– Он не поймал вас?
– Нет, я на него выскочей натравила, и мы сбежали. Два вопроса: как мне избавиться от этой пакости и как сбить его со следа?
– Ну-ка, попробую…
Лепатра ухватила двумя пальцами одну из «ниток». Возилась она долго, но в конце концов вытянула извивающегося глиста наружу, бросила на пол и раздавила сверкающим золотым каблуком.
– Сложное дело. Я тут, пожалуй, до утра не управлюсь. Давай-ка наших позову. Если спят, придут, но кто их знает, спят они сейчас или нет.
Она свела вместе ладони, и оттуда выпорхнул воздушный змей, маленький и пестрый, с кисточками на хвосте – мигом умчался вдаль по коридору и исчез в стенке с надписью «Два бескалорийных торта за полцены, третий в подарок!»
– Погоди, а почему вы с Анитой вдвоем от Риббера убегаете? – спохватилась колдунья. – Остальные-то куда подевались? Спасатели, полиция, Виолетта, которая обещала мне, что будет за тобой присматривать?
Ола принялась рассказывать о своих приключениях, стараясь ничего не упустить. Она уже походила к концу, когда почувствовала, что рядом есть кто-то еще. То ли характер освещения неуловимо изменился, то ли по-другому стало ощущаться само пространство… Это кто-то могущественный, раз его присутствие так влияет на все вокруг.
Повернувшись, увидела незнакомую женщину – зеленоглазую, с россыпью веснушек на носу и пышной копной волос цвета меди. Она так и лучилась энергией, а на платье, облегающем крепкую ладную фигуру, были вышиты травы и луговые цветы. Или не вышиты, а как будто настоящие?.. Во сне, наверное, никакой разницы.
В следующий момент Ола поняла, что отлично ее знает. Вот, значит, как выглядела Текуса Ванха в молодости.
– Здравствуйте! Мне сейчас очень нужен ваш совет, а то я в такую хрень вляпалась…
– Давай-ка сначала все лишнее уберем. Ишь, чего нахваталась… И хватит уже сквернословить. Когда попала к нам год назад, такая воспитанная девочка была, не ругалась через каждое слово, а нынче тебя чуток послушать – уши вянут.
– Ну… Вы же сами однажды сказали, с кем поведешься…
– Так-то оно так, но ведь повелась ты здесь не только с грубияном Валеасом, а еще со мной, и с Изабеллой, и с кем ты на складе вместе работала, а там сплошь приличные люди, я их знаю.
Говоря, Текуса проворно, словно грядку пропалывала, выдергивала из Олы «нитку» за «ниткой», и те исчезали в бледных вспышках, как будто сгорали дотла прямо у нее в пальцах.
– Чего же ты не с Изабеллы берешь пример, а с ее сыночка-бандита? Ну-ка, повернись. Ишь, на спине-то больше всего, но сейчас уберем. Дело нехитрое, что бы там Клаус Риббер о себе ни возомнил. Я его помню юнцом сопливым. Еще тогда это был угрюмец, на весь женский пол жестоко обиженный, да из таких, которые лучше всех знают, как полагается жить другим людям. Вот и готово… Кабы не Лес, они бы до твоего нутра добрались, а так, вишь, снаружи повисли.
– Спасибо! Научите меня, пожалуйста, что надо сделать, чтобы он не нашел нас? Я путала след, но это не помогло.
– Чтобы запутать след против искушенного мага, знаний и умений надо побольше, чем у тебя. Но кое-что подскажу, должно помочь. Наперво очень внимательно проверь Аниту на предмет всевозможных колдовских меток на одежде и на теле.
– Я проверяла, ничего нет. Ее сапоги и кардиган я утопила – может, там что-то было.
– Колечки-сережки у нее есть?
– Нет, не видела… Только ожерелье на шее, платина с бирюзой.
– Эх, молодчина девонька, самое главное прозевала! Ожерелье долой – для Клауса это зацепка на расстоянии, ориентир. Если оно помечено, тебе не хватит опыта это определить, потому что металл, здесь подсказки от Леса не жди, а уж Клаус наверняка на нем отметочку поставил. Заодно еще кое-что сделай: наведи на ожерелье чары подобия и отдай какому-нибудь лесному зверю, который поиграться любит, чтоб уволок подальше, а сами бегите в другую сторону. Коли все сделаешь правильно, Риббер пойдет за ожерельем. Поняла меня?
– Да! Так и сделаю.
Потолок и стены «Бестмегаломаркета» начали истончаться, словно сквозь них пробивалось рассветное сияние.
– Погодь просыпаться, еще кое-что скажу!
Дальнейшие слова Текусы заглушил шум ветра в кронах хвоецвета.
Ежась от утреннего холода, Ола вылезла из спальника. Она чувствовала себя бодрой и отдохнувшей, никакой тошноты. Что делать, ей объяснили, но она так и не вышла наружу, так не посмотрела, как выглядит многоэтажный бетонно-стеклянный Бест под призрачным небом Отхори… Когда еще у нее появится такая возможность?
После завтрака Анита поменяла лечебные носки. Использованные Ола спалила колдовским пламенем, которого в ее исполнении хватало ненадолго, пришлось поджигать горелые остатки четыре раза.
Анита без возражений согласилась расстаться с ожерельем: все что угодно, лишь бы не оказаться снова во власти чокнутого Санта-Клауса. Заодно вспомнила о сережках, которые сняла и спрятала в потайной карман своего трикотажного платья, после того как зацепилась за ветку и чуть не порвала мочку уха.
Серьги с бирюзой и бриллиантами Ола зашвырнула в ручей, который скакал по камням в направлении Тайвы – блеснули и пропали. Ожерелье отдала встретившейся по дороге крысобелке: сперва подманила, вертя в пальцах интригующую вещицу, потом будто бы случайно уронила в траву, отвернулась… Зверек шустро спустился по стволу, воровато глянул на людей, цапнул добычу и во всю прыть кинулся наутек, только встрепанный рыжевато-серый хвост мелькнул в листве.
Анита смотрела на это и улыбалась. По-настоящему улыбалась. Впервые за все время.
– Ну, идем! – позвала Ола, поднимая рюкзак.
И они зашагали по лесистому склону дальше на север.
– Ты попробуй представить себя на месте Памелы. Я понимаю, что у некоторых проблемы с воображением, но все равно попробуй. Тебе семь лет, у тебя есть мама – твой самый любимый человек, самый важный для тебя человек. И мама тоже тебя любит, до кучи всякого тебе покупает, но ей все время не до тебя. А если пристаешь к ней пообщаться, она или отмахнется, или рявкнет. И тогда как будто солнце тускнеет, сразу чувствуешь себя ненужной. Словно ты одна во всем мире, которому на тебя наплевать, и на фига тебе жить, если ты даже самому близкому человеку не нужна, только путаешься под ногами и раздражаешь? Если и дальше так пойдет, лет через шесть-семь можно додуматься до суицида. А если не хватит смелости или откачают, еще через три-четыре года будут все шансы вляпаться в дерьмовый роман с каким-нибудь уродом из тех, которые липнут к виктимным девочкам. Представь себе всё это. И не плачь, я же не для того говорю, чтоб ты шла и ревела, а чтобы ты поняла, что надо исправить, когда вернешься домой. Памеле семь лет, время у тебя есть.
Анита кивнула. Потом с надрывом, скомканным голосом, произнесла:
– Я много работаю… Некогда чем-то еще заниматься… Придется отказаться от бизнеса…
– Да ты меня ушами слушаешь или жопой?! Кто сказал, что тебе надо от чего-то отказываться?! Я этого не говорила. Просто выдели для общения с Памелой хотя бы час-полчаса каждый день – и смотри на это, как на самую главную деловую встречу. Разговаривай с ней.
– Я совсем не умею общаться с детьми… Хоть я и мама…
Она уже совладала с эмоциями, только щека с засохшей ссадиной влажно блестела.
– Я тоже не умею. Дай ей выговориться и послушай, чтобы узнать, что ей интересно. Если она захочет играть, поиграй с ней, тебе и самой это будет полезно. Научись играть – меньше будешь выгорать на работе.
– Думаешь?..
– Если б я не играла, где бы я сейчас была… Может, еще три года назад в окно бы вышла.
– Откуда вышла? И почему не в дверь?
– Ну да, здесь так не говорят. На Изначальной я жила в высотке на двадцать четвертом этаже, так что прикинь, какое это было окно.
После затянувшейся паузы Анита заметила сдержанно, как человек, не привыкший вторгаться в чужое личное пространство, но в то же время одолеваемый любопытством:
– О твоей жизни на Изначальной рассказывают много интересного.
Ола имела представление о том, что о ней рассказывают. Сама же и снабдила любителей пересудов немереным количеством сюжетов: выбирай, который больше понравится.
– У меня мама тоже пропадала на работе. Папы не стало, когда мне было пять лет, ему разбил голову неисправный робот. Маминой зарплаты в обрез хватало на еду, коммуналку и самое необходимое. Да еще я была мелкой дрянью: чтобы выпросить новые игрушки, ломала старые. Хотя мозги у меня были, и на два апельсина для тетенек, которые всегда лежали у нас в холодильнике, я не покушалась. Мама отдавала их мне раз в месяц, после того как покупала новые. Апельсины и обои неприкосновенны – это я даже не умом понимала, а чувствовала своим ведьмовским чутьем, тем более что читала в Интернете про всякие такие случаи. Есть теория, что из-за Интернета у людей мозаичное мышление, а факты – как рассыпанные паззлы, но я быстро научилась схватывать суть и складывать из паззлов картинки.
– Погоди, я не поняла, для кого были апельсины, какие тетеньки?
– После смерти папы мама ходила оформлять пособие, и ей там вместе с другими документами подсунули договор о социальном патронаже. На фига что-то подписывать, не читая, но она подписала. Пособия хватало на две с половиной дешевых пиццы, но для нас с мамой это все равно были нужные деньги, и еще там выдавали талоны на бесплатное школьное питание. А у службы опеки было ее задокументированное согласие на то, чтоб они приходили к нам домой, заглядывали в холодильник и в сортир, считали комплекты постельного белья и проверяли, вымыт ли пол. Нет апельсинов или обои порваны – это у них топовые причины, чтобы заявить, что ребенок в опасности. Я понимаю, люди где угодно разные, и, наверное, не все там отмороженные, – добавила Ола, вспомнив замечания Текусы. – Но система так устроена, что они заинтересованы в показателях. Если цифры у них уменьшатся по сравнению с предыдущим отчетным периодом, им начнут урезать финансирование, сокращать кадры и все такое. Остаться без работы им неохота, поэтому кого-нибудь они по-любому заберут. Здесь главное – слиться с общим фоном, не привлекать внимания. Может, я еще и ворожила, хотя не понимала тогда, чем занимаюсь. И обои не портила, апельсины не трогала, всегда делала вид, что у нас все р