слишком торопимся. Нужно вытаскивать все подряд, и тогда уж непременно нападешь на желаемый предмет. Это безусловно. Вот так. Ай! Эта чертова тыкалка всегда угодит под ноготь. А вот и зубочистка. Теперь, кажется, уж близко! Впрочем, вам, как я вижу, больше уже нет надобности. Вы изволили скушать.
– Мерси. Я уж того, и так обошелся. Я в путешествии неприхотлив.
– А давно вы изволите путешествовать?
– Да изрядно. Уже часа четыре. – Путешественник насмешливо усмехнулся.
– Я еду уже восьмой месяц и то считаю, что недавно.
– Ах вы, несчастный!
– То есть почему же это – несчастный, позвольте вас спросить? Путешествие – моя жизнь. Что может быть приятнее?
– Да что же вам, собственно говоря, в этом деле так нравится? – удивился помещик.
– Ах, масса интересного! Представьте себе эти горы, черт знает сколько фут над уровнем моря, снежные вершины…
– Да мне-то какое дело! Полагаю, что снежная вершина меня никоим образом касаться не может…
– Ах, как можно так говорить!.. Какая-нибудь скала Тиверия… Камень, если бросить сверху, летит целых двенадцать секунд!
– А вам, что ж, непременно надо, чтоб поскорее?
– Ведь это же чудо природы! Вот был я, например, в Малой Азии. Можете себе представить – двенадцать дней с седла не слезал!
– Как, и не переодевались?
– Где уж там!
– Неужто и не мылись?
– Ну разумеется!..
– Это двенадцать-то дней! Ну, простите меня, а должен я вам сказать, что вы изрядная неряха!
– Две недели на верблюдах ехал! Качает, как в море. Каждый день к вечеру морская болезнь делалась. Восторг!
– Я вот четыре часа в вагоне, и то в голове стучит!
– Да, это бывает. Приходилось мне по десяти дней не выходить из вагона. Под конец совсем ошалеваешь. Доктора объясняют это сотрясением мозга. Зато сколько интересного увидишь! В каждой стране свои нравы… свои обычаи.
– А тоже нос-то совать в чужие дела не особенно прилично. Мне бы даже и совестно было.
– А знаменитый страсбургский собор! Нарочно ездил, только чтобы взглянуть!
– Экий ты, право, любопытник! А мне хоть бы что! Вот позавчера мельнику брусом ногу придавило. Все село сбежалось глазеть. А я даже и не подумал пойти. Очень мне нужно. Всего не пересмотришь.
– А музеи, картинные галереи! Идешь – удивляешься, сколько в каждую вещь красоты убухано! На миллионы, на биллионы.
– А по мне, хошь на миллиарды, хошь на биллиарды, – их дело.
– Идешь – глаза разбегаются.
– Нас за это еще в детстве драли. Коль идешь, мол, так смотри под ноги, а не по сторонам!
– Всего даже и не упомнишь. Порою так прямо досадно станет. Легко очень забывается. И спутать можно. А второй раз ехать на то же место уж больно дорого.
– Ну и какая вам от всего этого польза?
– И очень даже большая. От путешествия человек развивается. Вот вы мне, например, скажете: «Я люблю Париж». А я вам в ответ: «А я был в Париже. Стоит на Сене, а в нем Нотр-Дам». Скажете вы мне: «Швейцария». А я и в Швейцарии был. «Ниагара» – и в Ниагаре. Словом, ничем меня не забьете.