Прежде чем уплатить по счету, генеральный предложил мне направить Афину в Дубай, где наш банк открывал свое отделение и риски были значительны. Как первоклассный менеджер, он понял, что я уже усвоил все, что требовалось, и теперь эта сотрудница могла бы принести больше пользы в другом месте. Сам того не зная, он помог мне выполнить мое обещание.
Вернувшись в Лондон, я тотчас предложил Афине новую должность, и она согласилась без колебаний. Сказала, что свободно говорит по-арабски (я знал о ее происхождении). Но работать ей предстоит не с местными, а с иностранцами, ответил я и поблагодарил ее за помощь. Она не проявила ни малейшего интереса к моей барселонской лекции и спросила только, когда ей надо быть готовой к отъезду.
Я и сейчас не знаю, соответствует ли действительности ее рассказ о женихе из Скотланд-Ярда. Будь это так, ее убийцу давно бы уже схватили – ибо я не верю ни единому слову из того, что понаписали газеты насчет этого преступления. Я очень хорошо разбираюсь в финансовом строительстве, я могу даже позволить себе роскошь сказать, что танец помогает банковским клеркам работать лучше, но никогда не пойму, почему лучшая в мире полиция одних убийц хватает, а других оставляет на свободе.
Впрочем, сейчас это уже не имеет значения.
Набиль Альайхи, возраст неизвестен, бедуин
Что говорить, приятно узнать, что моя фотография висела у Афины на почетном месте. Но я не верю, что моя наука могла хоть в чем-то ей пригодиться. Она приехала сюда, в самое сердце пустыни, с трехлетним сыном на руках. Открыла сумку, вытащила магнитофон и села у моего шатра. Я знал, что городские называют мое имя чужестранцам, охочим до местной кухни, и сразу сказал, что, мол, до ужина еще далеко.
– Я не за тем сюда приехала, – отвечала она. – Ваш племянник Хамид – клиент банка, где я работаю, – сказал мне, что вы – мудрец.
– Хамид – молод и глуп. Говорит, что я мудр, но никогда не следует моим советам. Пророк Мухаммед, да пребудет с ним благословение Бога, вот он был истинно мудр.
Потом я указал на ее машину:
– Не стоит водить машину по незнакомой местности. И тем более – без проводника.
Вместо ответа она включила магнитофон. В следующее мгновение я видел только, как эта женщина запорхала над песчаными барханами. Сын глядел на нее с радостным изумлением. Музыка заполняла, казалось, все пространство пустыни. Завершив танец, она спросила, понравилось ли мне.
Я сказал – понравилось. В нашей религии есть ответвление, приверженцы которого танцуют, чтобы встретиться с Аллахом, благословенно будь Его Имя! (Название этого течения в исламе – суфизм. – Прим. ред.)
– Ну, хорошо, – сказала женщина, чье имя было – Афина. – С первых дней жизни я чувствовала, что должна приблизиться к Богу, но постоянно удаляюсь от него. Музыка была одним из путей, ведущих к нему, но этого недостаточно. Всякий раз, как я начинаю танцевать, я вижу свет, и свет этот велит мне идти дальше. Я больше не могу учиться у себя самой – теперь мне нужен тот, кто научит меня остальному.
– Аллах в милосердии своем всегда рядом с нами, – ответил я. – Живи достойно, и этого будет достаточно.
Но слова мои не убедили женщину. Тогда я сказал, что занят и мне надо готовить ужин для туристов, которые скоро появятся. Но Афина ответила, что согласна ждать, сколько надо.
– А ребенок?
– Не беспокойтесь о нем.
Занимаясь обычными своими делами, я то и дело поглядывал на мать и сына: казалось,что они сверстники, – наперегонки носились по пустыне, катались в песке, играли. Тут проводник привел трех немецких туристов. За ужином они попросили пива, и мне пришлось ответить, что вера не позволяет мне ни пить самому, ни подавать другим спиртное. Я пригласил Афину и ее ребенка отведать моего угощения, и один из туристов очень оживился при неожиданном появлении женщины. Сказал, что очень богат, собирается купить здесь земли, ибо верит, что у здешних мест – большое будущее.
– Я тоже в это верю, – отвечала она.
– Так, может быть, мы с вами отойдем в сторонку и без помехи обсудим возможность…
– Нет, – прервала она его и протянула свою визитку. – Если угодно, вот мой банк.
Туристы вскоре уехали, а мы сели у входа в шатер. Мальчик уснул. Я принес одеяла. Мы загляделись на звездное небо. Долгое молчание прервал ее вопрос:
– Так почему же Хамид считает вас мудрецом?
– Потому, должно быть, что я наделен большим терпением, нежели он. В свое время я пытался преподать ему свое искусство, но Хамида интересовало только, как бы заработать – побольше и побыстрее. Теперь, наверно, он уверен, что мудрее меня: у него есть квартира и яхта, а я сижу посреди пустыни, обслуживая редких туристов. Ему невдомек, что мне нравится то, что я делаю.
– Боюсь, вы ошибаетесь: было бы невдомек – не стал бы рассказывать о вас всем и каждому, причем – с большим уважением. А что вы называете «своим искусством»?
– Сегодня я видел, как ты танцуешь. Я делаю то же самое, только движется не тело, а буквы, – ответил я.
Мои слова удивили ее.
– Я приближаюсь к Аллаху – благословенно будь Его Имя! – через каллиграфию, через поиски совершенного смысла для каждого слова. Одна-единственная буква требует, чтобы мы вложили в нее всю таящуюся в ней силу – так, словно мы вырезаем или высекаем ее значение. И когда священные тексты будут написаны, в них пребудет душа человека, послужившего орудием для того, чтобы они распространились по всему свету. И не только священные тексты – все, что мы доверяем бумаге. Ибо рука, выводящая строчки, есть отражение души пишущего.
– Вы научите меня тому, что знаете сами?
– Ну, прежде всего, я не уверен, что человек, переполненный энергией, будет усидчив и терпелив. Кроме того, это искусство не принадлежит к твоему миру, где истины не выводят от руки, а печатают машинами, да притом еще – не слишком задумываясь над тем, истины ли это.
– И все же я хочу попробовать.
И вот целых полгода эта женщина, которая, казалось, минутки не посидит спокойно и проявляет свои чувства так пылко и бурно, приходила ко мне по пятницам. Сын ее садился в уголке, брал листок и кисточку и тоже старался выразить своими рисунками предопределенное небесами.
Я видел, каких неимоверных усилий стоило ей сидеть неподвижно, в одной и той же позе, и спрашивал: «Неужели не можешь найти иного способа развлечься?» А она отвечала: «Я нуждаюсь в этом, мне нужно успокоить душу, и ведь я еще не научилась всему, чему ты можешь меня научить. Свет Вершины говорит мне, что я должна продолжать». Я никогда не спрашивал, что это за Вершина, – какое мне до этого дело?
Прежде всего ей следовало научиться терпению, и это было труднее всего.
Каллиграфия – это не только способ выразить мысль, но и размышление о смысле каждого слова. Поскольку я не считал, что Коран будет пригоден для человека, воспитанного в другой вере, мы начали работать над текстами одного арабского поэта. Я диктовал ей по буквам, чтобы она могла сосредоточиться на том, что делает в настоящую минуту, а не пыталась сразу узнать значение слова, фразы или стиха.
– Кто-то сказал мне, что музыка сотворена Богом и быстрое движение необходимо людям, чтобы установить контакт с самими собой, – однажды сказала Афина. – На протяжении многих лет я видела, что это так и есть, а вот теперь заставляю себя делать самое трудное – замедлять шаги. Почему же терпение так важно?
– Потому что терпение учит вниманию.
– Но ведь я способна танцевать, повинуясь лишь голосу собственной души, которая понуждает меня сосредоточиться на чем-то большем, нежели я сама, и позволяет вступать в контакт с Богом, если только можно употребить здесь это слово. И танец помогал мне преобразить очень многое, включая даже собственную работу. Так вот я и спрашиваю: разве не душа – самое главное? Самое важное?
– Да, это так. Но если душа сумеет связаться, соединиться с разумом, ей под силу будут великие изменения.
Мы продолжали наши совместные труды. Я знал: настанет минута, когда надо будет сказать Афине то, что она еще не готова услышать, – и потому старался не терять времени даром, готовя ее дух. Я объяснил, что мысль возникла раньше слова. А раньше мысли была искра Божья. Все, решительно все на этом свете исполнено смысла, и самая наималейшая малость должна быть принята в расчет.
– Я научила свое тело выражать все, что испытывает душа, – сказала она.
– А теперь обучи только свои пальцы – так, чтобы ими одними выразить все ощущения твоего тела. И пусть вся твоя неимоверная сила сосредоточится в них.
– Вы – настоящий учитель.
– А что такое «учитель»? Я тебе отвечу. Это не тот, кто учит чему-либо, а тот, кто побуждает ученика выявить самое лучшее, что есть в нем, чтобы раскрыть то, что ему уже известно.
Я чувствовал, что Афине уже приходилось испытывать такое, хоть, может быть, давно, в ранней юности. Написанное выявляет личность человека, так что я узнал, что она была любима – и не только сыном, но также и родителями и – в течение какого-то времени – мужчиной. Я понял и то, что Афина наделена мистическими дарованиями, но старался, чтобы она не показывала их, ибо они могут и устроить ее встречу с Богом, но способны и погубить.
Я не ограничивался тем лишь, чтобы она овладела техникой, но пытался открыть ей философию каллиграфов. ,
– Перо, которым ты сейчас выводишь эти стихи, – это всего лишь орудие. У него нет своей воли, оно покорно желанию того, кто держит его в руке. И в этом его сходство с тем, что мы именуем «жизнь». Многие люди в этом мире исполняют некую роль, не сознавая, что невидимая Рука направляет их. В этот миг в твоих руках зажато перо или кисть, в которых сосредоточены все намерения твоей души. Постарайся осознать важность этого.
– Я понимаю… И еще я вижу, как важно сохранять изящество. Потому что вы требуете, чтобы я начинала писать лишь после того, как приму определенную позу и проникнусь уважением к материалу, который собираюсь использовать.