– Давай, жинка, сядай коло мэнэ!
Мужчины снова засмеялись. Не смеялся только Паскевич. Он встал со скамьи и коротко бросил:
– Пошли!
– Куда? – спросила Маша.
– В хату. Не на улице же нам говорить.
Он зашагал к подъезду. Маша последовала за ним.
В квартире он не пустил ее дальше кухни. Усадил на расшатанный стул и сказал:
– Хочешь говорить? Тебе это будет стоить.
– Стоить?
– Да. Время – деньги. Слышала про такое?
Маша достала кошелек, вынула из него пятисотрублевку и положила на стол.
– Рубли? – приподнял брови Паскевич и зорко взглянул на нее. – Так ты из России?
– Да. У меня мало гривен. Если не подойдет…
Он сгреб со столещницы купюру и сунул ее в нагрудный карман джинсовки.
– Я не видел Светку много лет. Небось до сих пор по мужикам шлендается, подстилка шоферская.
– Ваша дочь умерла, – сказала Маша.
Морщинистое коричневое лицо дрогнуло.
– Когда? – сипло уточнил Паскевич.
– Два дня назад. Не уверена, что вы знаете – последние несколько лет она была монахиней.
– Монахиней? – Он усмехнулся узкими губами. – А ты ее, часом, ни с кем не путаешь?
– Алексей Богданович, я не шучу и ничего не путаю. И я… я вам очень соболезную.
Они помолчали. Паскевич тяжело вздохнул и проговорил:
– Значит, панночка помэрла.
– Что?
– Присказка у нас такая есть, в Украине, – панночка помэрла. Ты пьешь?
– Что?
– Горилку, говорю, пьешь?
– Водку?
– Водка это у вас в Московии. А у нас горилка. Так пьешь или нет?
– Иногда.
– Тогда и со мной выпьешь. За упокой души моей дочки Светки.
Алексей Богданович повернулся к старенькому холодильнику, открыл дверцу и достал литровую банку с какой-то бесцветной жидкостью. Поставил на стол и сказал, заметив замешательство на лице Маши.
– Не боись, горилка гарная.
Он поставил на стол стаканы, открыл банку. Маша с беспокойством смотрела, как он разливает самогонку по стаканам. Но отказаться выпить «на помин души» не могла.
– Ну, давай, что ли?
Он поднял свой стакан, Маша – свой.
– Земля ей будет пухом, – сказал Паскевич и опрокинул содержимое стакана в рот.
Маша собралась с духом и тоже немного отпила. Вопреки ожиданию самогонка оказалась чистой и вполне приличной (если, конечно, слово «прилично» может относиться к самогону).
– Пей до дна, не бойся.
Маша отпила еще один маленький глоток. Поставила стакан на стол, взяла горбушку хлеба, откусила кусочек и тщательно его разжевала.
– Так, – ухмыльнулся Паскевич. – Ну, а теперь спрашивай.
– Алексей Богданович, когда Светлана покинула ваш город и уехала в Москву?
– Годков пятнадцать тому назад.
– Это точно?
– А тебе надо совсем точно?
– Хотелось бы.
– Гм… – Он поскреб ногтями морщинистую, плохо выбритую щеку. – Дай-ка припомнить… Из училища ее вышибли в девяносто третьем. А на следующий год она уехала.
– Значит… девятнадцать лет назад?
– Выходит, что так. А ты почему интересуешься?
– Мы пытаемся разобраться в ее… гибели.
Взгляд его потяжелел, стал подозрительным.
– Так ее убили? Как именно она умерла?
– Покончила жизнь самоубийством.
– Удавилась, что ли?
– Да, – солгала Маша. – И мы считаем, что это может быть связано с ее прошлой жизнью. По крайней мере, у нас есть такая версия.
– Версия, говоришь? К-хех, – усмехнулся Паскевич. – Ну-ну.
Он снова взял банку и плеснул себе самогона. Предложил жестом Маше, но она отрицательно покачала головой. Паскевич выпил, вытер рот большой мозолистой кистью. Прищурился на Машу.
– Ну? И что там дальше по твоей версии?
– Девятнадцать лет назад Светлана уехала в Москву, правильно?
– Так.
– Зачем?
– На заработки.
– И чем она занималась в Москве?
– А чем, по-твоему, она могла там заниматься? Москалей ублажала.
– Ублажала?.. В смысле…
– В том самом смысле, – мрачно подтвердил Паскевич. – Распутничала за деньги.
– То есть она…
– Погоди. Дай еще выпью. Растревожила ты мне душу, Мария Александровна.
Паскевич снова налил и выпил. Занюхал крохотным кусочком засохшей колбасы, лежащим на блюдце, после чего положил его обратно.
– Подалась моя Светка в Москву на промысел, – снова заговорил он. – Хорошо хоть мать не дожила.
– У Светланы был ребенок?
– Был. Но недолго. Светка прижила его не знамо от кого. Прожил мальчонка всего неделю. Плохонький родился, больной. Что-то там с сердцем. Светка его схоронила да и подалась в Москву разгонять тоску.
– Она поехала одна?
– Сперва одна. А через год и подругу свою утянула: девчонку с Кулебовки, они вместе танцами занимались.
Маша вся подобралась, как охотничья собака, почуявшая добычу.
– А как звали ту девушку, вы не помните?
Алексей Богданович на несколько секунд задумался, потом покачал головой:
– Точно не помню. Но, кажись, Катька. Светка ее домой к нам никогда не приводила. Знала, что я рассержусь.
– А почему вы должны были рассердиться?
– Потому что та девчонка из Кулебовки.
Паскевич снова взялся за банку с горилкой. Маша насторожилась еще больше, но не стала перебивать, предпочитая, чтобы Алексей Богданович продолжал сам. И он продолжил, выпив водки и вытерев губы ладонью.
– Одна кулебовская ведьма мою жену на тот свет спровадила. Светке тогда и двух лет не было. С тех пор ни одна тамошняя сука порог моего дома не переступала. – Паскевич неловко перекрестился. – Упаси, Господь! – и для верности сплюнул через левое плечо.
– Вы растили и воспитывали дочку сами? – спросила Маша.
– Какое там, – махнул рукой Алексей Богданович. – Она все больше по соседям. Я вкалывал на нашем трубном – от зари до зари. Он мои легкие и сожрал с потрохами.
Паскевич закашлялся, как бы в подтверждение своих слов. Маша решила, что «трубный» – это, вероятно, трубный завод.
– Давай-ка, Марья Лександровна, выпей-ка со мной – мне пить одному опять тоскливо.
– У меня еще есть, – сказала Маша и взялась за свой стакан. – Значит, Светлана переманила подругу Катю в Москву.
– Точно, – кивнул Паскевич. – Ее мать ко мне как-то приходила. Кулебовская повитуха. Настоящая ведьма!
– Зачем она к вам приходила?
– Про дочку свою расспрашивала.
– Про Катю?
– Угу.
– Когда это было?
– Давно. Вскоре после того, как Светка ее на заработки с собой в Москву забрала.
– И что вы ей ответили?
– Ничего. Откуда мне знать, куда ее дочка запропастилась? Моя вот тоже много лет назад пропала, так что теперь – всю Москву на уши подымать?
Маша попыталась обнаружить логику в словах собеседника, но не смогла.
– Эта женщина, мать пропавшей Кати, еще жива?
– Пупорезка с Кулебовки? – Алексей Богданович хмыкнул. – А кто ж ее знает? Может, жива, а может, померла. Времени-то много прошло.
– А фамилию повитухи вы не помните?
Паскевич задумался ненадолго, потом с сомнением произнес:
– Кажись, Суховей.
– А адрес? Где она жила?
– Адрес не помню, но если она жива, и все еще в Кулебовке, то найти ее легко. Она ж повитуха, в былые-то времена у половины здешних баб детей приняла. Хотя какие они теперь бабы? Старухи все.
Маша достала из сумки лист бумаги с отпринтованным портретом, раскрыла его и положила на стол перед Алексеем Богдановичем.
– Посмотрите, пожалуйста. Вам не знакомо это лицо?
Старик склонился над портретом.
– Боже ж ты мой… – тихо проговорил он. – Это ж пупорезка с Кулебовки!
– Повитуха Суховей? – удивленно уточнила Маша.
– Похожа, – с сомнением произнес старик Паскевич. – Но повитуха была старше и толще. А кто это? – вскинул он на Машу взгляд. – Уж не дочка ли ейная?
– Может быть. Мы это выясняем.
Она убрала портрет обратно в сумку.
– Как добраться до Кулебовки? – спросила она.
– Можешь от автовокзала. А можешь от почты.
– А откуда ближе?
– От почты. Это недалеко, как выйдешь к дороге, так сразу увидишь. Там рядом остановка. Дождись автобуса – девятый или одиннадцатый номер, да и езжай.
– Ясно. Спасибо.
– Нэма за шо. А ты, стало быть, на Кулебовку собралась?
– Да. Хочу найти Катю или ее мать.
– Что ж, езжай. Вернешься – хорошо. А не вернешься – выпью за упокой твоей души. Как за Светку свою сегодня выпил. Твое здоровье, милая!
И он снова опрокинул в рот горилку из стакана.
Остановку Маша нашла не без труда.
– Простите, – обратилась она к женщине, сидевшей на лавочке. – Отсюда идет автобус на Кулебовку?
– Так, – ответила та. – Только не скоро будет, минут через двадцать. – Женщина оглядела Машу с ног до головы. – А вы к кому-то в гости?
– Нет. То есть да. Вы тоже там живете?
Женщина покачала головой:
– Ни. Жила когда-то. Но лет десять назад в город перебралась.
– А разве Кулебовка – это не часть города?
– Часть. – Женщина улыбнулась. – Но Кулебовка большая. Я жила в той части, что со стороны Днепра. Район там тихий, люди обитают мирные. Но не везде. Про «Шанхай» слыхали?
– Нет.
Собеседница вздохнула:
– В Кулебовке много цыганчи. Особенно в той части, которая ближе к центру Новомосковска, там их видимо-невидимо. Местечко, где они живут, называют «Шанхай», и туда лучше не ходить даже днем и под охраной.
– Что, такие опасные? – уточнила Маша.
– Не то чтоб опасные. Цыгане живут отдельно, вроде как единой общиной. Чужаков не любят, тогруют наркотой и воруют, но по окрестностям не шарятся. О, а вон и твой автобус! Тормози, а то мимо проедет!
Маша увидела приближающийся автобус и подняла руку. Автобус остановился. Забираясь в салон, Маша чувствовала, что женщина пристально смотрит ей в спину.
Пассажиров в автобусе было мало. Маша расплатилась с водителем и села на первое же свободное место. Глянула в окно и поморщилась. К стеклу присохла раздавленная белая ночная бабочка. Маша пересела на другое место.