Остальные глядели молча, но закивали, давая понять: мы заодно.
– Тэк-с, – промолвил Миша, – сколько же вы хотите получить?
– Работа-то тяжелая оказалась. Камни ворочай, деревья руби. Говорили нам: дело научное, а на поверку что? Батрачество.
– Так хотите вы сколько? Сами говорите и понимаете, что дело у нас научное, а у науки, тем более исторической, денег, знаете ли, немного. Мы ведь не нэпманы.
– Три рубли на душу в день мало. Десять рублев давай на одного.
– Нет, Поликарп, это непомерно много. Я, как руководитель экспедиции, столько вам заплатить не могу. Нет у меня таких денег.
– Хотя б по девять дай.
– Нет, никак не могу. Я ни на рубль не в состоянии поднять вам оплату.
– Хоть восемь давай.
– Да нет у меня подобных средств и быть не может! Если только вы половину вашего коллектива по домам отправите – оставшимся я смогу по шесть рублей платить, при условии, конечно, что производительность труда станет в два раза выше – проще говоря, если каждый из тех, кто останется, будет в два раза больше работать.
Поликарп подумал тяжело, посмотрел на окруживших его соратников и наконец молвил:
– Нет, так мы не согласные.
– Больше я ничего не могу поделать и другого вам не в силах предложить.
– Тогда мы все от вас уходим. Невыгодно это нам.
– Уходите? Ну и уходите, – совершенно спокойно проговорил Михаил.
Сердце у меня упало: как мы сможем сами, своими силами, две девчонки и четверо мужчин, вести раскопки дальше?
Мишу, казалось, это не заботило. Он отвернулся от Поликарпа и, насвистывая, пошел прочь – назад к раскопу.
Нам с Карлом Иванычем ничего не оставалось, как отправиться за ним следом.
– Э, так ты, товарищ начальник, заработанное верни! Пять дней работали, по три рубли на душу, двадцать пять человек. Итого триста семьдесят пять рублев получается.
Михаил остановился, оглянулся на тружеников почти весело.
– А это, друзья мои, совершенно невозможно! Мы с вами как договаривались: по окончании работ получите всю сумму сразу. А сейчас, в начале пути, что получается? Работа никакая не сделана, брошена на самом старте, а деньги с меня вы требуете. Так дело не пойдет. Не хотите трудиться, так прочь ступайте, да и вся недолга.
Поликарп и еще двое мужиков – обросших, черных, страшных – сделали несколько шагов, придвинулись к Михаилу и к нам.
– Давай деньги, начальник! – проревел он угрожающе. – А не то мы из тебя их вытрусим!
У меня, прямо говоря, внутри похолодело и затряслись поджилки.
– Хотите денег – идите работайте, – совершенно спокойно ответствовал наш начальник. – А если не желаете зарабатывать, так идите прочь.
Поликарп натуральным образом заревел, словно медведь, и надвинулся на Мишу, вздымая лапы.
Тогда Миша выхватил из кармана своей куртки револьвер «Смит и Вессон» и прицелился точно в лоб предводителю.
– Еще шаг, и ты покойник. И вы, примкнувшие к нему, – тоже. А остальных я сдам в ГПУ, и пойдут они по статье «контрреволюционный мятеж» прямиком под высшую меру социальной защиты. Так хотите?
Поликарп угрожающе проворчал что-то, но сделал шаг назад. Двое других примирительно и угодливо закивали Мише, забормотали что-то вроде: «Слышь, гражданин начальник, не надо “гепэу”», – схватили Поликарпа за руки и повели к остальным, которые издалека всматривались и вслушивались в происходящую мизансцену.
А Миша, казалось, ни на секунду не потерял присутствия духа. Он прямо-таки весело улыбнулся.
– Раз у нас началась отрыжка капиталистического строя в виде забастовки, давайте-ка пить чай! – провозгласил Михаил, и мы втроем вернулись к своему костру.
Издалека мы видели, как рабочие медленно и неохотно стали собирать инструмент, подпоясываться – а потом отправились к тропе, ведущей вверх, в сторону перевала Кату-Ярык. Они то и дело посматривали на нас – точнее, на Мишу, ожидая, видимо, что он окликнет, остановит и согласится на их требования или продолжит переговоры.
Но он не окликнул, не остановил.
А когда наши несостоявшиеся работнички скрылись вдали, Михаил бодро сказал:
– Не дрейфить и не вешать нос! Мы обязательно что-нибудь придумаем!
В тот же день Миша и Карл Иваныч ускакали в уезд. Они не сказали нам, что собираются предпринять, но потом, когда вернулись, по отдельным их репликам я поняла: в поисках они побывали в аймачном комитете ВКП (б), и там к просьбам ленинградских ученых отнеслись благосклонно.
А назавтра Миша собрал всех оставшихся и объявил:
– Вскоре должны подъехать работники. Они местные, из воинственного алтайского племени теленгитов. Никакой работой, подобной нашей, они ранее не занимались и более привычны к седлу, ружью и аркану, нежели к лопате. Однако ради советской науки готовы пойти нам навстречу. Поэтому в наших интересах все им, что от них потребуется, объяснить и всему обучить. Русский язык они понимают, изъясняться могут и имена тоже носят русские – они все крещеные и в церковно-приходской школе обучались. И церква, православная, замечу, в селении Улаган до сих пор действует – впрочем, это не нашего ума дело, а местных комсомольцев недоработочка. Платить им мы станем так же, как и прежним, три рубля в день, они согласны. Прошу их любить и жаловать.
Вскоре наши помощники прибыли – снизу, из уездного селения, все как один на прекрасных конях, с отменной выправкой и непроницаемыми лицами. Выглядели они как результат скрещивания европейской женщины с монголоидным мужчиной – или наоборот: наполовину европейцы, наполовину азиаты, прекрасные, самодостаточные человеки.
Их предводитель осмотрел раскоп, пошептался о чем-то в стороне с Мишей. Потом Земсков подошел к нам и развел руками.
– Желают, чтобы задобрить духов, провести для начала обряд очищения. Все-таки мы на их территорию ступаем и собираемся тревожить тени предков. А иначе, говорят, никак нельзя касаться могил. Что делать! Дикий народ! Коль скоро церковь со всеми своими кадилами и паникадилами за двести лет из них языческие обычаи не выкурила, нам за один день нечего пытаться. Пусть местные партийные органы их религиозные предрассудки сами искореняют. А пока, если мы хотим, чтобы они трудились, придется пойти навстречу. Других рабочих в округе двухсот верст нет и не предвидится.
Тем временем алтайцы собрались в кружок вокруг могильника. Что-то пели своими натужными горлами, один из них громко восклицал, другие подхватывали и ритмично стучали в бубны. Потом вбили чуть в стороне от раскопа шест, и каждый по очереди благоговейно повязал на него белую ленточку.
После главарь подошел к Михаилу, безмолвно наклонил голову в знак послушания и готовности получить инструкции. Земсков обрисовал ему трудовую задачу.
Довольно споро пришлые работяги разобрали верхнюю бревенчатую крышу могильника. Бревна лиственницы за двадцать с лишним веков в земле и во льду отнюдь не пострадали. Под ними оказался лед – однако не сплошной, спекшейся глыбой, а мягкий, рассыпчатый.
Новые рабочие и впрямь не умели управляться с лопатами, и нам, включая меня и Лару, пришлось прийти им на помощь в качестве наставников и учителей.
Под слоем льда обнажилась – как и в других курганах, характерных для этой культуры, – вторая деревянная крыша.
Разобрали и ее, и нам явился громадный, красивейший войлочный ковер, на котором прекрасно сохранились узоры, нарисованные птицы, всадники и прочее. Один этот ковер, если нам удастся его целиком, без изъянов раскопать, обещал произвести сенсацию в научном мире!
В этот самый эпохальный момент, как по заказу, со стороны перевала Кату-Ярык явился с проводником, на двух лошадках прекрасный и ужасный руководитель всей Алтайской экспедиции Николай Павлович Кравченко собственной персоной из Ленинграда.
Налетел как вихрь, немедленно полез в раскоп, стал говорить, что мы правильно поступили, послушавшись его совета раскрывать именно этот курган, а потом вскричал:
– А кони?! Ведь с северной стороны могильника должно оказаться захоронение коней! Человека подобного статуса – а о нем можно судить по размерам могилы! – никак не могли отправить в последний путь без лошадей! Наверняка с ним забили пять, шесть, а то и больше – по числу родов в племени – прекрасных коней! Судя по структуре могилы, они вполне могли там, в мерзлоте, сохраниться, представляете, нетронутыми – не то что скелеты или черепа, а даже туши с шерстью и содержимым желудков! Представляете, какие можно сделать наблюдения, если вы их найдете! Я не говорю об украшениях, которыми наверняка снабжались кони и которые, возможно, не успели разграбить древние вандалы!
Миша смиренно кивал. Авторитет Кравченко, сорокалетнего корифея всех наук, был настолько велик, что никто не мог даже помыслить спорить с ним.
Впрочем, пробыл он с нами недолго. Посмотрел, как идут работы, и отбыл с проводниками вниз по тропе в сторону Чуйского тракта.
– Я обязан посмотреть, как идут раскопки у других отрядов Алтайской экспедиции!
Покивав и согласившись с Кравченко, что надо немедленно взяться отрывать лошадей, мы, коль скоро он отбыл, стали продолжать свою работу в главной могильной камере.
Она оказалась полна льда, и для того, чтобы ничего не упустить и не повредить лопатами и ломами, мы применили следующий метод. Заливали лед сверху горячей водой. Когда самый верхний слой растапливался, аккуратно собирали черпаками воду и процеживали ее сквозь марлю. Доставали находки, снова кипятили на кострах воду и заливали ее в раскоп.
С водой, конечно, дело обстояло непросто. Родник находился на пару верст ниже – там мы брали воду для питья и мылись. Вела туда крутая тропа – ни на какой телеге с бочкой не подъедешь. Да, впрочем, и не имелось у нас никакой телеги и бочки. Поэтому мы пошили из брезента чересседельные сумки – своего рода мини-цистерны. Рабочие на своих кониках спускались с ними к роднику, наполняли и возвращались к раскопу, около которого мы на непрерывно горящих кострах кипятили воду, чтобы залить ее в могильную камеру. Рабочих в походах к роднику и обратно обычно сопровождала Дороган, как малоспособная к иной осмысленной деятельности.