– Хорошо, я жду тебя, – сухо ответствовала жена и отключилась.
Данилов с шумом выдохнул и, осклабившись, спрятал телефон.
– Мы можем перенести наш разговор, – предложила спутница.
– Да нет, Дарина, мне очень интересно, давайте продолжим.
Прошло 2274 года 1929 год нашей эры Ленинград
Мария
Не буду лукавить, помимо научных интересов для того, чтобы отправиться в экспедицию, у меня имелся весьма сильный личный. Звался он Михаил Земсков. Была ли я в него влюблена? Не знаю, так ли это называется. Но если бы он вдруг однажды подошел ко мне вплотную, взял за руку и сказал: «Пойдем со мной», – и не сказал куда, я бы пошла. И не задала бы ему ни одного вопроса.
Земскова назначили руководителем нашего отряда Алтайской экспедиции этнографического отдела Русского музея. Стройный, веселый, двадцатисемилетний, подающий большие надежды археолог. Он не был красавцем: худенькое лицо, очочки – но такие оживленные глаза. Такая яркая, остроумная речь! Я готова была слушать бесконечно его рассказы и истории, и слушаться его советов, и подчиняться его указаниям.
Кто была я рядом с ним? Двадцатитрехлетняя аспирантка с копной струящихся каштановых волос и сине-зелеными глазами, с хорошей фигурой и острым (как говорили многие) умом.
Разрешите представиться: зовут меня Мария Крюкова, я два года назад окончила истфак ЛГУ и теперь учусь в аспирантуре под руководством великого и ужасного Николая Павловича Кравченко – который обещал тоже прибыть к нам в экспедицию, но позже, как только завершит дела в институте.
Родом я с Урала, из рабочего поселка Каменский Завод[8]. Отца моего, бойца Красной армии, убили в гражданскую. До революции он был высококвалифицированным литейщиком на заводе, но когда его не стало, маме, которая всю жизнь до того момента не работала, чтобы прокормить нас с моим старшим и любимым братиком Валей, пришлось пойти в семью местных врачей прислугой. Происхождения я, по счастью, числилась самого пролетарского, и никаких препятствий для поступления в вуз мне советская власть не чинила. Братик мой, на три года старше, был книгочей, умник. Знал множество интересных вещей обо всем на свете. Он и мне многое рассказывал, и читать я полюбила, – в семье, где мать прислуживала, имелась прекрасная библиотека. Вдобавок учителя у нас в школе первой и второй ступени преподавали прекрасные. Правда, мой самый любимый предмет, историю, в школе второй ступени вовсе отменили, заменив обществоведением. Однако книги и рассказы братика никто не отменял. И в вузах историю до сих пор преподавали. Вследствие чего, закончив вторую ступень, я собрала чемоданчик и уехала вслед за братиком в Петроград, тогда еще не получивший имя великого вождя. Меня приняли на рабфак, но быстро заключили, что учить меня там довольно глупо и нечему, и перевели на первый курс истфака.
Братик мой выбрал инженерную стезю. Он увлечен был своими электротехническими опытами и изысканиями, поэтому виделись мы в Ленинграде редко, но красивейший город и без того предлагал мне множество интересного. Представляете, я даже застала знаменитое наводнение 1924 года, когда вода поднималась выше второго этажа и по Васильевскому можно было передвигаться только на лодках. Учась в вузе, я не только жадно впитывала то, что вкладывали в меня профессора, включая великого и ужасного Кравченко, но и повышала свой культурный уровень путем посещения Эрмитажа, Русского музея и других собраний бывшей столицы. Ходила на гастроли театра Мейерхольда и «Теа-джаза», побывала на премьере первой симфонии молодого гения Шостаковича, слушала оперу «Воццек» и видела, как на поклоны выходит специально приехавший в наш город композитор Альбан Берг. Несколько раз прорывалась на вечера Маяковского – на одном он впервые читал свою новую поэму «Хорошо!». И когда Михаил Чехов приезжал на свой единоличный концерт незадолго до отъезда на чужбину, сумела достать на него билетик. И на гастролях остального МХАТа мне довелось увидеть нашумевшие «Дни Турбиных» молодого драматурга Булгакова.
Советские люди должны быть гармоническими, всесторонне развитыми личностями!
Я пошла на курсы немецкого в Герценовском институте. Какой же современный ученый может быть без знания немецкого – большинство важных работ публикуются именно на этом языке.
Каждое лето я участвовала в антропологических и археологических экспедициях в разных концах Союза, даже опубликовала три научные работы. Поэтому немудрено, что мне удалось поступить в аспирантуру, и теперь я готовлю себя к научному и преподавательскому поприщу.
Живу я в общежитии для аспирантов на Васильевском острове, в комнате на восемь квадратных саженей[9] вместе с одиннадцатью девочками. Сейчас они в основном по случаю каникул разъехались, и я почти одна (Верка спала, Фрося пила чай) собрала свой рюкзак и отправилось на трамвае (четвертый номер) на вокзал.
Не знала я, что впереди – самое удивительное приключение в моей жизни.
Словно прощаясь с Ленинградом, я проехала на «четверке» через весь любимый город: сперва по шестнадцатой-семнадцатой линии, потом по Малому, затем по восьмой-девятой и, наконец, по проспекту Пролетарской Победы. Мы выехали на Университетскую набережную – солнце сияло вовсю, наступали белые ночи. Прозвенев по Республиканскому мосту, переехали на другую сторону Невы и мимо площади Урицкого покатили по проспекту 25 Октября к вокзалу[10].
Мы отправлялись в Новосибирск в жесткой плацкарте – денег на экспедицию выделили настолько мало, что ни о каких мягких или тем более курьерских речи быть не могло. Я прибыла на вокзал первой, когда маневровый паровоз только подавал наш состав, – без ложной скромности скажу: во всем, что касается работы, я человек весьма ответственный. Вторым явился Земсков – мой Миша. Улыбнулся мне и стал заталкивать свой рюкзак на третью полку.
– Займу верхнюю, никто не помешает читать сколько влезет!
Я восхитилась удачному совпадению: ведь я расположусь рядом с ним, тоже на верхней! Будем до конца честными: я для того и пришла в первых рядах на поезд, чтобы оказаться вблизи него. А если б он вдруг выбрал по-буржуазному нижнюю койку, я бы с кем-то поменялась, чтоб только оказаться с ним рядом. Но, впрочем, несколько дней пути (и дальнейшая экспедиция) меня и без того устраивали в смысле нахождения около моего предмета. Сердце у меня при его появлении сладостно замирало.
«А если, – вдруг подумалось мне, – Миша не проявит себя в экспедиции как герой моего романа? Что, если я разочаруюсь в нем?»
Да, такой исход тоже возможен. Тем и хороши экспедиции: в суровых условиях, в тяжелом труде и вдали от комфорта человек ясно проявляет свою сущность. И всем, кто находится рядом с ним, становится очевидно, что он за фрукт.
Возможно ли, что, увлеченная его умом и импозантной внешностью, я ошибалась в Михаиле? Существует такая вероятность, и это может проявиться во время нашего путешествия. Что ж! Если я вдруг разочаруюсь в нем, придется от него отказаться. И это лучше, чем мы вдруг вступим с ним в законный брак и нелюбовь накроет меня после года или двух совместной жизни.
Миша выглядел подготовленным к суровым условиям сибирской природы: брезентовая юнгштормовка, шляпа с широкими полями, кирзовые сапоги. По договоренности он вез не только рюкзак со своими вещами, но и палатку для всех нас. Он уселся напротив на нижней полке и вытер пот со лба. Осмотрел меня внимательно. Скомандовал:
– А ну-ка, Маша! Скинь-ка панамку!
Я не без удовольствия подчинилась. Дело в том, что вчера в парикмахерской на Шестой линии я рассталась с моими прекрасными каштановыми волосами и выбрала себе новую прическу а-ля Мэри Пикфорд: короткие волосы с чуть закрученными концами.
В душе у меня радостно вздрогнуло: Миша заметил! Это что-нибудь да значит!
– Чтоб удобней мыть в полевых условиях, – пробормотала я, скидывая панаму. – Меньше расход воды и мыла.
– Молодец, – коротко похвалил Земсков. Несмотря на то что его реплика непонятно к чему относилась: то ли к новому причесончику, то ли к рвению по части экономии, – сердце мое наполнилось теплом.
Понемногу стали прибывать другие члены экспедиции. Всего нас в отряде насчитывалось шесть человек, по брони музея удалось счастливо занять все места в плацкартном купе и два примыкавших к ним боковых. Пришли трое музейных работников: Карл Иваныч, Василий Степанович, Иван Силыч. Люди все трезвые, положительные, грамотные, у которых не одна и не две экспедиции за плечами.
Наконец, последней прискакала Лара Дороган: рабфаковка, практикантка, девятнадцатилетняя профурсетка. Принеслась за две минуты до отправления. Выглядела она совершенно несоответственно цели нашего путешествия. Представьте себе: в платье, в туфельках с белыми носочками, в белой беретке, да вдобавок с накрашенными губами и глазами! Словно она не в экспедицию собралась, а на прогулку в парк или кинематограф! Позор!
Правда, при ней имелся обильный вещмешок, который Лара немедленно засунула под полку: может, хоть в него догадалась положить подходящие для экспедиции вещи.
Мише, как я заметила, и ее опоздание, и внешний вид явно не понравились. Он нахмурился, но никак высказываться не стал – видимо, не желая начинать экспедицию с неприятной ноты или же думая сделать ей замечание не при всех, а позже, наедине.
– Ой, я чуть не опоздала, – пробормотала Лара явное вранье, – трамвай сошел с рельсов, представляете, прямо посредине Двадцать пятого Октября!.. Но зато успела, можете вообразить, ухватить пирожные непосредственно в самом «Норде», вот, угощайтесь! Каждому по две штуки! – Она вывалила на купейный столик картонную коробку, перевязанную шпагатом.
А потом стала со всеми знакомиться, протягивая лодочкой теплую руку. И в заключение проворковала в адрес нашего руководителя:
– А с вами, Михаил Петрович, мне очень и очень приятно снова увидеться.