– Почему вы мне это рассказываете?
– Про Телене и что с ней стало мне ничего прочекать не удалось. Две тысячи и триста лет назад не шутка. Я не смогла просканить систему так глубоко. Что было с Телене дальше? Удалось ей добраться до племени амазонок? Выжила она в том жестоком древнем скифском мире? Пока она была замужем за вождем-шаманом, ей везло и она видела будущее. Но, убежав из дома, она ведь рассталась с волшебным. Оно, видимо, перестало на нее влиять и помогать ей. По итогу: может быть, Джинжи разоблачили? Поняли, что она вовсе не жена вождя? Или младшая сестра призналась во всем, не желая быть убитой? Племя отправилось в погоню за Телене, ее в конце концов поймали и похоронили вместе с погибшим в бою вождем Салкыном? Как оно все было, кто знает?
– Что же оно такое – это волшебное?
– Я не знаю, Алеша. Но есть шанс, что это захоронили вместе с вождем и его спутницей. И оно дожило до нашего времени. До одна тысяча девятьсот двадцать девятого года – точно.
– Почему вы так решили?
– Да потому, что судьбы практически всех ленинградцев, кто принимал участие в раскопках первого Казарлыцкого кургана, плюс-минус известны. И они, знаешь, такие…
Она неопределенно повертела рукой в воздухе.
– Какие? – переспросил Данилов.
– Смотри сам, Алеша, – то, что девушка оговорилась, именуя его на «ты», его не покоробило – напротив, показалось приятным.
Очень привлекательная своей жгучей, яркой красотой, она сидела напротив него, лицом к маленькому зальчику кофейни, и (он спиной чувствовал это) каждый мужчина, оказавшийся здесь, и многие женщины оглядывались на нее, глазели пристально. Данилову тоже было приятно смотреть на нее и слушать.
Уж не подлила ли она ему в кофе приворотное зелье? Впрочем, он бы и заметил, и почувствовал. Значит, коль скоро его тянет к ней, действуют ее животный магнетизм, природная красота.
Она достала из сумочки телефон и, временами посматривая на его экранчик, продолжила вещать, снова именуя его на «ты»:
– Могу тебе привести все кейсы. Все биографии всех людей, принимавших участие в раскопках. (Кроме Ларисы, про нее ясности нет.) Но вот остальных я проверила. И все шестеро, а также их родные как будто счастливый билет по жизни вытащили…
– Что ты имеешь в виду?
– Итак, кейс первый: музейный работник Карл Иванович по фамилии Гравве. Ему было тогда, в двадцать девятом году, тридцать восемь лет. Казалось бы, его судьба потом сложилась самым плачевным образом. Непосредственно после возвращения в Ленинград с Алтая он зачем-то добровольно потопал в больницу Памяти жертв Революции, и там ему, оп-па, поставили диагноз: рак почки. Однако выяснилось: он очень удачно обратился к докторам, когда заболевание пребывало в начальной стадии. Одну почку ему удалили, но никакие метастазы дальше не пошли. Ему дали инвалидность, он регулярно проверялся, но рак отступил, и в итоге он прожил долгую (и, наверное, счастливую) жизнь. Когда началась война, его не призвали в армию – не знаю, из-за инвалидности или из-за того, что он был немцем. Не пострадал он в блокаду – хотя всю ее провел в Ленинграде. Его непонятно почему не интернировали, как других советских немцев, после начала войны. Карл Иваныч был женат, воспитал двоих детей и троих внуков и скончался в Ленинграде в возрасте девяноста лет на руках семьи.
– Бывали счастливые судьбы, – дернул плечом Данилов.
– Н-дя, хотя у нас что ни век, то век железный[13], – подхватила девушка. – Тогда вот тебе кейсы номер два и три. Другие музейные работники, упомянутые в рассказе Марии Крюковой: Василий Степаныч (по фамилии Мозговой) и Иван Силыч (по фамилии Рудин). То же самое: не пострадали ни в войну, ни в репрессии, на фронт призваны не были. Оба пошли записываться в народное ополчение, когда фашисты подошли к Ленинграду, – по состоянию здоровья не взяли. Перед тем как нацисты замкнули блокаду, обоих эвакуировали вместе с коллекциями Эрмитажа в Свердловск. В итоге – оба выжили в войну. Вернулись в город на Неве, работали и жили долго и счастливо; один скончался в возрасте восьмидесяти шести лет, другой – восьмидесяти восьми, что для прошлого века и мужского пола совсем немало. Хорошо, не правда ли? Заставляет задуматься?
Данилов развел руками, словно говоря: «Все бывает в мире».
А девушка вдохновенно продолжала:
– Теперь кейс номер четыре: академик Николай Павлович Кравченко, научный руководитель раскопок, который, как ты помнишь, оказался у кургана всего на несколько дней. Ему по жизни повезло меньше – хотя как сказать! На следующий год после вскрытия кургана, то есть в тысяча девятьсот тридцатом, его арестовало ГПУ вместе с другими учеными, общим числом более семидесяти, по делу так называемого монархического союза. (Кстати, это задержало дальнейшие раскопки Казарлыцких курганов лет на пятнадцать). Времена в ту пору, в самом начале тридцатых, царили довольно вегетарианские, поэтому его не расстреляли, не впаяли десять лет Колымы, а отправили в лагерь на Беломорканал. Там он быстро зарекомендовал себя, и ему позволили заниматься умственным трудом в тамошней «шарашке» – гидрологической лаборатории. Вскорости он возглавил ее. Когда его срок подошел к концу (в тридцать шестом году), руководители Беломорканала подсказали ему не возвращаться в Ленинград, где продолжались репрессии и где его наверняка взяли бы повторно. Он остался в Беломорлаге как вольнонаемный, прекрасным образом занимался своей гидрологией и только в сороковом, когда начались бериевские послабления, возвратился в город на Неве. Началась война, просился на фронт – не взяли, хотел уйти в ополчение – не взяли тоже по возрасту и состоянию здоровья. Когда фашисты стали замыкать блокаду, никуда не уехал, остался в городе. Но выжили и он, и его супруга: он был прикомандирован к гидрометеослужбе Ленинградского фронта, составлял ледовые прогнозы на Дороге жизни и получал офицерский паек. В сорок пятом году Николай Палыч выпустил монографию по Казарлыцкому кургану, его избрали в академики. По «монархическому» делу реабилитировали в пятьдесят шестом. Впоследствии преподавал, вел научную работу, выпустил кучу монографий, статей и книг, раскопал вместе с вышеупомянутыми Земсковым и Марией Крюковой четыре других кургана в Казарлыке, стал всемирно известен, ездил на симпозиумы и конгрессы. Скончался в тысяча девятьсот семьдесят пятом году в возрасте девяноста лет без боли и мучений, просто тихо уснул.
– А что другая героиня? – переспросил Данилов. – Мария? И главный герой ее романа, Михаил?
– Они поженились в тридцатом году. Потом, в тридцать третьем, Михаила Земскова взяли по так называемому делу славистов – однако приговорили лишь к ссылке на три года. Он отбывал ее в Кирове, Мария приехала к нему. Затем оба вернулись в Ленинград, и НКВД больше не стал к ним докапываться. Он был невоеннообязанный по зрению, и они с супругой все военное время в Свердловске работали с коллекцией эвакуированного Эрмитажа. В сорок пятом он защитил докторскую диссертацию о Казарлыцком кургане. Потом последовали большая научная карьера, признание коллег и учеников. Государственная премия СССР, ордена и медали. И в итоге они в самом буквальном смысле скончались с женой Машей практически в один день: он умер в первые дни восемьдесят пятого, в Ленинграде, а ей стало плохо сразу после его похорон, и она ушла из жизни десятого января.
– А Лариса? Та самая Дороган, к которой Мария так ревновала Михаила?
Дарина нахмурилась.
– А вот о ней никто ничего не знает. Буквально никто и ничего. Она не вернулась в Ленинград из той экспедиции. И… И все… Следы ее теряются. Она не оставила в книге истории никакого отпечатка. Где она? Что с ней? Куда делась? Ай донт ноу… Было короткое следствие. Те, кто оставался возле раскопанного кургана, показали, что она пропала наутро в последний день экспедиции… Тела так и не нашли.
– А родственники ее?
– Я чекап сделала. Там история круть, достойная авантюрного романа. О ней в перестройку даже «Огонек» писал, был такой журнал…
– Я знаю, что такое журнал «Огонек».
– Ах да, я и забыла, какой ты олдскульный… Так вот, отец Ларисы, Петр Ефимович Дороган, был депутатом Петросовета. И в тридцать шестом году, когда он почувствовал, что его скоро возьмут, не оставив ни письма, ни записки, попросту исчез. На берегу Невы нашли его картуз и сапоги… Посчитали: несчастный случай или самоубийство. Погоревали, стали жить дальше. Что характерно: никто не получил клеймо «семьи изменника Родины», и квартиру их, довольно роскошную по тем временам, на улице Некрасова, не забрали и не уплотнили… Оставалась жена пропавшего Петра Ефимыча, мать Ларисы, по имени Ксения Илларионовна. Плюс мамаша ее, Калерия Вадимовна, и пятнадцатилетний сын Митя, брат Ларисин. Началась война – эвакуация из Ленинграда еще не шла! – вся семья в августе сорок первого предусмотрительно выехала к родственникам в Ташкент. Митю Дорогана (брата) в сорок четвертом призвали в армию, впоследствии он участвовал в боевых действиях против Японии, был ранен. Тогда же, в сорок четвертом, Ксения Илларионовна и Калерия Вадимовна вернулись после эвакуации в Ленинград, в ту же самую квартиру на Некрасова, которая не пострадала ни от бомбежек, ни от мародеров. А после демобилизации к ним и Митя явился… Затем он поступил в институт, женился. В сорок седьмом у него дочка Евгения Дмитриевна родилась… Бабушка Калерия Вадимовна умерла в пятьдесят четвертом в возрасте восьмидесяти девяти лет… А чуть позже, году в пятьдесят пятом, к ним, вуаля, вдруг явился на квартиру в Ленинград собственной персоной живой и сообразно возрасту здоровый их отец-муж Петр Ефимыч Дороган. Он, как оказалось, двадцать лет назад, в тридцать шестом, предчувствуя арест, повторил трюк, который не удался в те годы начальнику всего украинского НКВД Успенскому. Тот тоже инсценировал самоубийство, записку оставил, картуз и пиджак в Днепре утопил… Однако Успенский на очень высокой должности находился, и его по личному указанию Сталина все чекисты страны разыскивали – а на скромного депутата Петросовета махнули рукой. А Дороган прекрасным образом устроился под чужой фамилией инженером-строителем прямо на самой Колыме – только вольнонаемным. Кто б подумал его там искать, в столице лагерного края! Проработал до войны, ушел добровольцем на фронт. Воевал, сражался доблестно, закончил в Берлине. Куча орденов и медалей, подполковник. Женился в сорок четвертом на военвраче, когда в госпитале после ранения лежал. Потом демобилизовался, уехал на родину жены в Куйбышев. Она ему двоих детей родила. Благополучно вышел на пенсию… И вот в пятьдесят пятом явился, весь седой, с подагрой и диабетом, посмотреть на первую жену да на в